Глава 11
Состояние инсайта пришло, как всегда, неожиданно: багровая пелена
застлала глаза, в голове с тонким ледяным звоном лопнула «почка» боли,
проколола все тело насквозь, и чей–то незнакомый гортанный голос
застрял в костях черепа:
– Глубь... владение микрокосмом «я»... память включ...
Очнулся Мальгин от удара: партнер не понял его состояния и
продолжал вести бой.
– Стоп! – Клим поднял руку ладонью вперед и помотал тяжелой
головой, освобождаясь от пелены в глазах. – На сегодня достаточно.
Партнер – голографический мираж с полным сенсомоторным эффектом –
поклонился и исчез. Тренер–инк высветил на шишке головы желто–зеленую
гамму и ворчливо заметил:
– Сегодня ты был невнимателен, соотношение пропущенных и
нанесенных уколов шесть к одному.
– Я хирург, а не профессионал рукопашного боя, – пожал плечами
Мальгин, приходя к выводу, что регулировать спонтанные
инсайты–озарения, когда в результате каких–то неосознаваемых процессов
проявляется новая порция чужой информации, он пока не в состоянии.
Зато достоянием сознания становятся удивительные вещи!
– Но я тебя еще достану, – закончил Клим, отправляясь в душ.
Когда он вышел из душевой, вытирая мокрые волосы, отросшие, но еще
короткие, в гостиной его ждала Карой.
Некоторое время они смотрели друг на друга: женщина – нерешительно
и с непонятным ожиданием и Мальгин – с забившимся сердцем, затем Карой
улыбнулась:
– Мне не следовало приходить сюда, но я не смогла себя перебороть.
И я не знаю, что это такое, и не хочу заглядывать в будущее, и не
советуюсь с прошлым, а в настоящем я... – Женщина изумленно округлила
глаза, когда Мальгин вдруг оказался рядом и молча подхватил ее на
руки.
Он успел ощутить ее эмоции и проникнуть в мысленный мир еще до
того, как она начала говорить. Несмотря на красоту, видимое
благополучие, твердый характер и умение добиваться цели, Карой была
одинока и не знала, как это одиночество преодолеть. Зато она знала,
была уверена, что и Мальгин также одинок. В голове пискнул задавленный
волей голос рассудка.
«Чего ты хочешь?" – спросил Мальгин сам себя, целуя женщину. У
него кружилась голова.
«Берегись необдуманных поступков, потом будешь жалеть».
«Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься».
«Не разрушай душевного комфорта, создавать его снова и снова –
печальная участь. И остерегайся также приступов своей любви! Слишком
скоро протягивает одинокий руку тому, кто ему встречается».
«Если ты заговорил голосом Заратустры, то позволь напомнить его
слова: «Одинокий, ты ищешь дорогу к самому себе! И твоя дорога идет
впереди тебя самого и твоих семи демонов». Достаточно? Пусть будет
все, что будет. И убирайся к черту!»
Голос рассудка отступил в тень сердца. Мальгин сам был удивлен,
что ему удалось справиться с рассудком так легко, но тут же забыл об
этом.
– Ты с ума сошел! – с трудом проговорила Карой непослушными
губами, пунцовыми от долгого поцелуя. – Ты не так меня понял...
– Все я понял как надо, – не согласился Мальгин, отступая с
приятной ношей в спальню. – Я теперь прямой кандидат в «черного
человека», поэтому могу позволить себе все, что взбредет в голову. И
сопротивляться мне опасно.
Он снова обнял Карой, несмотря на ее робкое сопротивление, поймал
ее горячие вздрагивающие губы.
– Ты с ума сошел! – выдохнула она снова еле слышно несколько минут
спустя.
Мальгин не ответил, снимая с нее похожее на слой травы платье. Но
мысленно они раздели друг друга еще раньше...
Два часа пролетели как одно мгновение, и запомнить их не было
никакой возможности. Любовь стара как мир, но ее переживания вечно
новы и неповторимы.
Кто–то звонил ему несколько раз, и «домовой» честно отвечал всем,
что хозяин спит. Впрочем, может быть, это и в самом деле был волшебный
сон, обнаживший не только тела, но и души? Раскрепостивший сознание,
перепутавший чувства, возведший наслаждение в ранг абсолюта,
сбросивший оковы обыденности и вознесший их на Олимп короткого, как
вздох, счастья обладания?
Не размыкая объятий, они пили клюквенный морс, потом дурманящий
напиток под названием «Старорусский», вкусный «Букет Молдовы»,
травяной бальзам, березовый сок и не могли напиться. И лишь когда
«домовой» в который раз ответил кому–то, что хозяин отдыхает, Мальгин
понес женщину в душ.
Выйдя из душа, они завернулись в халаты и, поглядывая друг на
друга, с наслаждением выпили по пиале обжигающего горло душистого чая,
ароматизированного гавайскими цветами и плодами маракуйи и киви. Карой
вдруг смутилась, поймав его взгляд, порозовела, но глаз не отвела.
– Клим...
– Я знаю, – кивнул он с улыбкой. – Мы были вместе, но дороги наши
еще не слились. И сольются ли, ты не знаешь.
– Не осуждай меня, мастер. Мы нужны друг другу, ты не сможешь это
отрицать, и все же между нами иные судьбы. Впрочем, – взгляд женщины
стал твердым, – я лгу. Не знаю, люблю ли я тебя, Клим, но все теперь
зависит только от тебя. Стоит тебе позвать...
– И это я понял. – В голосе хирурга прозвучала вдруг глубокая
тоска. – Прости меня.
– За что? – Карой покачала в руке пиалу. – Не произноси случайных
слов. Я пришла сама, прекрасно понимая, что будет.
Кровь на мгновение прилила к щекам Мальгина. Карой заметила это,
улыбнулась.
– А ты изменился, мастер... не знаю, правда, кого благодарить за
это. «Черного человека», Шаламова? Но такой ты мне гораздо ближе, чем
прежний человек–да.
– Я давно уже не человек–да, – пробормотал Мальгин, успокаивая
дыхание. – Хотя еще не успел опуститься до человека–нет. – По–моему,
ты нашел–таки золотую середину между «да» и «нет». Так странно
наблюдать твои колебания... Что же за женщина твоя бывшая жена, что не
разглядела, какие запасы нежности в тебе похоронены?
– А ты не боишься меня? – спросил вдруг Мальгин, переводя разговор
в другую плоскость. – Во–первых, я интрасенс, а во–вторых, во мне
сидит «черный человек».
– И не один, – засмеялась Карой, повеселев. – Джума уже
предупредил меня и... нет, не боюсь. Но если ты будешь видеть во мне
только женщину, мне будет трудно уважать тебя, мастер... хотя, может
быть, я сама виновата. – Она встала, сбросила халат, грациозно
изогнулась и ушла в спальню одеваться.
Мальгин усмехнулся. Защемило сердце, снова пришло ощущение
чьего–то дальнего зова. Тоска навалилась тяжелым грузом, и он все еще
боролся с ней, когда Карой вышла из спальни, уверенная в себе,
красивая, сильная. Подошла к нему близко, поцеловала в подбородок,
погладила волосы на затылке.
– До связи, мастер.
Ушла.
И Клим почувствовал облегчение, не от того, что она ушла, а от
того, что отпала нужда оправдываться как перед ней, так и перед самим
собой. Угрызений совести он тоже не чувствовал, хотя и подумал о
Купаве, привычно сравнивая ее с другими. И как и прежде, она все еще
стояла выше всех, хотя тоска по ней немного притупилась. Удерживать ее
рядом он не имел права, а выбросить из сердца до сих пор не смог, хотя
оба изменились настолько, что стали другими людьми. Да и разве мог он
еще полгода назад, желая одну женщину, тосковать по другой?
Клим покачал головой, отвечая сам себе, и быстро оделся в голубой
полуспортивный осенний костюм. Он чувствовал себя не совсем хорошо,
наслаждаться жизнью мешал какой–то душевный дискомфорт, но разбираться
в себе абсолютно не хотелось.
Еще неизвестно, достоинства это или нет – душевная твердость,
суровый ригоризм и каменные основы пуританства, пришла трезвая мысль.
Обладая ими, человек вряд ли способен быть счастливым, в жизни одной
мудрости мало.
Успокоенный последним рассуждением, Мальгин шагнул за порог, точно
зная, что будет делать в последующие несколько часов.
Заремба спорил со Стобецким, одновременно успевая вести диалог с
Гиппократом, Мальгин услышал его последнюю фразу:
– ... потому что мы проблемщики, а не лекари вульгарно.
– Что за шум, а драки нет? – спросил Клим, подходя к директору
института и пожимая ему руку. Врачи дежурной смены ответили на его
жест приветствия поднятыми ладонями.
В реанимационной на этот момент находились два пациента: Майкл
Лондон и молодой парень, спортсмен, едва не погибший в горах и
доставленный в институт с травмой черепа.
– Как был твой Иван неслухом, так и остался, – проворчал Стобецкий
с неодобрением; с Мальгиным он всегда говорил на равных, бремя
директорской власти не успело наложить на него свой отпечаток.
– А что случилось? – Мальгин сел в свое кресло, нацепил на голову
эмкан и бегло ознакомился с накопившимися за сутки новостями.
– У Лондона была «фаза хозяина» ночью, так Иван меня даже не
поставил в известность! Не слишком ли большую свободу ты ему дал?
Корифей! Он, видите ли, проблемщик, а мы всего–навсего лекаришки!
Мальгин усмехнулся, покосившись на оскорбленную физиономию
Зарембы; остальные дежурные прятали улыбки, они знали, что молодой
нейрохирург действительно довольно низко оценивал способности
директора как нейроспециалиста.
– Иван, почему не соблюдаешь кодекс и субординацию?
– Я не обязан по каждому пустяковому поводу беспокоить
специалистов высокого ранга, не задействованных в ПР–группе, –
огрызнулся Заремба.
Стобецкий открыл было рот, но посмотрел на остальных врачей смены,
пожевал губами и ограничился коротким:
– Зайдете после сдачи, поговорим. – Повернулся к Мальгину: – Что у
тебя? Я имею в виду твое состояние.
– Нормально, – рассеянно ответил Клим. – Несколько повысился темп
метаболизма, в основном по кислороду, и как следствие – возросла
потребность в еде, причем в калорийной. Так что я теперь ем шесть–семь
раз в день. – Хирург улыбнулся, уловив общий фон эмоций Стобецкого. –
Ничего особенного, как видишь. Я практически здоров.
– Прочитал криптогнозу «черного»?
– Кое–что, не все, по большей части материал для ксенологов и
космологов.
– А почему тобой интересуется безопасность?
Мальгин оторвался от мысленного разговора с Гиппократом, взгляд
его стал острым.
– Что? Они были у тебя? Кто именно?
– Некто Столбов, розыскник. Выяснял, не отмечалось ли у тебя
негативных последствий операции. – Стобецкий метнул неприязненный
взгляд на Зарембу. Он был обижен тем, что Мальгин доверил такое дело
«мальчишке». – Кроме того, изучал твою родословную на предмет
выявления патологий.
– Не нашел?
Директор нахмурился, помолчал, глядя на ставшую прозрачной стену
куба реанимационной камеры, внутри которой находился Лондон.
– Веселого тут мало. Его надо или немедленно оперировать...
– Или что?
– Мы дождемся рождения второго «черного человека».
– Ты же знаешь, что оперировать мы не можем, слишком велик объем
чужой информации. Сложилась пограничная ситуация, причем трагическая,
высветившая пределы нашего знания, а в Запределье мы еще не работали.
Пакет внедренной чужой информации перестроил не только структуру мозга
Шаламова и Лондона, но и их мировоззрение, способы восприятия мира,
целесмысловые позывы, отношение к людям и к жизни. Возврат их к роду
хомо сапиенс вряд ли возможен, пора смириться с этой мыслью.
Стобецкий помрачнел еще больше.
– Раньше ты говорил иначе.
– Раньше я не знал того, что знаю сейчас.
Директор с неопределенной миной оглядел Мальгина, хотел что–то
сказать, но передумал. Мысль его была проста: не потому ли ты
отстаиваешь точку зрения невмешательства, что сам стал третьим
перестроенным «черным человеком»?
– И все же стоило бы попытаться.
– Да, наверное, – легко согласился Мальгин. – Но задай себе один
вопрос: станут ли они от этого, от попытки вернуть им стандартный
антропоцентризм, счастливее?
Стобецкий не нашелся что ответить и покинул реанимационную с
изрядной долей душевных колебаний.
– Он на тебя смотрел так, будто пятерых живьем проглотил, а шестым
поперхнулся, – развеселился Заремба.
– Хватит нести околесицу, проблемщик, – отрезал Мальгин. – Вы друг
друга стоите: голое фанфаронство плюс амбиции. Но Готард старше тебя
на четверть века, учитывай это обстоятельство в перепалках с ним. К
тому же он прав: Лондон сейчас по сути – «куколка», и что из него
вылупится, никто не знает, в том числе и ты. Корифей.
– Кроме «черного человека», ничего другого не вылупится. – Заремба
перестал улыбаться и опасливо посмотрел на хирурга, единственного из
всего персонала института, кого он побаивался и уважал.
– А если нет? Известно, что «черные люди» аккумулировали
информацию многих цивилизаций, и нет гарантий, что Майкл не подхватил
какую–нибудь «инфекцию», способную превратить его в монстра.
– Шаламов же не превратился!
– Еще неизвестно.
– А по–моему, Готард просто помнит историю с его предшественником,
Талановым, и не хочет рисковать креслом.
– Он болеет за реноме института, это больше, чем любой
эгоистический расчет. Конец разговорам, работаем в контроле.
Последующие три часа Мальгин разбирался с Лондоном, анализируя все
тончайшие нюансы его состояния, с растущим изумлением и суеверным
страхом осознав, что бывший начальник отдела безопасности, по сути,
превратился в существо, которое уже трудно было назвать человеком!
Находясь почти все время без сознания, Лондон тем не менее
умудрился перевести неосознаваемые потоки изменения организма в
целенаправленный процесс трансформации, и теперь он имел органы
чувств, которые эволюция никогда не предусматривала в человеке. Так, у
него выросли заслонки в ушах, а сами ушные раковины усложнились, и
Лондон теперь мог слышать ультразвуки и звуки сверхнизкой частоты.
Кроме того, он улучшил себе аппарат обоняния, «встроил» датчики
магнитного и гравитационного полей и увеличил втрое объем сердца и
легких, изменив последние таким образом, что мог дышать теперь почти
любой смесью газов. Но главное, Мальгин обнаружил еще несколько
специфических нейронных узлов, функции которых выяснить было
невозможно.
– Шайтан! – пробормотал Клим, закончив исследование, и поглядел на
не знающего усталости Зарембу. – Еще вчера этого не было!
– «Куколка» готова превратиться в «бабочку», – весело проговорил
молодой нейрохирург, блестя глазами; огонь любопытства и жажды знаний
сжигал его изнутри и не давал покоя. – Кстати, я вчера еще заметил
рост нейрообразований, а оформились они действительно за ночь. Больше
всего меня интересует вопрос: зачем он вырастил себе мостик между
корой, подкоркой и мозжечком? Зачем ему прямая связь между
генструктурами приматов, низших млекопитающих и пресмыкающихся?
Мальгин открыл рот, собираясь ответить, и вдруг услышал чей–то
странный, вибрирующий, металлический голос:
– Для того, коллеги, чтобы прогнозировать будущее.
– Что? – растерялся Заремба. – Что ты сказал?
– Это не я, – медленно проговорил Мальгин, прислушиваясь к реакции
остальных врачей смены, выглядевших не менее удивленными. – И не
они...
– Будем знакомы, – раздался тот же голос; теперь Клим сообразил,
что «звучит» он прямо в голове, вызывая шипящий резонанс в нервных
окончаниях. – Майкл Лондон, второй экзосенс. Прошу любить и жаловать.
За толстой плитой реанимакамеры ничего не изменилось, зеленоватое
в облаке физиолога тело Лондона казалось неживым, лицо было спокойным
и безжизненным, и тем не менее он заговорил с ними.
Заремба первым восстановил свое обычное отношение к необычным
явлениям:
– Экзосенс – это аналогия с интрасенсом? Почему вы себя так
назвали?
Лондон не ответил, сосредоточив внимание на Мальгине, медлившем
включать тревогу.
– Клим, не вздумайте применить что–либо вроде «василиска», как
сделал это Ромашин. На любое насилие я отвечу адекватно. – Это был все
тот же голос – очень четкая и направленная пси–передача.
– Я обязан вызвать ПР–группу и безопасность, – мысленно ответил
Мальгин. – Вы должны понимать это.
– Понимаю и принимаю. Дайте мне еще сутки на завершение имаго, в
этом положении мне трудно контактировать с вами, решать проблемы
сообща. Завтра я буду готов к переговорам. Но обещайте не паниковать и
не принимать оперативных мер с позиций силы.
– Хорошо, обещаю.
Голос стянулся в кости черепа, исчез, давление на виски пропало.
Мальгину показалось, что Лондон подмигнул ему – у Майкла дернулось
веко. Очнувшись, хирург понял, что за шум стоит кругом:
переговаривались возбужденные врачи, Заремба громко звал кого–то,
делясь впечатлениями, хрустальная чаша пси–вириала мигала огнями,
издавая прерывистые сигналы.
– Тихо! – произнес Мальгин в два приема, и наступила тишина. Все,
застыв, смотрели на него, смолкли даже мелодичные гудки медицинского
комплекса, разговаривающего на своем языке с другими системами и
компьютерами института.
– Продолжаем работу в режиме эм–синхро. Группе риска прибыть в
институт немедленно, сменить персонал. Желающие могут контактировать с
Гиппократом по ходу развития событий. Директору прибыть в...
– Я здесь. – Стобецкий ворвался в реанимационную, рухнул в
соседнее кресло, тяжело дыша после бега. – Как чувствовал, что
случится что–нибудь непредвиденное. Дал тревогу безопасникам?
– Нет, – сказал Мальгин.
– Ты с ума сошел? Подумай о последствиях, вы с Талановым уже
однажды обожглись на этом, не стоит повторять ошибки.
– Безопасникам здесь делать пока нечего. Можно просто послать им
формулу внимания.
Стобецкий потерял дар речи и некоторое время хватал воздух ртом,
потом вытянул из пульта сетку эмкана, пришлепнул на затылке и мысленно
скомандовал:
– Сигнал тревоги всем службам!
– Есть сигнал тревоги, – отозвался Гиппократ.
До вечера Мальгин просидел в реанимационном боксе, постоянно
поддерживая связь с компом медкомплекса, следящего за состоянием
Лондона, отвечая на многочисленные вопросы гостей, пограничников,
безопасников, членов СЭКОНа и работников комиссий Академии медицинских
наук.
Ничего особенного, по сути, не происходило, шла обычная отработка
комплекса мер по формуле «срам», но суета вокруг надоела, да и есть
хотелось все сильней, и Мальгин отпросился у Стобецкого пообедать. А в
столовой института к нему подсел Хан.
– Привет, мастер, приятного аппетита.
Мальгин кивнул, продолжая жевать, подвинул безопаснику стакан с
минеральной водой. Он почувствовал появление Джумы еще до того, как
тот зашел в столовую, и успел разобраться в его настроении, несмотря
на то что Джума был «застегнут на все пуговицы».
– Как самочувствие?
Клим поднял вверх большой палец, заказал еще один салат из камелии
и березовый сок. Джума Хан с улыбкой смотрел, как он заканчивает
трапезу.
– Пошли ко мне. – Мальгин промокнул губы и встал. – У меня есть
пара минут.
В кабинете хирурга они сели напротив друг друга, и Клим включил
передачу из реанимационной.
– Ого! – вполголоса заметил Хан. – У вас там целая обойма
оперативников. Что они собираются делать?
– Не знаю. Я их не вызывал.
– Готард решил перестраховаться? Его можно понять.
Мальгин не ответил, рассматривая на «экране» псивидения
«призраков» Джумы: их было всего три, что говорило о цельности
характера безопасника, а также и о некоторой его психоэмоциональной
ограниченности.
Толпа в реанимационной поредела, но людей было еще слишком много,
чтобы работать спокойно. Майкл Лондон по–прежнему не подавал признаков
жизни, сердце его не билось и легкие не работали, за них это делали
аппараты.
– Ты, наверное, догадываешься, зачем я нашел тебя? – Джума
вопросительно смотрел на Мальгина.
– Знаю.
– Конечно, ты теперь свободно можешь читать в душах... извини,
говорю без обиды. Не хочешь – не отвечай на мои вопросы. Карой
сказала, что была... у тебя. – Последнее слово Джума выговорил с
усилием. – Ну и что ты собираешься делать дальше?
– Не знаю, – угрюмо ответил Клим.
Хан невольно засмеялся, хотя в смехе этом явственно прозвучали
горькие и гневные нотки.
– Знаю – не знаю... Ты стал неузнаваем, мастер, раньше ты был
намного решительней... человек–да! Ты понимаешь, что так продолжаться
не может? Нельзя останавливаться на полпути и перекладывать решения на
другие плечи. Ты мучаешь Карой... себя... черт со мной, я не в счет.
Откуда колебания? Любишь ее, нет? Или просто играешь?
Мальгин медленно встал и на мгновение потерял ощущение реальности
происходящего: в голове что–то взорвалось, бесшумно, бесцветно, обдало
жаром, заложило уши и прошло. Шершавая боль стекла струйкой из головы
в ноги. Клим очнулся.
Джума Хан стоял напротив, согнувшись, выставив вперед кулаки,
бледный как полотно, на лбу выступили капли пота, а в глазах застыл
страх.
– Что?! – быстро спросил Мальгин, вдруг пугаясь сам до обжигающей
горечи в животе. – Что произошло? Я... со мной... да говори же!
Джума проглотил слюну, облизал пересохшие губы, покачал головой,
повернулся и, деревянно переставляя ноги, направился к двери. У порога
оглянулся:
– Научись контролировать своего «тигра», Клим, иначе...
Вышел.
Мальгин ударил кулаком в ладонь с такой силой, что едва не содрал
кожу. Боль заставила думать.
С минуту он размышлял, поглядывая на виом и вслушиваясь в
приглушенный говор двух десятков людей, потом подсел к столу и
соединился с отделом комплектации.
– Мне нужен нестандартный кокос, оборудованный персонкомпом
[Персональный компьютер, инк с большим объемом памяти.] типа
«Советчик».
Инк–распорядитель хозяйственной службы института не удивился
запросу, но просьба была неординарной.
– На складах института таких нет, вы же знаете. И почему именно
«Советчик»? Могу предложить персонком первого класса «Деловой».
– Мне нужен высший класс. Сколько понадобится времени на
выполнение заказа?
– Если есть разрешение директора...
– Запросите.
– «Советчики» используются в основном погранслужбой и
спасателями... – Инк задумался на секунду, успевая за это время
связаться с компьютерами упомянутых служб и получить ответ. – Через
два часа комплект будет в институте.
– Чудесно.
Мальгин выключил стол и некоторое время сидел неподвижно,
вспоминая лицо Джумы. Скверно получилось!
Что же, собственно, произошло? Спонтанное кратковременное
расщепление личности, после которого «черный человек» вырвался на
волю? В каком образе? В образе «тигра», как выразился Джума? Или
«барса», по впечатлению Зарембы? Странно, у меня никогда не
наблюдалось особой любви к хищникам из семейства кошачьих. Может быть,
это их личные впечатления? А хищник, сидящий внутри меня, выглядит на
самом деле иначе?
Мальгин внимательно вгляделся в свое отражение, включив в стене
зеркало.
М–да, мастер, интрасенс из тебя пока что фиговый. Видимо, иногда
возникают «короткие замыкания» нейросвязей, и независимо от воли
информация «черных кладов» просачивается наружу, вызывая неглубокий
шок и одновременно неспецифические реакция парасимпатики и психики.
Джума прав, это опасно. Нельзя надеяться на собственные силы и хороший
тренинг, можно наломать таких дров, что и Шаламову не по силам!
Клим вдруг почувствовал слабость и облился потом, проговорил
сквозь зубы:
– Мальчишка!..
В зале реанимационного бокса он появился через полчаса, приведя
себя в порядок и вызвав Железовского. Нужен был человек, на которого
он мог бы безоговорочно положиться и который не боялся бы никакой
ответственности.