Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Василий Головачев
Черный Человек
 < Предыдущая  Следующая > 
Глава 3
Зеленое и голубое... Внизу зеленое: бесконечная равнина, леса и поля с морем трав; вверху голубое: небо и космос за ним, не черный, не глубокий и мрачный – тоже голубой... Тепло... ни ветерка, ни звука – идиллия... Но что это появилось в небесной голубизне? Черная точка... она увеличивается. И цвет неба стал изменяться от голубого к синему, «скатываться» в фиолетовый... Точка приблизилась, превратилась в «черного человека», угловатую кристаллическую глыбу без глаз, но с мощными орлиными крыльями. «Черный человек» остановился напротив, изредка пошевеливая крыльями, и внимательно посмотрел – впечатление было, что он именно посмотрел – без глаз! – на того, кто преградил ему путь...
Власта проснулась с чувством сожаления и тревоги: «черный человек» что–то сказал ей, предупредил о чем–то, но о чем – она уже не помнила.
Полежав немного, женщина вызвала отсчет времени, и рубиновые цифры в потолке над кроватью высветили шесть двадцать восемь утра. Пора вставать.
Размявшись в спортивной комнате, Власта приняла душ, позавтракала, поцеловала дочь – та еще спала и смотрела утреннюю программу снов – и приказала «домовому» не слишком давить инициативу дочери, хотя та в свои шесть лет и не нуждалась в особой опеке. В семь тридцать комиссар была уже в управлении.
Рабочий день начинался, как обычно, с диалога с инком отдела, который проанализировал поступившую информацию и рассортировал ее по уровням иерархической структуры службы безопасности. Область ответственности комиссара отдела занимала высший уровень: судорога социума от эпидемий различных болезней, в том числе и психических, до организованной преступности, несмотря на потерю масштабности сумевшей адаптироваться, приспособиться к социальным условиям, мутировать и выжить.
Чему удивляться, подумала Боянова с горечью. Наследие двух веков «свободы морали» не может исчезнуть само собой, да и общество до сих пор предпочитает содержать козла отпущения в лице службы общественной безопасности, чтобы за «разгул демократии» всегда можно было спросить с конкретных лиц. А ведь такое отношение (моя хата с краю, кто хочет, тот пусть и занимается уборкой мусора) к жизни ковалось не одну сотню лет! И началось оно не в середине двадцатого столетия, и не в одной стране, как это пытаются доказать кое–какие историки, хотя нельзя отрицать и того, что именно тогда был жестоко уничтожен целый слой культуры и началось размывание нравственности, а в результате наряду с высшими технологиями, позволяющими жить безбедно в любом уголке Земли и Системы и за мгновения достичь двух сотен звезд, мы имеем уровень культуры, не намного превышающий уровень «псевдокоммунизма» двадцатого века...
Умник – инк отдела обычно не вмешивался во внутренние диалоги и монологи главы отдела, хотя и слышал ее мысли, находясь в постоянной пси–связи с ней, промолчал он и на этот раз, хотя Бояновой и хотелось бы иметь в его «лице» собеседника. Но Умник никогда не вступал в полемику с коллегами и друзьями во время работы.
– Как получилось, что в отделе нет ни одного интрасенса? – спросила комиссар, получив сводку текучести кадров.
– Мы приглашали многих, – ответил Умник, – но не согласился ни один. Вернее, год назад согласился Романов, но погиб во время операции на Иранском нагорье.
– Странно. Мне казалось, престиж работы безопасника достаточно высок, чтобы о ней начали мечтать молодые интрасенсы.
– Престиж действительно высок, что видно по конкурсу в наши школы: двадцать один человек на место, и тем не менее интрасенсы к нам не идут. Нужен широкий обобщающий анализ с историческими параллелями и привлечением известных ученых и самих интрасенсов. Знаете, каков социальный состав официально выявленных интрасенсов? Двадцать два процента – ученые, причем, как правило, очень высокого класса, двадцать семь процентов – артисты, восемнадцать – художники, четырнадцать – писатели.
– А остальные?
– Деятельность остальных не поддается учету.
– То есть никто не знает, чем они занимаются. Может быть, это охотники, путешественники, бродяги, созерцатели?
– Среди интрасенсов не зарегистрирован ни один охотник. За остальных не ручаюсь.
– Хорошо, – прекратила отклонившийся от дела разговор Боянова. – Прими задание: розыску найти Лондона и передать ему просьбу встретиться со мной. Ни больше ни меньше. Если он смог предвидеть катастрофу на Меркурии, то может знать что–нибудь и о готовящемся выступлении против интрасенсов.
– Я считаю, что готовится не единичная акция, а масштабная кампания, практически война. Со всеми вытекающими.
– Тем более.
На столе надулся оранжевым воздушным шариком чей–то экспресс–вызов, бесшумно лопнул, превратившись в светящуюся нить, но в объем передачи нить не развернулась.
– Включите «обратку», – посоветовала Боянова, однако абонент на это не прореагировал.
– В чем дело? – чуть резче произнесла хозяйка кабинета, обращаясь к инку стола.
– Закрытая консорт–линия, – сообщил киб–секретарь флегматично. – Абонент не идентифицируется и не пеленгуется.
– Власта Боянова, комиссар безопасности? – раздался слегка гортанный, звенящий от обилия бронзовых обертонов женский голос.
– Да. Кто вы?
– Пусть будет Мельпомена [Мельпомена – муза трагедий.]. – Неизвестная обладательница «колокольного» голоса засмеялась – словно по полу рассыпались и запрыгали металлические шарики. – Мы хотим предупредить вас: не вмешивайтесь в процесс лечения патологии.
– О чем вы?
– Интрасенсы – это патология человечества, и болезнь эту надо лечить радикальными средствами, хирургическим путем.
– Это все?
Снова смех.
– До связи, комиссар.
Нить неразвернутого виома угасла. Власта смотрела на тающий глазок в толще стола, а перед собой видела заплаканное лицо Забавы, своей сестры. Встрепенулась.
– Удалось выяснить, откуда и кто звонил?
– Нет, – виновато ответил киб стола. – Код связи рассчитан по теории множеств, пеленгация «рассыпается» на все стороны света.
– А ведь с вами по консорт–линии могут соединиться лишь несколько человек в Системе! – мягко произнес Умник.
– Вот именно, – проговорила Боянова, переживая короткий приступ бессилия: хотелось немедленно найти таинственную незнакомку, встряхнуть за плечи и выяснить все до конца. – Розыску еще одно задание: выяснить, кто звонил. Или в крайнем случае, кто мог звонить.
Уже третий раз Мальгину снился сон: он в образе орла парит над горной страной, испещренной узорами долин, ущелий и хребтов, зорко всматривается в серо–бело–коричнево–голубоватый хаос, изредка пошевеливая могучими крыльями, и ищет... Что? Или кого? Что может искать орел в горах, одинокий и гордый, как страж бога молчания?.. Постичь смысл образа не удавалось, но ощущение вольного полета сохранялось долго.
Мальгин полежал, глядя в малахитовое строение потолка, вызвал внутренний отсчет времени: шесть часов утра. Можно поспать еще час, но лучше встать. Клим усмехнулся – он–то рассчитывал на круглосуточное бодрствование: оказалось, интрасенсы, несмотря на свои экстравозможности и резервы, нуждаются в сне почти как люди, ну разве что дольше могут обходиться без сна, не снижая работоспособности.
После первой своей попытки дальней пси–связи с Железовским Мальгин приходил в себя семь часов, да еще столько же спал, приказав «домовому» не беспокоить, поэтому совет Аристарха выполнить не мог. Теперь же решил не откладывая позвонить отцу. Интересно, что мог знать математик об отце такого, чего не знал сын?
Виом включился на второй минуте. Мальгин–старший застегивал халат, то и дело оборачиваясь и прислушиваясь к чему–то. Вид у него был помятый, а под левым глазом красовался самый настоящий синяк.
– Ну и ну! – присвистнул Мальгин. – Прямо персонаж старинного гангстерского фильма. Где это ты заработал медаль, па?
– На улице нашел, – хмуро буркнул старик, машинально дотронулся пальцем до посинелого подглазья и снова прислушался. – Подожди минуту.
Исчез из поля зрения. Мальгину почудились какие–то странные звуки: то ли кошка замяукала, то ли ребенок заплакал. Потом снова установилась тишина. Мальгин–старший появился через пять минут.
– Тебе не спится?
– Так ты мне скажешь, что случилось? Где тебя угораздило?
– Столкнулся с действительностью.
Настроение у отца было неважное, однако раньше он никогда не позволял себе разговаривать на грани грубости.
– Я сейчас приеду, поговорим. Кстати, ты что, кошку завел?
Брови отца приподнялись.
– Какую кошку?
– Я слышал какие–то мяукающие звуки.
– А–а... – Старик отвернулся. – Это фильм... про котов.
Мальгин с сомнением посмотрел на отца, но тот выдержал взгляд, а мгновенный пси–контакт на таком расстоянии хирургу пока не давался.
– Ты бы лучше навестил Купаву, – пробурчал старик.
– Па, ну что ты заладил одно и то же. – Клим поморщился. – Я же говорил тебе: был я у нее...
– Она во Второй брянской клинике, отделение психотерапии.
– Что?! – Сердце рванулось с такой силой, что, казалось, загудела грудная клетка. – Что с ней?
– Насмотрелась и наслушалась всякой дряни.
– Ви–нарко?
– Врач сказал, что ее едва удалось вернуть из транса.
– О черт!.. Это моя вина... я знал и... – Мальгин бросился из комнаты так внезапно, что «домовой» не сразу догадался извиниться и выключить связь.
Отец смотрел из виома прищурясь, и лицо у него было печальное и доброе.
– Беги, беги, тигр, потерявший след... – пробурчал он. – Вчера не догонишь, а от завтра не уйдешь...
Мальгин ворвался в здание клиники как снаряд, разве что не произвел такого разрушения и ухитрился никого не покалечить. Вопрос киб–дежурного: вы куда? – он проигнорировал. Пси–зрение вело его в нужном направлении не хуже указателей на стенах.
Купава лежала в сорок девятой палате, почти полностью похожей на ту, в которой лежал Мальгин после своего рейда на Маат и Орилоух вслед за Шаламовым. Одна стена была совершенно прозрачна, создавая иллюзию открытого окна, и низкое осеннее солнце заливало комнату потоками густого оранжевого света. В углу комнаты располагалась стойка медкомбайна, помаргивающая цветными огоньками, в другом дежурил киб, похожий на стоящего на задних лапах тушканчика, но с четырьмя передними лапами. Мебель в комнате была трансформная, и Купава сформировала по своему вкусу столики, диван и пуфы для пространственной организации гарнитура.
Женщина лежала на кровати, опираясь на высокие подушки, и безучастно смотрела в окно. Губы ее шевелились, будто она разговаривала сама с собой. Бледные щеки, синева под глазами, заострившийся нос говорили сами за себя. Мальгин остановился на пороге, потрясенный той переменой, которая произошла с его бывшей веселой и решительной женой. Может быть, поэтому его гипервидение дало на этот раз осечку, а эмоциональная интуиция не сработала, и он не смог определить состояние Купавы и прочитать ее мысли.
Она повернула голову, некоторое время смотрела на посетителя с прежним безучастным видом, потом в глубине глаз разгорелся огонек, брови поднялись, сломав трагический треугольник, но губы прошептали не те слова, которые ждал Клим:
– Снова ты. Зачем пришел на этот раз?
– Пава, – с дрожью в голосе сказал Мальгин, подходя к ней. – Это правда?
Брови Купавы снова изогнулись в недоумении, потом она поняла, усмехнулась.
– Странный вопрос. Разве ты не веришь врачам?
Кровь ударила в голову, запылали щеки, и прошло какое–то время, прежде чем Мальгин справился с собой. Купава смотрела на него с любопытством, чуть оживилась.
– Надо же! Каменный Мальгин краснеет! Неужто произошло чудо, и ты обрел человеческие качества?
Клим полностью овладел чувствами, утвердительно кивнул.
– Времена меняются, и мы меняемся с ними. Древняя формула права. Зачем ты это сделала? Я же предупреждал, что твое новое увлечение может плохо кончиться, а твои друзья не... – Он не договорил.
Лицо Купавы стало злым.
– Не говори ничего о моих друзьях, – тихо выговорила она, закусила губу, побледнев.
Медкомбайн в углу отреагировал на это звоночком и вспыхнувшим алым квадратом. Киб тотчас же ожил, подскочил к кровати, схватил что–то золотое и прозрачное с подставки по другую сторону, просеменил к стойке комбайна и вернулся со стаканом молочно–белой пенящейся жидкости. Купава выпила напиток, щеки ее порозовели.
Мальгин взял из ее руки стакан, повертел в пальцах, внимательно разглядывая.
Стакан, после того как его содержимое было выпито, вообще не напоминал сосуд: Клим держал в руках, почти не ощущая этого, золотистый узор из прожилок, похожий на морозный рисунок на оконном стекле, но стекла–то как раз и не было! Рука ощущала прикосновение, но материал этого стакана был ни холодным, ни горячим, ни твердым, ни мягким.
Мальгин прошел сквозь стену в туалетную комнату, наполнил стакан водой и хмыкнул: клубок светящихся золотых нитей превратился в сосуд, вода из него не выливалась, хотя стенок по–прежнему не было видно. Залпом выпив воду, хирург вернулся в палату. Купава покачала головой, ощутив перемену в душе Мальгина, вздрогнула, когда он заговорил:
– Дан все–таки был у тебя. Этот «стакан», сфера с «галактиками» внутри, исчезающий «голыш»...
– Да, был! – с вызовом ответила Купава. – Ну и что?
Мальгин пожал плечами. Способность чувствовать пси–сферу и биоауру собеседника вернулась к нему.
– Ничего. Он мне нужен, я ищу его. И найду. – Клим поднял твердый взгляд. – Почему ты скрыла от меня, что Дарья... в приюте?
Купава открыла рот, закрыла, испуг отразился в ее потемневших глазах. Она не сразу нашлась, что ответить.
– Зачем тебе дочь? – наконец сказала она горько. – Разве мало у тебя своих забот, мужских? Уходи. И не приходи больше. Мы идем по разным дорогам, и ты это знаешь. Не мучайся раскаянием и прочей сентиментальной ерундой, это тебя не красит, да и не любит никто слабых и нерешительных, твоя Карой тоже.
Мальгин вздрогнул – не от слов Купавы, от волны ее чувств, обрушившейся на его загудевшую голову. Эта волна несла отчаяние, невыразимую горечь и тоску, бессилие, безнадежность, злость, гнев, усталость, презрение и желание умереть, но в ней не было главного – любви и ожидания. Впрочем, ненависти тоже не было. Душа Купавы кипела, и дымилась, и задыхалась в дыму, и никто помочь ей не мог, ни в прошлом, ни в будущем, в том числе и Мальгин, но он этого не понял. Он был оглушен и обескуражен, к тому же сработала ложная гордость, подруга эгоизма, и Мальгин не стал разбираться в хаосе эмоций Купавы и не смог поэтому выяснить причин ее отчаяния.
– Выздоравливай, – сказал он глухо. – Я приду завтра. В каком приюте находится дочь?
– «Звезда», возле памятника партизанам [Имеется в виду памятник партизанам Великой Отечественной войны в Брянске.]. И лучше бы ты не приходил завтра, моим друзьям, – усмешка скользнула по ее губам, – новым друзьям, это не понравится, что вполне может отразиться на твоем здоровье.
Мальгин задержал дыхание, передавая женщине образ открывающего пасть тигра, и по ее расширившимся зрачкам понял, что ему это удалось. Улыбнулся.
– Лучше бы им со мной не встречаться, Пава. Хотя я и исповедую ахимсу [Ахимса – религиозно–этический принцип непричинения боли и зла.], но в определенных обстоятельствах могу не сдержаться. До встречи.
Купава не ответила, глядя на него с ужасом, причины которого Клим также разобрать не сумел, а скорее не захотел. Выходя из палаты, он столкнулся с широкоплечим загорелым парнем в рубашке–шнуровке и джинсах. Парень посторонился, вежливо извинившись, подождал, пока Мальгин выйдет, и зашел в палату. Лицо у него было открытое и дружелюбное, с веселыми и умными глазами, и на приятеля Купавы из компании Гзаронваля он походил мало.
Через четверть часа Клим входил в здание детского учебно–воспитательного приюта для «непонимашек», но пробыл там всего три минуты, узнав, что дочь Купавы Дарью забрал некто по имени Макар Мальгин. Хирург остолбенел, и дежурному информатору приюта пришлось повторить фразу:
– Вчера ее забрал Макар Мальгин, дед Дарьи.
Клим вышел из здания, выстроенного почему–то в стиле китайской фанзы, и побрел к стоянке такси, не поблагодарив дежурного (инк проводил его сочувственным взглядом), вдруг сообразив, что в момент разговора с отцом Дарья была уже у него. И старик ничего не сказал! Неужели затаил обиду? Или невзлюбил за что–то. За какие грехи?
Хирург посадил такси так, чтобы его не было видно из дома, и прокрался к веранде, «обнимая» сферой гиперохвата весь объем дома и пропуская его через голову. Оба – и отец и Дарья – были дома. Старик возился в саду, обрезая ветви плодовых деревьев, а Дарена лежала в люльке на силовых подвесках, которая висела возле малинника, и забавлялась тем, что тянула из манипуляторов киб–няньки замысловатые яркие игрушки–надувашки. Она первая отреагировала на появление хирурга, хотя он еще не вышел из–за кустов: притихла, повернула голову в его сторону и издала короткий звук, похожий на возглас «ну?".
Мальгин ощутил ток теплого, пахнущего топленым молоком, свежим хлебом, фруктами и свежестью удивления – на пси–уровне – и обомлел! Не было сомнений: его дочь родилась интрасенсом и спрашивала на языке инстинктов, подсознательно, еще не понимая дара, но уже владея им: спрашивала, кто пришел – добрый или равнодушный, чужой или свой?
– Господи! – пробормотал Клим, слабея от нахлынувших чувств, и послал в ответ импульс любви и нежности, улыбки и света, ощущение огромных, но добрых баюкающих ладоней. Из–за кустов послышался радостный смех, агуканье и возня: ребенок хотел видеть, кто пришел, и выкарабкивался из люльки, отбиваясь от киба.
Мальгин преодолел оставшиеся двадцать шагов и остановился возле люльки. Вцепившись пухлыми ручонками в края качающегося сооружения, наполовину высунувшись из–под балдахинчика, на него смотрело маленькое улыбающееся розовое существо с громадными голубыми глазищами, с темным пушком на голове, с пунцовыми губками и ямочками на щеках. Оно протянуло ручку и сказало отчетливо:
– Де–да...
Мальгин сглотнул слюну, проговорил пересохшими губами:
– Не деда, а папа...
– Это она меня увидела, – раздался сзади ворчливый голос, и Мальгин–старший вышел из–за деревьев. – Чую, что–то не то, так она со мной не говорит, думаю, может, гость пришел?
Дарья сощурилась, скаля зубки (уже выросли! – машинально отметил Клим), с удовольствием пососала палец, куснула его и произнесла, покачав пальцем:
– Ни–зя.. па–па...
Мальгин–старший засмеялся, глядя на остолбеневшего сына, похлопал его по плечу:
– Она схватывает все на лету. Растет не по дням, а по часам. У нас в роду уже были такие... нетерпеныши. Твоя прапрапрабабушка Пелагея была ворожеей, экстрасенсом, как сейчас говорят, так она тоже смышленой росла не по годам. Может, Дарьюшка в нее?
Мальгин послал дочке новый импульс: образ Купавы, поле в росе, туман, река, солнце за лесом, сонная тишина, женский смех и слова: «Доченька моя, кровинушка, травиночка, попей молочка!..»
Дочь замерла, прислушиваясь, распахивая глаза еще больше (ох и ресницы у нее будут!), и вдруг сморщилась и заплакала, почти беззвучно. Киб затряс над ней игрушки, и старик недовольно взглянул на Клима.
– Испугал ты ее чем, что ли? Пошли в дом, позавтракаем.
Мальгин нехотя побрел за отцом, оглядываясь и сдерживая желание вернуться и погладить дочь по головке, покачать на руках и поцеловать в щечки.
Отец поставил на стол на веранде сковороду жареных грибов, вино, чай, малиновое варенье, тосты, кивнул на грибы, выходя:
– Угадай, чего я набрал.
Клим щелкнул ногтем по бутылке «Вычегодского поля», наклейка на которой пестрела двадцатью медалями, и посмотрел на сковороду.
– Рыжики, зонтики, лисички, подосиновики, сыроежки.
– Все? – Отец появился с полотенцем через руку.
Мальгин прислушался к пульсации его пси–фона, стараясь не подать виду – в голове заныл какой–то нерв.
– И говорушки.
Старик сгорбился, махнул рукой с унылым видом, сел, жестом приглашая сесть сына напротив.
– Я думал, ты уже квалификацию потерял.
– Где собирал?
– У Щербатого моста, в лощине. Белых уже нет, и эти еще встречаются. Скоро за опятами пойду.
Молча принялись за еду. Мальгин, преодолевая боль, проник в основной поток мыслей отца, продолжавших его волновать, и едва сдержался, чтобы не выдать своих ответных реакций.
– Ну, что дальше? – спросил он, допив чай.
Отец понял.
– А ничего. На два дня в неделю я буду забирать Дарью к себе, а остальное время она будет находиться в приюте. Общение с детьми, интегральное воспитание, познание... Слава Богу, сейчас на дворе не двадцатый век и воспитывают детей профессионалы не чета мне. Ты узнал, где Купава?
– Узнал. – Мальгин, поддаваясь порыву, обнял отца и прижался щекой к его щеке. – Она скоро вернется, и мы сделаем ей сюрприз. Спасибо, па, я побежал, наведаюсь кой к кому. Но буду забегать, если не возражаешь.
Мальгин мысленно позвал дочь, услышал в ответ радостную тарабарщину: манипуляторы киба, игрушки, громады деревьев, голубое небо, цветные запахи, ветер – все вперемешку – и ласковое прикосновение теплого пальчика к своим губам. Засмеялся, удивив отца, и пояснил:
– Я ее чувствую, па, она меня признала.
За деревьями оглянулся, и хотя отца уже не было видно, Клим чувствовал, что тот еще стоит и смотрит ему вслед.
По пути хирург наскоро перекусил в «Макдональдсе» – есть хотелось практически постоянно, и все время подмывало спросить у Железовского: как проблему еды решил он?
Думалось плохо: мешали собственные эмоции и вспышки памяти, а также непрерывный шум в пси–диапазоне (люди вокруг мыслили и «шумели» изрядно).
Мальгин не ожидал встретить кого–нибудь в квартире Купавы, пока та находилась в клинике, он хотел поговорить с ее «домовым» и выяснить адрес подонка, который поднял руку на отца, а когда наткнулся в прихожей на двух юнцов – потемнел от гнева. И в который раз его раздражением не замедлил воспользоваться сидящий внутри «черный человек» – включил свою ворожбу: «Психоморфа глубь... трансформ...»
Клим уже научился если и не сопротивляться эффекту «черного приказа», то хотя бы в короткий срок приходить в себя. Сейчас его транс длился всего полминуты, но непрошеные гости Купавы успели получить по хорошему пси–шлепку. Оба стояли бледные и выглядели как после плавания в невесомости или ледяного душа.
– Т–ты... в–вы... – проговорил Вильям Шуман, одетый во что–то зеркально–металлическое, с дырами на груди. – Ч–что эт–то с в–вами? – «Правнук» великого композитора даже стал шепелявить и заикаться.
И злость Мальгина прошла.
– Еще раз встречу в этом доме – изувечу, – любезно пообещал он, рассмеявшись про себя. – Уяснил?
– Д–да.
– А теперь дуй в Брянск, хутор Вщиж, массив Калиновый.
– 3–зачем?
– Извинишься перед отцом. Еще помнишь, за что?
Шуман пришел в себя, цвет лица вернулся к нему.
– А пошел ты... – Он не договорил. Мальгин крепко взял его за ухо и едва не приподнял.
Молодой человек завопил от боли, пытаясь освободить ухо и одновременно лягнуть хирурга. Но руки Мальгина были словно из железа.
– Договорились?
– Ой!.. Отпусти!.. Больно же... ой–ой!.. Да отпусти же, договорились!
Мальгин отпустил лиловое ухо Шумана, отмахнувшись от наскока второго парня. Сказал, не глядя на них:
– Убирайтесь, мальчики, и помните, что я говорил. Дважды не повторяю. И не надо вставать в позу, как бойцовые петухи, я не в вашей весовой категории. Брысь!
Обоих как ветром сдуло.
– Что, зарегистрировал? – спросил Клим Харитона.
– Как обычно, – ответил костюмный инк. – Скачок уровня в четырнадцать Фрейдов и провал сознания. И как результат – «оскал тигрозавра». Правда, большую долю пси–удара ты направил не прицельно, по площади, иначе эти парни схлопотали бы сердечный приступ.
– Ничего, в конце концов я научусь держать своего «тигрозавра» в клетке, сдвиги уже есть.
– А тут двух мнений быть не может: либо полковник, либо покойник.
– Надо же! – удивился Мальгин. – Ты и по пословицам спец?
– Каков хозяин, таков и слуга.
– Что ж, спасибо за комплимент... слуга. Как думаешь, он пойдет извиняться?
– Шуман? Вряд ли. Его родословная видна насквозь: самолюбие, спесь и наглость.
– Кто–то же его воспитал такого. Ладно, посмотрим, найти его я всегда смогу. Поехали в институт, что–то мне тревожно.
Мальгин беспокоился не зря. За время его отсутствия в институт поступили трое молодых парней с травмами черепа: то ли баловались с ручным управлением скоростного куттера, то ли не сработал инк машины, но она на скорости в двести сорок километров в час врезалась в ограждение орбитального лифта. Девушка, летевшая с ними, погибла сразу, а они еще жили – при поддержке аппаратов «Скорой помощи».
И Мальгин без лишних слов помчался готовиться к операции.
Только к вечеру стало ясно, что из троих выживут двое, третий из шока так и не вышел – у него было обширное повреждение лобных долей мозга, наступил церебральный паралич.
Хотя Климу помогали Заремба и еще трое нейрохирургов–клиницистов, устал он зверски, что усугублялось еще и отсутствием полноценного питания: оторваться от операции он не мог, а есть хотелось все сильней. Истощенный борьбой на два фронта: с внешними обстоятельствами, требующими абсолютной точности решений, жесткого напряжения всех душевных сил и знаний, и с внутренними побуждениями, Мальгин принял душ и еле дополз до институтской столовой, где съел две порции обеда, не обращая внимания на подшучивание осоловелого Зарембы. Молодой хирург не столько ел, сколько говорил – и на нем сказывались перевозбуждение и усталость, но в конце концов наступил момент, когда Мальгин насытился и едой и компанией.
– Иван, – проникновенно сказал он, с сожалением отрываясь от стола, – у Пруткова есть замечательный афоризм насчет фонтана. У меня от тебя голова болит.
– Если голова болит, значит, она есть, – изрек Заремба и выставил вперед ладони, заметив, какое впечатление произвела его шутка на Мальгина. – Все, все, не буду, а то в лягушку превратишься – если судить по взгляду. Кстати, как ты умудряешься работать со скоростью инка? Пирогов сегодня трижды во время операции не успевал за тобой переносить фокус сканера.
– Не заметил.
– Ну–ну, – пожал плечами Иван, с любопытством ожидая продолжения. – Ты уже всю информацию из «черных кладов» перекачал в оперативную память или нет? Поделись впечатлениями.
– Рано, – отрезал Мальгин, почувствовав беззвучный толчок в голову: кто–то пси–позвал его, знакомый и большой. Аристарх. Причем не издалека – где–то рядом.
Заремба разочарованно отодвинулся, и в этот момент в столовую вошли Железовский и Ромашин.
– Вот он где, герой нашего времени, – добродушно пошутил Ромашин. – Аристарх вычислил вас безошибочно, Клим.
– Где же еще его можно найти, кроме столовой, – пророкотал своим роскошным басом математик, подмигивая хирургу.
– Можно подумать, что ты иначе решаешь проблему питания, – сказал Мальгин, отвечая иронией на иронию. – Чтобы питать такие мышцы, надо в день съедать по два слона.
– Не обязательно, – ухмыльнулся Железовский. – Достаточно получасовой электроподзарядки. Хочешь научу?
– Научи, – с недоверием взглянул на Аристарха Клим.
– Только, ради Бога, не здесь, – поспешил вмешаться Ромашин. – Клим, надо поговорить, есть проблемы.
– Тогда поднимемся ко мне наверх.
Заремба хотел было поучаствовать в беседе, но Мальгин выразительно покачал перед его носом пальцем, и молодой хирург вынужден был оставить компанию.
В уютном кабинете Мальгина они расселись по креслам, подогнав их по фигурам, и первым делом выпили по стакану березового коктейля: березовый и черносмородиновый сок, несколько капель лимонного, рябинового и мятного и газ. Железовский присмотрелся к изящному кокосу Мальгина, в глазах его зажглись насмешливые огоньки.
– Харитон, – сказал вдруг инк климовского костюма, так что тот вздрогнул: хирург ни о чем его не спрашивал и реплик не ждал.
– Ты что? – мысленно спросил он, ощущая постороннее пси–давление: будто ветер подул через голову.
– Он спросил, как меня зовут, я ответил, – флегматично отозвался Харитон.
– Почему же я не услышал тоже?
– Потому что моя передача потоньше, – раздался в голове Мальгина характерный, как удар гонга, пси–голос Железовского, сопровождаемый трассами желтых вспышек «перед глазами». – Ты должен был почувствовать только фон, резонансный «хвостик».
Мальгин кивнул. Математик, довольный эффектом, засмеялся – словно загрохотали камни, скатываясь в пропасть.
– Может быть, перейдем на звук, джентльмены? – вежливо осведомился Ромашин.
Железовский и Мальгин подняли вверх ладони, пальцы которых засветились вишневым накалом, будто раскаленные стальные прутья, а потом между ладонями проскочила с шипением синяя искра, – и свечение погасло.
– Поздравляю, мастер, – ухнул Железовский. – Кое–чему ты научился. А как насчет пси–блока?
– Попробуй пробить.
Оба замолчали: один пытался закрыть мозг от прослушивания, другой проникнуть за барьер защиты.
Лоб Мальгина заблестел от пота, а чудовищные мышцы Железовского напряглись так, что, казалось, лопнет кокос.
– Ну–ну, вы поосторожней, – забеспокоился Ромашин, до которого эхо схватки докатилось в виде всплесков шума. – Еще поломаете мне чего–нибудь ненароком, я не интрасенс, блоки ставить не могу.
– Годится, – сдался наконец математик. – А это сможешь?
Он сжал хрусталитовый стакан в кулаке, превратив его в тонкий беловатый стержень. Прежнюю форму стакан после этого не приобрел, хотя Ромашин знал, что по прочности и упругости хрусталит не уступает своему родственнику, знаменитому кевлару. Мальгин повторил его движение.
– А так?
Аристарх сел спиной к столику и вдруг сделал стремительный выпад рукой назад, по графину с коктейлем. Рука его не дошла до графина буквально миллиметр – графин даже не шевельнулся, хотя Клим наклонился, чтобы поймать его. Ромашин цокнул языком – оценил.
Мальгин развернул кресло, прикинул расстояние, скорость удара, путь руки по инерции после резкой остановки руки и... графин слетел со столика и врезался в стену. Снова «загрохотал камнепад» – смех Железовского.
– Малость не рассчитал.
Клим сконфузился. Математик назидательно поднял палец.
– Главное отличие интрасенса от нормального хомо не в физической силе, выносливости, скорости движений и так далее, а в точности дозировки мышечных усилий.
Теперь засмеялся Ромашин.
– Сколько еще в вас обоих детства. Ну ладно, Аристарху всего двадцать шесть лет, проявления мальчишества ему по возрасту положены, но тебе–то, Клим, уже тридцать четвертый.
Железовский порозовел, пряча за бесстрастностью недовольство собой, чувство вины и желание выглядеть человеком, внушающим уважение. Мальгин остался спокойным, не видя в своем поведении ничего особенного.
– Возраст – не гарантия опыта и мудрости. Недаром древняя пословица говорит: не спрашивай старого, спрашивай бывалого. Итак, что за проблемы перед нами?
– Шаламов, – сказал Ромашин, не отвечая на колкость хирурга; он тоже знал себе цену. – Вернее, его поиск. Время от времени он появляется на Земле, косвенные факты подтверждают это.
– Его подарки Купаве?
– Не только. Лютый видел у Горловины «глазастого» орилоунского фантома, которого потом наблюдали на Земле, а если помните, «глазастый» все время сопровождал Шаламова.
– Прямых доказательств этому нет.
– Их засекали вместе не один раз, это настораживает. Кстати, «глазастого» – безопасники дали ему имя «Аргус–2» – наблюдали и на Меркурии после образования «сферы Сабатини».
– Очень интересная штука, – пробасил Железовский. – Я имею в виду «сферу». Количество уровней смысла не поддается расчету, я пробовал. Видимо, это и в самом деле провал с бесконечным числом измерений, причем очень опасный.
– Из чего ты сделал этот вывод?
Аристарх молча ткнул пальцем в грудь, что означало: чувствую.
Ромашин некоторое время взвешивал его жест и слова, кивнул.
– Да, мне этот эйнсоф тоже не нравится. Дверца в иные миры, может, и открылась, но не для нас. Значит, надо искать новую. Что скажет математик?
Железовский, вырабатывающий привычку сидеть неподвижно, покачал головой, так что вздулись бугры мышц у основания шеи. Он оставался единственным «непрозрачным» человеком для гипервидения Мальгина, то есть не делился на цветные фантомы спектра биополей, отражающего характер.
– Вход в систему орилоунского метро есть, но рассчитать его местоположение я не смог. Слишком много параметров надо анализировать. А точек соприкосновения нашей системы метро с орилоунской нет.
Ромашин не смог сдержать разочарования.
– Вы уверены, Аристарх? Ведь это приговор.
– Я не столь категоричен в выводах и продолжаю работать. Вы знаете, на что похожа сеть нашего метро? На космогонические построения каббалы: дворец с пятьюдесятью дверями, сорок из которых распахиваются на четыре стороны света и открываются одним ключом, девять ведут вверх и одна – неизвестно куда. По преданиям, вошедшие в нее не возвращались. Так вот у системы метро есть такая «дверь», математически я ее вычислил, но физически определить не могу. – Железовский поморщился, упрямо боднул лбом воздух. – Но найду!
Взгляд Ромашина говорил: дай Бог нашему теляти... – но вслух он сказал бодро:
– Что ж, подождем. Вполне может случиться, что безопасники засекут Шаламова первыми, и наши приготовления окажутся ненужными.
Железовский вспыхнул, он понял смысл недосказанного, но Мальгин передал ему пси–импульсы: «Спокойнее», – и математик ничего не сказал, хотя и обиделся.
И в этот момент по–птичьи запел вызов: у Мальгина видео всегда щебетал голосами разных птиц; на этот раз это был щегол. Клим включил прием. Из развернувшегося виома на них смотрел невозмутимый Майкл Лондон, одетый в странный малахитовый балахон, по которому то и дело прокатывалась волна зеленого свечения.
– Салют, камрады. Времени у меня нет, поэтому обойдусь без предисловий. Не ищите Шаламова, это бесполезно. И даже опасно. Вам не удастся снять с души груз вины, Игнат, как вы надеетесь, а вам, Клим, не удастся его вылечить, как ни прискорбно.
Сидящие за столом переглянулись. У каждого мелькнула одна и та же мысль: откуда Майклу известно, что предмет их беседы – Шаламов? Но все они знали цену словам вообще, а Лондона – в особенности.
– А если мы попросим вылечить его... Вершителей? – спросил Мальгин тихо.
Лондон едва заметно улыбнулся.
– До Вершителей еще добраться надо, вы даже представить себе не можете, кто они и где обитают. Но вот вопрос: надо ли это самому Шаламову? Станет ли он счастливее от того, что вы его... вылечите?
Молчание, повисшее в воздухе, нарушил Ромашин.
– А что значит «искать Даниила опасно»?
Лондон вздохнул, уголки губ его опустились.
– Да в самом прямом смысле. Он не хочет ни с кем встречаться, и каждую такую попытку воспримет как посягательство на свободу. Оставьте его в покое и безопасникам передайте. Боянова энергичная и умная женщина, я ей симпатизирую, но и она не застрахована от ошибок и стереотипов. А Шаламов... – Лондон грустно оглядел компанию. – В настоящий момент он очень далеко отсюда, и во времени, и в пространстве. Он тоже кое–что ищет, и я от всего сердца желаю ему это найти.
Изображение бывшего начальника отдела безопасности пропало, причем своеобразно: сначала волосы, нос, губы, уши, руки, потом шея и последними – глаза и сияющий зеленый балахон.
Виом погас.
Железовский шумно выдохнул: он был весь красный и взмокший от внутренних усилий. Поймал взгляд Мальгина.
– Я попытался «достать» его, определить, откуда звонит, но в Системе его нет, это точно.
– Тогда откуда же он звонил, да еще так чисто?
– Не знаю. Есть одно соображение... – Аристарх пошевелил пальцами. – Надо обсосать.
– Так что будем делать, камрады? – учтиво, спокойно и даже радостно осведомился Ромашин.

© Василий Головачев

Разрешение на книги получено у писателя
 www.Головачев.ru 
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList