Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


Василий Головачев
Черный Человек
 < Предыдущая  Следующая > 
Глава 2
Макар Мальгин, отец Клима, женился поздно, в сорок два года, и потерял жену через шесть лет после рождения сына: она была океанологом и погибла во время экспедиции в Марианскую впадину, самую глубокую в Тихом океане. Клим поэтому не очень хорошо помнил мать, но Макар помнил все до мельчайших подробностей и забыть жену не смог до старости, так и не женившись второй раз.
Сына в приют он сдавать не стал, воспитывал его сам, несмотря на собственную занятость и наличие родственников, которые всегда охотно откликались на просьбы посидеть с малышом.
Женитьба Клима обрадовала его несказанно (сын тоже не торопился, женившись в тридцать три), и невестку он принял как родную дочь, отдав ей ту накопленную сумму нежности и тепла, которую не успел отдать жене. Старик души в ней не чаял, прощал занозистый характер, может быть, потому, что знал жесткий характер сына. Уход Купавы надолго выбил старика из колеи, он переживал это событие так, как не переживал, наверное, сам Клим, и стал более замкнут и угрюм, хотя и не потерял своей изначальной доброты.
Узнав случайно о том, что внучка в приюте, Мальгин–старший сначала не поверил ушам: Купава была, по его мнению, не из тех, кто не любит детей, да и родственников у нее хватало, хотя с матерью своей она и не ладила (причина была известна только самой Купаве). Потом старик осмелился позвонить бывшей невестке и был потрясен, когда она спокойно солгала, что дочь, мол, находится у мамы.
То, что вокруг Купавы вьются молодые люди, Макара никогда не тревожило, он знал ее достаточно хорошо и верил в приятельские отношения: женщина была очень красива, неординарна, чему ж удивляться? Но на сей раз, увидев Купаву среди одетых весьма вызывающе парней (сюр–моду Мальгин–старший не понимал и не любил), старик задумался и долго анализировал свои впечатления, пока наконец не решился навестить Купаву, поговорить с ней по душам и выяснить, где находится внучка. Интуиция ему подсказывала, что женщина не очень счастлива, хотя и пытается бодриться и выглядеть независимой.
Была у Макара мысль поговорить и с сыном, узнать, что тот думает делать дальше, если Шаламов так и не найдется, но старик пока не решался заводить этот разговор, видя, как его железный сын, человек–да, мучается и страдает, не придя сам ни к какому решению. Да и руки у него были связаны, пока судьба Шаламова оставалась неизвестной.
Последняя встреча с сыном заставила Макара действовать более решительно. Вечером двадцать девятого сентября он собрал вещи Купавы, оставшиеся от ее последнего пребывания на хуторе Мальгиных, подумал, что предлог нашел не совсем удобный, но оттягивать визит не стоит. К тому же его бы вряд ли одобрил Клим.
Метро, а затем такси за полчаса доставили Мальгина–старшего с его хутора в Брянских лесах к дому Купавы, и Макар, набравшись духу, показал себя дверному автомату. К его удивлению, дверь не открылась, хотя было еще не поздно – шел девятый час вечера. Правда, в это время года темнело уже в шесть.
Макар зачем–то помахал рукой, опомнившись, спросил:
– Хозяева дома?
Автомат не ответил, зато дверь через несколько секунд убралась валиком в сторону. На Мальгина смотрел красивый молодой человек, одетый в сетчатую майку и шорты, раздувающиеся на бедрах пузырчатыми буфами. Был он широкоплеч, загорел, накачан, на лице с тонкими губами застыло выражение скуки и ленивого превосходства. Этого парня Макар уже видел в компании Купавы, звали его Марсель Гзаронваль.
– Вам кого? – спросил Гзаронваль, загораживая вход.
Потом в глазах его мигнули злые огоньки, и скука уступила место выражению неприветливости. – Кажется, к нам пожаловал родитель знаменитого хирурга? Зачем?
– Кто там, Марс? – раздался из глубины квартиры еще один мужской голос, и за спиной Гзаронваля показался второй молодой человек в чем–то, напоминающем балахон в павлиньих перьях. – Что ему нужно?
– Это предок Мальгина, – поигрывая мышцами живота, процедил Гзаронваль.
Лицо второго парня мгновенно стало холодным и злым, глаза сузились, ощупывая фигуру Макара с головы до ног.
– Какого... лешего ему здесь?.. Своего дома нет, что ли?
Макар растерялся. Всегда исповедовавший принцип взаимного доброжелательства, готовый на компромисс ради установления добрых отношений, он, встретившись с принципиальным неприятием его интересов, на какое–то время потерял ощущение реальности.
– Позвольте... – пролепетал он, краснея. – Здесь живет моя невестка, Купава, почему вы?..
– Бывшая, папаша, – буркнул Гзаронваль, – бывшая.
– Какое это имеет значение? Я хочу поговорить с ней. В чем дело? Позовите ее, пожалуйста.
– А шел бы ты, предок, пока цел–здоров, – взорвался вдруг ни с того ни с сего второй, в «павлиньем» одеянии. – Тебя еще только здесь не хватало! Пошли, Марс!
Всякое бывало в жизни Мальгина–старшего, но так его не оскорбляли ни разу. Ошарашенный выпадом, не зная, чем он вызван, но догадываясь, что это как–то связано с Климом, Макар слепо двинулся на юных атлетов и получил несильный, но резкий удар в переносицу – «павлин» нанес его через руку Гзаронваля и ударил бы еще раз, если бы старик не упал, услышав сквозь звон и боль в голове недовольный возглас Марселя:
– Осторожнее, Билл, какая муха тебя укусила?
Очнулся Макар через минуту. В голове гудело, из глаз лились слезы и по губе текло что–то горячее и соленое. Он вяло дотронулся до лица – это была кровь. Кулак «павлина» по имени Билл повредил переносицу.
– Черт возьми, за что?! – совершенно искренне удивился старик, достал платок, промокнул кровь под носом и перевернулся на спину. Затем расслабился, унял слезы, кровь и встал. Дверь была закрыта. Купава так и не вышла. И вдруг на старика что–то нашло: сказалось все, что накопилось на душе, плюс ничем не спровоцированное оскорбление и унижение, которому не было никакого оправдания. Он толкнул дверь рукой, а когда она не поддалась, ударил что есть силы ногой. Автомат открыл ее на третьем ударе.
Отшвырнув появившегося в проеме красавца «павлина», Мальгин–старший прошел в гостиную, затем в спальню, не отвечая на изумленные взгляды двух мужчин, одним из которых был Гзаронваль, заглянул на кухню: Купавы нигде не было.
– Где она? – коротко спросил он, вернувшись в гостиную и так глянув на ворвавшегося следом «павлина», что тот невольно отступил, проглотив порцию ругательств.
– В лечебнице, – помедлив, ответил Гзаронваль, переглянувшись с собеседником; его Макар не знал.
– В какой? Впрочем, это я выясню сам. – Старик направился к выходу и уже из прихожей добавил: – Я не спрашиваю, что вы здесь делаете в отсутствие хозяйки, но было бы лучше, если бы вы покинули этот дом. – Мальгин–старший тоже умел быть твердым.
Дверь закрылась за ним, отрезав шипение «павлина» и красноречивое молчание остальных.
Полюбовавшись панорамой Хельсинки с башни музея–крепости Суоменлинна, Боянова вызвала такси и спустя четверть часа вышла из пинасса на лужайку перед коттеджем Маттикайнена, расположенным в парке под Свеаборгом. То, что председатель Всемирного координационного совета Тойво Маттикайнен пригласил ее домой, а не в свой рабочий кабинет в здании ВКС, расположенном на окраине рязанского парка Победы, было не совсем обычным явлением, но комиссар безопасности не привыкла анализировать ситуацию и делать выводы без достаточных оснований, зная, что все в конце концов разъяснится.
Она почти не спала эту ночь (два часа сна маловато даже для интрасенса), проведя ее с сестрой в Софии, где та жила и работала. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, Власта была точной копией Забавы, и различить их могли только близкие люди, да и то с трудом, особенно если смеха ради они выходили к гостям в одинаковых нарядах. Но характер у Забавы был гораздо тверже, чем у Власты, хотя и у той – не подарок, как она сама признавалась, и все же Забава Боянова славилась той силой воли, упорством в достижении цели, привычкой подчинять свои желания поставленной задаче, а также дисциплиной духа, которые всегда отличают игрока–профессионала от любителя и бойца от труса или просто слабого и нерешительного человека. Кроме того, Забава была интрасенсом, что, в свою очередь, накладывало отпечаток на ее личность. И вдруг она призналась сестре, что безнадежно влюблена в человека почти на двадцать лет моложе ее самой!
Власта была потрясена. Не тем, что ее суровая сестра влюбилась (ничто человеческое не чуждо и нам, интрасенсам, как горько пошутила Забава), а тем, какая бездна чувств открылась вдруг в ее гордой и неприступной сестре!
Они проговорили всю ночь, исчерпав до дна собственные запасы жалости и нежности... и слез, осудили род мужской как таковой и амнистировали его, потому что существовали мужчины, за которыми не грех идти следом. А потом выяснилось, что мучителем Забавы был Аристарх Железовский, интрасенс, биоматематик ксеноцентра Института внеземных культур...
– Железовский, – задумчиво повторила про себя Власта, глядя, как идет к ней по траве Тойво Маттикайнен. – Все–таки придется разобраться, что ты из себя представляешь...
Председатель ВКС был высок, поджар, светлоголов, издали выглядел юношей, но вблизи юноша исчезал, появлялся зрелый и умный человек, чей возраст явно читался в глазах, о нем же говорили морщины на лбу и энергичная складка губ.
– Вы точны, как комиссар, – с улыбкой сказал Маттикайнен, целуя руку женщины и протягивая ей букетик поздних полевых цветов. – Едва успел нарвать.
Легкая краска легла на щеки Бояновой, и, чтобы скрыть замешательство, она зарылась в букет, вдыхая аромат цветов.
– Какое чудо! Благодарю, Тойво.
– Не стоит благодарности. Идемте в солярий, чай готов, с шиповником, жасмином, чабрецом и селимом. Или вы предпочитаете кофе, какао, солинт, испли, сбитень?
Власта улыбнулась.
– Ийе [Ийе – нет (яп.).], Тойво–сан, предпочитаю чай.
Они уселись в удобные плетеные кресла под поляроидной крышей солярия на втором этаже коттеджа, где был накрыт стол, и Маттикайнен подал гостье пиалу с селемом – лунным медом, изумрудным и текучим, как вода. Чайный сервиз был невероятно красив, и хозяин пояснил с ноткой гордости:
– Дятьковский фарфор. Этому сервизу четыреста пятьдесят лет, мой прапрадед привез его из России в середине девятнадцатого века.
Он щелкнул ногтем по светящейся белизной чашке, почти прозрачной, с цветным орнаментом на боках – персонажами русских былин, и по веранде поплыл нежный тонкий звон.
Время от времени Маттикайнен на мгновение замирал, словно вслушивался в себя, и Власта, заметив под волосами за ухом хозяина спиральку пси–рации, поняла, что, как и она сама – в свой круг, он «впаян» в контур «спрута», соединявшего высших работников совета и банки их оперативной информации.
Мед был необычайно вкусен, и Боянова не преминула отметить это вслух.
Впервые земных пчел на лунные оранжереи завезли в две тысячи двадцать первом году. Как и растения, не сразу привыкшие к уменьшенной в шесть раз силе тяжести, пчелы тоже адаптировались долго, мутировали и стали давать очень своеобразный мед, названный селемом: жидкий, зеленоватый, с запахом земляники и цитрусовых, с великолепной вкусовой гаммой. В нормальных условиях, то есть в поле тяготения, равном земному, селем сохранялся недолго, и пили его обычно свежим.
– Не удивляйтесь, что я пригласил вас сюда, – сказал вдруг Маттикайнен, проницательно глядя на комиссара поверх своей пиалы с медом. – В последнее время в Совете имеет место утечка конфиденциальной информации, и кое–какие совещания я провожу здесь. Солярий имеет электронную и пси–защиту.
– Оппозиция?
– Вне всяких сомнений. Проявляются странные негативные тенденции к досрочной смене верхней палаты парламента, а социологи рекомендаций не... впрочем, извините, Власта, это наши внутренние проблемы, мои проблемы.
– По–моему, это наши общие проблемы. Конечно, безопасность – последняя инстанция, пожарная, если можно так сказать, впереди нее идут инспекции правонарушений, морали и так далее, но и у нас есть сектор прогноза, который уже бьет тревогу: не все благополучно в нашем королевстве, надвигается волна сдвига нравственности, пора заняться этим на уровне СЭКОНа, Совета безопасности и ВКС.
Маттикайнен кивнул.
– Именно это я и хотел от вас услышать. Вы случайно не интрасенс, Власта? Может быть, наши машины хранят не все данные о вас?
– Нет, к сожалению, – покачала головой Боянова. – Сестра у меня – да, интрасенс, а я нет, не удалась.
– Ну, вам жаловаться грех, – прищурился Маттикайнен. – В двадцать семь стать комиссаром безопасности удается далеко не каждому, а точнее – вы первая. Пейте чай, надеюсь, он тоже понравится: финский, со льдом и северными травами.
Молча они выпили по чашке чая.
– Еще? – Маттикайнен взял чайник с заваркой.
– Нет, спасибо. Дефицит времени остается самым острым дефицитом по сей день, особенно для тревожных служб.
– Вы правы, у меня его тоже нет. Вы очень хорошо сформулировали: волна сдвига нравственности, моральных критериев, наработанных человечеством в целом. Труд стал намного легче, возможности для отдыха и развлечений неизмеримо выросли, но соответственно увеличилась и степень деградации слабых личностей. Все это не может меня не тревожить, но я рад, что наши оценки совпадают. В ближайшее время я выйду в Совет с просьбой образовать комиссию по анализу положения, и мне понадобится ваша помощь.
– Как всегда, мы готовы дать свои рекомендации.
– Тогда у меня еще два вопроса. Что случилось на Меркурии? Говорят, вы там были в момент катаклизма.
– Катаклизм был вызван искусственно, физики не учли какие–то обстоятельства при проведении эксперимента с обломком реликтовой «сверхструны», и теперь мы имеем на Меркурии интереснейший объект под названием «сфера Сабатини».
Председатель ВКС смотрел вопросительно, Боянова продолжила:
– Развернуть «струну» удалось, и даже успела сформироваться Горловина – вход в нее, но потом началась неуправляемая цепная реакция усложнения континуума: пространство в ограниченной сфере стало многомерным, а количество измерений все увеличивалось и увеличивалось. Кончилось тем, что прилетел старый знакомец, «многоглавый» орилоунский фантом – нечто вроде прозрачного бесформенного облака, набитого мигающими «глазами», и формирующийся объект, по словам физиков, «провалился сам в себя». Теперь полигон представляет собой двухсоткилометровую воронку и жуткой глубины провал... в никуда! Во всяком случае, так это выглядит, причем со всех сторон, с какой ни посмотришь. – Комиссар помолчала. – По уверениям ученых, «сфера Сабатини» безопасна, однако я настояла на проверке этого утверждения комиссией СЭКОНа.
– Об этом надо было позаботиться раньше и самому СЭКОНу.
– Ландсберг доверился расчетам и доводам ученых, хотя вины с него это не снимает. Самое интересное, – Власта снова задумалась на короткое время, – что о таком финале меня предупреждал Лондон, хотя и в весьма своеобразной форме.
– Кто?
– Майкл Лондон, бывший начальник отдела безопасности. Экзосенс. Второй после Шаламова.
– Это интересно. Он стал провидцем?
– Интрасенсы тоже могут предвидеть будущее, но в общих чертах, с той или иной вероятностью, поскольку обладают футур–памятью – по терминологии биосоциологов, поэтому предсказать финал конкретного события... – Боянова сделала отрицательный жест.
– Понятно. С другой стороны, что мы знаем о запограничной деятельности мозга? Может быть, в каком–то особом разбуженном состоянии он действительно способен улавливать, чувствовать тень, отбрасываемую будущим. И последнее, что я хотел уточнить: есть ли у вас информация, что где–то и кем–то начата подготовка общественного мнения и волны террора против интрасенсов?
Боянова ожидала этого вопроса давно, уже готовая разочароваться в своей интуиции, но до председателя ВКС тоже докатилось эхо чьей–то злой воли, и реагировал он тотчас же.
– Конкретные руководители находятся в тени, как, впрочем, и исполнители, но подготовка такая ведется, и отдел этой проблемой занимается. Мы обратимся в Совет, как только добьемся результатов.
Маттикайнен еще раз щелкнул ногтем по краю чашки, вызывая затихающий звон фарфора, лицо его отвердело.
– Власта, учтите, игра идет по–крупному, кто–то очень хочет сесть в мое кресло, и для этого не брезгует ничем, вплоть до раздувания истерии толпы. Предотвращая утечку информации, он пойдет на все.
– Мы готовы, – тихо сказала Боянова.
– Хотите, назову кандидатуру?
– Рискуете жестоко ошибиться, Тойво. Конечно, это кто–то из крупных современных общественных лидеров, не получивший, по его мнению, должного признания в мире, но кто именно? – Женщина покачала головой. – Давайте подождем максимально возможного сокращения альтернатив, это может быть и человек из тени.
Маттикайнен улыбнулся.
– Хорошо, я продиктую имя и спрячу запись до поры до времени. Спасибо за консультацию.
Он довел гостью до стоянки личного транспорта и смотрел вслед пинассу до тех пор, пока не услышал пси–голос «спрута»:
– Все нормально, слежки за ней не обнаружено.
На багровом фоне росло красивое, светящееся желтым и оранжевым дерево. Оно было не совсем обычным, без листьев и единого ствола, но все же походило на дерево со сложным рисунком толстых и тонких ветвей, а в местах пересечения ветви образовывали красивые сетчатые узлы и утолщения, сочащиеся алым свечением.
Фракталь, подумал Мальгин отрешенно.
– Терроморфа глубь... очень глубь... – гулким басом возвестил кто–то нависший сверху, как гора. – Трансформ здесь и здесь. – Тонкая зеленая стрелка уперлась в один, потом в другой сетчатый узел. – Нормаль футур–видение.
Мальгин напрягся, и боль водопадом хлынула в тело, наполнила его, ударила в голову...
Кругом горела рожь, дым забивал горло, огонь подбирался все ближе и ближе, и не было сил отползти. Клим закричал. Над полем повис тонкий детский вскрик:
– Ма–а–ма–а!
Раздался конский топот, над лежащим малышом нависла лошадиная морда, чья–то сильная рука подхватила Клима, дым ушел вниз, повеяло свежим ветром. Лежа поперек седла, он увидел, как уходят назад горящее поле хлеба с черными клубами дыма и догорающее за ним городище.
Удары копыт о землю стали глуше, конь нырнул в лесную тень, остановился. Та же рука подняла Клима, отпустила, и его подхватили другие руки, мягкие, ласковые, горячие, пахнущие травами и солнцем.
– Живый, соколик мой ясный!
– Живый, – откликнулся мужской голос, – сомлел токмо. Пойду погляжу семо и овамо [Здесь и там (древнерус.).], можить, кто жив–то еще, и тронемся...
Голоса отступили в дальнюю даль, растворились в шуме леса, и сам лес подернулся туманом, исчез. Мальгин медленно всплывал из–под толщи своего небытия, пока не почувствовал, что лежит в неудобной позе на каких–то буграх. Открыл глаза.
Он лежал лицом вверх поперек кресла, безуспешно пытавшегося подобрать форму под его позу. Чувствуя пульсирующую боль в затылке, встал, стараясь не делать резких движений, обнаружил рядом поднос с напитками и жадно выпил стакан бальзама. Опуская стакан, заметил, что ладони оранжево светятся, потер их друг о друга, словно стирая грязь. К его удивлению, свечение исчезло.
Голова прояснилась, тело перестало казаться рыхлым и наполненным водой, – как губка. Мальгин сел в кресло и сказал вслух:
– Кажется, я смертельно болен собой.
– Не смертельно, – возразил кто–то ворчливо, – но веселого мало.
Мальгин встрепенулся, озираясь, потом сообразил, в чем дело.
– Харитон? Долго я провалялся без сознания?
– Это смотря относительно чего считать «без сознания»,– пси–сказал инк. – Около восьми минут. Но собственно инсайт длился тридцать три секунды. Я все записал, хотя, как всегда, не все понял. Сам–то помнишь что–нибудь?
Мальгин напрягся, словно собираясь поднять штангу, и память послушно развернула перед ним то, что пряталось в очередном «черном кладе». Специфика жизни «черных людей». Подумалось: за эти сведения ксенологи мне памятник поставят... если до того момента я сам не превращусь в маатанина.
– Не должен, – сказал Харитон. – С таким сильным человеком, как ты, я работаю впервые, другой на твоем месте давно бы сломался. Ведь обладатель баса – «терроморфа глубь» – это же на самом деле прямая команда, программа трансформации мозга, живущая в подсознании и пытающаяся подчинить твое «я». А «дерево» на багровом фоне – твоя нервная система.
– Это–то я знаю.
– Я знаю, что ты знаешь, но до сих пор не могу понять, как тебе удается уходить от атак этой программы, соскальзывать в древние памяти.
– А вот с этим разбирайся сам, я тоже не понимаю механизма соскальзывания.
Мальгин вспомнил остановившийся взгляд Шаламова, когда память «черного человека» завладела им полностью, и отголосок былой жути заставил сердце забиться быстрей. Куда ты ушел, Дан? И когда вернешься? Или бываешь на Земле регулярно, а мы не знаем?
Снова перед глазами повис разбухающий, обросший «шубой» исполинских черных молний клубок скомканного, перекрученного пространства, возникший на месте обломка «сверхструны», – ворота в мир иных измерений, и в душе шевельнулись страх и сожаление: войти в эти ворота не было суждено никому. Еще хорошо, что эксперимент решили проводить на Меркурии, достаточно далеко от человеческих поселений, а если бы это сделали на Луне или еще лучше – на Земле?.. Но каков Лондон! Он наверняка знал о результате эксперимента, обладая завидной футур–памятью, но предпочел намекнуть, а не сказать прямо. Скажи он, что произойдет, и никто бы не поверил, а намек заставил насторожиться и вовремя сыграть тревогу. Вот с кем надо бы непременно повидаться.
Мальгин посидел еще немного, отдыхая и чувствуя, как возвращаются силы, приказал «домовому» набрать код Карой. Однако ее комп, осведомившись, кто звонит, ответил, что хозяйки нет дома и не будет еще долго. На вопрос, как долго, он ограничился коротким «спросите у нее», а на второй, где ее искать, туманно сообщил – «В небесах». Видимо, отвечать таким образом было ему предписано самой Карой.
В Институте нейроисследований в Вене ее тоже не оказалось, дежурный инк мог сообщить только, что Карой Чокой взяла отпуск на неопределенное время.
Поразмышляв, Клим позвонил Джуме Хану. «Домовой» нашел безопасника в центре системы СПАС в Приземелье; станция была «привязана» к одной точке земной поверхности на высоте десять тысяч километров.
– Привет, – угрюмо улыбнулся Джума в ответ на приветствие хирурга.
– Тебя перевели в спасатели?
– Работа, – пожал плечами Хан, не вдаваясь в подробности, и оживился: – Говорят, ты присутствовал на эксперименте по «размотке» «сверхструны»? Что произошло?
– «Струна» по неизвестным причинам «провалилась» в многомерность, теперь в том районе образовался, по заявлениям физиков, «бесконечномерный объект», horror infiniti [Ужас бесконечности (лат.).].
– И с чем его едят?
– По–моему, они сами не понимают, что это такое.
– Эйнсоф.
– Как?
– Эйнсоф – бездна, ничто в понятиях каббалы.
– Объект назвали «сферой Сабатини», по имени ученого, проводившего эксперимент, но эйнсоф – звучнее. Теперь там работает эконадзор, и кое–кому крепко достанется, в том числе и Ромашину.
– Он–то при чем?
– Эксперимент готовился с его подачи, именно он надоумил физиков попробовать раскрыть шаламовский обломок «сверхструны».
– Физики должны были сами просчитать варианты финала, эфаналитики есть и у них. И вообще провал «струны» можно посчитать ситуацией форс–мажор [Непреодолимая сила, стихийное бедствие, обстоятельство, освобождающее от ответственности.]. Ты не очень хорошо выглядишь, мастер! Что–нибудь случилось?
– Просто накапливается усталость.
– Надо чаще менять профессию, это стимулирует вкус к жизни. Сужу по себе.
– Я не это имел в виду. Приходится бороться с собой...
Джума поймал его взгляд.
– Не справляешься?
– Пока справляюсь. – Мальгин сжал зубы, вдруг сообразив, что Джума понял его звонок по–своему, как просьбу о помощи. – Джу, я ищу Карой, но ее нигде нет, а «домовой» заявил, что она в «небесах». Что это значит?
Глаза Хана сузились, на миг стали тоскливыми, блеснули вызовом, погасли. Помолчав немного, он сказал с усмешкой:
– Уже два дня не видел я предмета, на третий кончу жизнь из пистолета... как говорил поэт. А разве она тебе ничего не сказала?
Сердце Мальгина оборвалось, его обдало жаром, но приходилось держать марку, и он постарался не сбиться с тона:
– Ничего. Где она?
– Она ушла из института, решила поменять профессию. – Джума снова помолчал, словно раздумывая, говорить ли дальше, и добавил: – Карой сейчас на базе коммуникаторов «Эдип–2», там появилась вакансия.
Мальгин открыл рот и закрыл. Он был ошеломлен. «Эдип–2» была базой ИВК над Маатом, планетой «черных людей», и работали там в основном «отшельники» – ксенологи и контактеры, годами не вылезавшие из скорлупы станции на Землю. Что заставило Карой пойти на этот шаг? Почему она решила вдруг поменять профессию, уйти из коллектива, где ее ценили и любили, в небольшую группу с неизвестными условиями? Неужели из–за него, Клима Мальгина, потерявшего уверенность и в некотором смысле вкус к жизни?
Джума покачал головой, отвечая скорее своим мыслям, а не переживаниям, отразившимся на лице хирурга.
– Она ушла не от тебя, мастер, и не от меня – от себя. Хотя прекрасно понимает, что уйти от себя невозможно. Следующий шаг... – Он не договорил, но Клим понял и так. Следующий шаг был его.
Виом свернулся в уголек, погас. Мальгин, сгорбившись, сидел перед «тюльпаном» «домового», и в голове его царил бедлам.
Из этого состояния, длившегося минут двадцать, его вывел Харитон:
– Предлагаю последовать совету.
– Какому? – очнулся Мальгин.
– Поменять профессию. Она тебя давно уже не удовлетворяет, пора бы уж признаться и самому себе. На крайний случай перемени обстановку, отвлекись, займись работой с ксенологами ИВК, они с нетерпением ждут информацию о маатанах, а у тебя есть что им сказать.
Мальгин хотел было поставить Харитона на место, потом задумался и признал логику инка заслуживающей внимания. Он позавтракал второй раз, позвонил в институт, поговорил с Зарембой и поспешил к стоянке такси, решив начать день с поисков Лондона. А у дома столкнулся с Ромашиным, спешащим навстречу.
Оба обрадовались друг другу, хотя Мальгин видел это, а Ромашин нет. На жемчужно–сером фоне пси–зрения хирурга Игнат всегда делился на две дюжины «призраков», почти совпадавших контурами: первая – всех оттенков светло–зеленого цвета, вторая – голубого, и обе дюжины (пакеты биополей «тэта» и «гамма») прекрасно укладывались в характер Атоса, каким его описал Дюма. Правда, с некоторыми несущественными отклонениями в сторону характера Арамиса.
– Совершенно случайно шел мимо, – сказал Ромашин с веселым блеском в глазах. – А вы не ко мне?
– Хотел проведать Лондонов. Жена и дочь могут знать, где он находится.
– Зачем он вам понадобился?
– Майкл обладает полным запасом маатанских знаний, не то что я, и, вероятно, знает, как найти Шаламова. В конце концов надо же когда–то ставить точки над «i». – Клим имел в виду ситуацию с Купавой и не стал пояснять свои слова, но Ромашин понял, что за этим стоит личное.
– Что ж, попробуйте. А вечером встретимся у меня, не возражаете? Единственная закавыка: я не знаю, где Аристарх. Может, вы в курсе?
– Мне он тоже ничего не говорил, но я попробую отыскать его.
– Итак, часов в девять по среднесолнечному вас устроит?
– Вполне. – Они разошлись в разные стороны. Через полчаса Клим входил в квартиру Майкла Лондона, семья которого собиралась ко сну: здесь царил поздний вечер.
Пробыл хирург у Лондонов недолго, ни Катерина, жена Майкла, ни его дочь Акулина, смущенная чем–то, не знали, где в данный момент находится их муж и отец.
Спектр их пси–двойников различался мало, разве что у Акулины их было больше, чем у матери, и к голубому и розовому заметно примешивались вишневые и багровые тона, говорившие о переживаниях за родного человека.
Катерина Лондон была одета по моде флапперс [Флапперс – женщина–подросток.] – в шорты и спортивную майку, да и прическу имела соответствующую: волосы коротко острижены и зачесаны на лоб. Акулина куталась в пузырящийся, переливающийся всеми цветами радуги халат, будто ей было холодно. И обе женщины смотрели на гостя с тревогой и ожиданием.
С тех пор как Мальгин впервые побывал в гостях у Лондонов, в квартире ничего не изменилось, лишь к запахам «одор ди феммина» [Odor di femmina – запах женщины (ит.).] прибавились запахи кухни и сушеных трав. Но запахов «лунной пыли», странных и дразнящих, сопутствующих путешественникам по звездам, Клим не почувствовал. Зато он сразу отметил необычный перстень на пальце Катерины: он то становился твердым, блестящим, ощутимо металлическим, то расплывался колечком зеленого дыма с искорками внутри.
– Майкл подарил? – кивнул хирург на перстень.
– Что? А... да, – подтвердила Катерина, озабоченно посмотрев на руку. – Два дня назад я обнаружила кольцо в шкатулке с пси–запиской: это тебе, носи, не снимая.
Два дня назад Лондон был на Земле, подумал Мальгин. Мне он тоже звонил в это время. Впрочем, может быть, он никуда с Земли и не уходил, а с семьей не живет, чтобы лишний раз не травмировать женщин.
– Значит, дома он не появлялся? Расскажите–ка еще раз о своих впечатлениях от прежних встреч. Если, конечно, это не слишком вас расстраивает, – добавил хирург вежливо.
Катерина, а потом и ее дочь рассказали, дополняя друг друга, как вел себя Майкл после ухода из реанимационного отделения института, и Мальгин понял их не проходящее до сих пор ошеломление, тревогу, растерянность и надежду. Надежду на возвращение «полноценного» любимого человека. Но понял Клим также и самого Лондона, принявшего чудовищный груз маатанского «закупоренного» знания. Если уж закаленный Мальгин с трудом оборонялся от нападения своего второго «я» – программы «черного человека», получив минимум чужого знания, то что говорить о Майкле? Утешить женщин было нечем, хотя Клим и попытался это сделать; перед уходом он попросил их, чтобы ему дали знать, как только Майкл появится дома.
Он не стал задерживаться в доме Лондона, несмотря на приглашение поужинать и собственное желание перекусить. Схожесть Акулины с Купавой мешала сосредоточиться, сбивая с мысли, и в душе почему–то крепла уверенность, что с Купавой что–то случилось.
Попрощавшись с женщинами, почти одинаковыми в переживаниях, разве что одна была старше и сдержанней, Мальгин перенесся в Нижний Новгород, на окраине которого жил Железовский. Однако дома математика не было. Не оказалось его и на территории Института внеземных культур, расположенного подо Ржевом. Тогда Мальгин углубился в лес, окружавший лаборатории ИВК, по тропинке забрался в глухой уголок и присел на гранитный валун, останец древнего ледника, лежащий в окружении столетних акаций, берез и клена.
Сосредоточился.
Временами, где бы он ни находился, на него накатывал глухой шум – в пси–диапазоне, напоминающий шум прибоя и говор толпы одновременно, и отстроиться от него, заглушить было не так–то просто. Клим относил это явление к эффектам работы «черных кладов» и намеревался с помощью Аристарха «задавить» шум окончательно. С трудом избавившись от шумового фона и на этот раз, хирург прислушался к себе, к настороженной тишине вокруг и, подумав: ну, мои мысли – мои скакуны, как поется в песне, не подведите! – включил «форсаж» сердца и гиперохват мозга.
Голова стала стремительно распухать, вбирая в себя окружающий мир: исчезли деревья, лес ушел вниз, стал виден словно с высоты птичьего полета, затем и он отодвинулся, превратился в ковер, объем видения все увеличивался и увеличивался, захватил всю Землю, Приземелье, Солнечную систему, Галактику, и, наконец, Мальгин испытал ни с чем не сравнимое ощущение необъятности Вселенной! Казалось, пошевельни он пальцем – и взорвется целое скопление галактик! Колоссальные объемы пустоты, заполнявшей пространство между волокнами и стенками галактических сверхскоплений, проходили сквозь голову, как воздух сквозь сито, оставляя странные шорохи, глухое бормотание неведомых стихий и непонятные шепоты неведомых существ...
И вот на этом черном и одновременно прозрачном фоне, полном жизни и движения, тишины и грохота, из конца в конец Вселенной промелькнули сиреневые зарницы, беззвучно сотрясая Мироздание (мгновенная боль в глазных яблоках и в ушах, будто иглы загнали), и Клим услышал отчетливый, раскатистый шепот:
– Мастер, немедленно выходи из транса! Ты не подготовлен.
– Кто это? Аристарх, ты?
– Немедленно сними напряжение, загонишь сердце!
– Где ты? Я просто пытаюсь найти тебя, а меня забросило куда–то в дальние дали. Желательно встретиться сегодня у Ромашина, обговорить кое–какие планы.
– Я на Плутоне, буду к вечеру. Отключайся, ты еще не сидишь в нашем поле, а в одиночку такие сеансы осилить невозможно.
– Я встретил Варлица...
– Ганса Варлица? Он же на Меркурии, один из старейших интрасенсов, ему сто двенадцать лет. Ну и что?
– Он посоветовал то же самое – «впаять» меня в это ваше поле.
– Встретимся – обговорим. – Железовский не смог удержаться от восхищения, прозвучавшего в его последних пси–фразах. – Ну ты и даешь, мастер! Чтобы самому, без помощи и тренинга раскрыть границы гипервидения на миллиарды километров и выйти в Запределье – это надо суметь! Что, кстати, чревато для здоровья, резервов может и не хватить.
– Мне казалось, я «обнял» всю Вселенную...
– Когда я впервые вышел на этот уровень гипервидения, мне тоже показалось, что я вижу всю Вселенную. Отключайся. А когда придешь в себя, позвони отцу.
– А в чем дело? – Тревога вошла в сердце горячим свинцом.
Но пси–голос Железовского уже потерялся в шумах пространства, перестал сотрясать громадные просторы пустоты, исчез.
Клим хотел найти в этой пустоте двойной шарик Плутона–Харона, но сил не хватило, и мир вокруг начал стремительно сжиматься, пока не провалился в кратер головы. Боль ударила по нервам кипучим валом...

© Василий Головачев

Разрешение на книги получено у писателя
 www.Головачев.ru 
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList