Глава 12
За развитием событий в отделении нейропроблем следили не только
сотрудники других отделений института, но и работники других
родственных учреждений: Академии наук, Всемирного координационного
совета, СЭКОНа, Управления аварийно–спасательной службы, отдела
безопасности и погранслужбы – всего около двух тысяч человек. Кроме
того, все происходящее записывалось операторами информвидения и
агентства новостей, чтобы в сжатом виде передать запись в эфир в своих
программах.
Непосредственно в зоне гарантированного риска – в зале
реанимационного бокса ждали финала всего четыре человека: Мальгин,
Стобецкий, Заремба и Железовский, соединенные информполем «спрута» с
системой эм–синхро Европы; в случае нужды им могли прийти на помощь
все инки сети и ведущие ученые–медики и врачи, включенные в контур
эм–синхро. И все же ответственность за выбор тактики и стратегии, за
последствия выхода Лондона из комы и его дальнейшие действия падала на
этих четверых. Плюс пятый угол квалитета ответственности –
председатель СЭКОНа Казимир Ландсберг, во избежание ненужного риска
наблюдавший за превращениями «куколки» в «бабочку» из кабинета
главврача.
Майкл Лондон открыл глаза в двенадцать минут десятого, и от этого
простого движения все приборы, показывающие параметры
жизнедеятельности, словно сошли с ума. Если верить им, у пациента
артериальное давление внезапно увеличилось в десять раз, сердце
заработало с быстротой аварийного насоса, температура тела подскочила
до пятидесяти градусов по Цельсию, а мозговые процессы, фиксируемые по
альфа–, бета–, тэта– и дельта–ритмам, наоборот, прекратились! Затем
так же внезапно все пришло в норму, операционный инк отключил
автосердце и легкие, подачу физиогаза, гасители колебаний, убрал
поддерживающие манипуляторы, и Майкл Лондон, лоснящийся то ли от пота,
то ли от слоя осевшего физиогаза, встал и помахал всем рукой.
– Привет, спасители! – раздался из скрытых динамиков его приятный
голос. – Выпустите меня отсюда и предоставьте одежду, дабы достойно
предстать пред светлыми очами комиссии. – Говорил Лондон серьезно, да
и на лице его было выражение сосредоточенности и суровости, но в
голосе слышались нотки сарказма, а может быть, и превосходства.
Мальгин выключил передачу из камеры и дал команду Гиппократу.
Юркий кибер приволок пластиковый пакет – одежду Лондона и замер у
стены реанимакамеры. Стена разошлась лепестками диафрагмы, образовав
овальное отверстие в рост человека, и в эту дыру шагнул нагой бывший
начальник службы безопасности.
В боксе установилась такая тишина, что звуки собственного дыхания
стали казаться людям оглушительными.
Некоторое время четверо (и с ними еще бригада официальных лиц) и
переродившийся человек смотрели друг на друга внимательно и
настороженно, однако немая сцена не могла длиться долго: Лондон взял
из манипулятора кибера пакет, развернул и начал одеваться. Потом
похлопал кибера по горбику генератора, и тот, смешно поджав
манипуляторы, кинулся из зала. Бывший начальник отдела безопасности
подошел к сидящим в кокон–креслах, оглядел каждого, мельком взглянул
на порхающие у потолка «ромашки» видеокамер.
– Пресс–конференции не будет, коллеги. Я здоров и нахожусь в
здравом уме и твердой памяти. Хотя, может быть, это определение и
находится за пределами человеческой оценки, ибо я – второй экзосенс,
если применять термин коллеги Железовского. То есть я – человек,
получивший экстраспособности извне, как и Шаламов. Но в отличие от
Даниила, у меня произошло не расщепление психики, а слияние двух
психик, что существенно меняет дело.
Лондон снова посмотрел на видеокамеры, на скулах дернулись
желваки, закаменели.
– Власта, обращаюсь к вам. Снимите оцепление и отмените императив
«Аргус», а также «Цербер». Во–первых, я не опасен, ибо полностью
контролирую сознание, а во–вторых, сам обращусь к вам попозже, потому
что есть такая необходимость.
– Хорошо, – после некоторого молчания прошелестел в наушниках
«спрута» голос комиссара безопасности.
Лондон удовлетворенно кивнул.
– До свидания, друзья. Мы еще увидимся... во всяком случае, со
многими из вас – непременно.
В голове Мальгина сам собой всплыл «бутончик» света, развернулся
венчиком и превратился в подмигивающий глаз.
– Майкл, задержитесь на пару минут! – взмолился вдруг Заремба. – Я
так долго и тщательно готовил свои вопросы!...
Лондон улыбнулся губами, не холодно – равнодушно:
– В другой раз.
– Мы бы не хотели вас... – Стобецкий пожевал губами, находясь в
замешательстве, – м–м... отпускать. Вы... м–м... пока еще не совсем...
м–м... здоровы... понимаете?
Лондон кивнул и... исчез!
Лишь Мальгин да Железовский заметили его движение: Майкл обогнул
кресла, пересек зал и вышел, и все это – за одну десятую долю секунды!
Четверо в зале – и тысячи вне его стен – оцепенело дивились на
дверь реанимационной камеры, перед которой только что стоял Лондон.
«Экзосенс». Потом что–то заухало глубоким басом – засмеялся
Железовский. Вылез из кресла, похлопал Мальгина по рукаву:
– Пока, мастер. Похоже, все идет нормально. Понадоблюсь – звони.
Трое медиков остались наедине с тишиной опустевшей реанимационной,
потрясенные простотой развязки.
Временами фигура в виоме начинала плыть и размазываться –
видеокамеры не успевали переходить на ускоренную съемку и «хватали»
рывок ведомого с запозданием. Силуэт мужчины мелькнул на фоне
какого–то сооружения, заколебался и пропал. Столбов выключил проектор.
– Он ушел. Словно растворился возле Лос–Анджелесского метро.
Сначала побывал дома – подробности неизвестны, потом у друзей, а на
третий день, когда жена и дочь вдруг заявились к Мальгину с просьбой
«вернуть им мужа и отца», он отправился в филиал Б Северной Америки и
у метро... исчез. Вы видели.
– Вы уверены, что он не догадывается о наблюдении?
Инспектор кримрозыска ответил не сразу, колебался.
– Иногда у меня складывалось впечатление, что он знает о слежке,
но темп его жизни настолько высок, что не позволяет ему отвлекаться на
какие–то маневры. К тому же... – Столбов снова заколебался, формулируя
ответ. – Мы ему пока не мешаем.
– Что вы этим хотите сказать?
– Как только мы затронем сферу его интересов, он найдет способ
нейтрализовать любое наше действие. Боянова бросила на собеседника
скептический взгляд.
– Он способен нейтрализовать всю службу?
Инспектор остался невозмутим.
– Я имел честь разговаривать на эту тему с Мальгиным, и хирург на
пальцах объяснил мне, что такое экзосенс вообще и экзосенс Лондон в
частности. Это страшный противник... если он, конечно, станет
противником. И справиться с ним будет очень нелегко... если вообще
возможно.
– Мальгин... – задумчиво проговорила комиссар отдела, пропуская
мимо ушей последнюю фразу. – Вы верите тому, что он говорит? Он ведь
сам – супер, если пользоваться терминологией падких на сенсации
журналистов.
– По сообщениям инка, следящего за его состоянием, он интрасенс. –
Столбов пошевелил плечами. – То есть человек, у которого заработал ген
экстренного резерва и другие не менее экзотические «спящие» гены. Но,
с другой стороны, «черное знание», внедренное ему в мозг Шаламовым,
есть внешнее воздействие, и он тоже экзосенс. Таким образом, он
обладает конкурирующими структурами памяти, завис посередине между...
– Инспектор в замешательстве пошевелил пальцами.
– Между сверхчеловеком и «черным человеком», – подсказала Боянова.
– Так?
– Пожалуй. Измени он метаболизм, и родится третий «черный». И все
же ему я почему–то верю.
– Вера – это всего лишь другая сторона знания, эмоциональная,
духовная, и опираться на нее нам нельзя. Мы еще с интрасенсами не
разобрались как следует, а уже приближается волна трансформации
человечества под влиянием внешних факторов, а как должна реагировать
на это служба безопасности?
Столбов снова пошевелил круглыми плечами, словно разминаясь.
– Интрасенсорика – закономерное явление. Как сказал Аристарх
Железовский, интрасенсы – будущее человечества, хотим мы этого или не
хотим. Десять тысяч лет назад человек остановился в развитии как
индивид и развивался общественно, кооперативно, шло накопление знаний,
количественный рост генных нарушений, болезней, экологических ошибок,
если хотите, и наконец наступил черед экстрасенсов, началась фаза
морфологических изменений человека.
– Вы хорошо овладели материалом, Димитр. Может быть, ваш
Железовский и прав, интрасенсы – будущее человечества, тем более что
их рождается все больше и больше.
– По данным Земстата – более десяти миллионов.
– Но вот вопрос: что останется на долю хомо вульгарис, человека
обыкновенного, если интрасенсы вдруг решат изменить условия
существования?
Столбов отвел взгляд от лица женщины.
– Они дети своего времени и дети своих родителей, не более того.
– Но как часто наши дети делают нам больно.
– Диалектика отношений отцов и детей... вечна.
Боянова улыбнулась.
– Вы хороший дипломат, Димитр, и молодость этому не помеха. Итак,
что мы решаем?
– Отменить «Аргус», Лондон не станет предупреждать дважды, и
реакция его вряд ли будет положительной, когда наши «глаза» станут ему
надоедать.
– Что ж, соберем совет, обсудим. Но контакта с Мальгиным не
теряйте, он – единственное звено, связывающее нас с Шаламовым и
Лондоном.
Инспектор ушел.
– Второго, – коротко сказала Боянова, вызвав дежурного.
Заместитель комиссара по космосектору Алексей Шевчук объявился
через минуту, он находился на лунной базе отдела.
– Тут я, Власта.
– Выяснил, что делал транспорт маатан в Системе? Умник
глубокомысленно намекает на твой запрет на информацию.
– Запрета нет, есть проверка. А транспорт снимал «черных людей».
– И с Нептуна?
– С Нептуна тоже. Ромашин и Железовский обнаружили в Большом
темном пятне – кратере водородного вулкана жизнь, что подтверждает
гипотезу: маатане были высажены везде, где могла возникнуть разумная
жизнь.
– Странный случай. Ученые двести лет изучают Нептун и ничего не
обнаружили, кроме бактерий, а им повезло при первом же спуске.
– Следствие закона Мэрфи: чем больше ждешь результата, тем
неохотней он получается. И наоборот: находит всегда тот, кому эта
находка абсолютно не нужна. Ромашин искал орилоуна... и нашел его,
кстати. «Скелет». Интенсионал по этому вопросу есть в машине.
– Алекс, это правда, что ваши оперы видели «глазастого» фантома у
«серой дыры»?
– Если верить Калине – а я ему верю, – видели. Кажется, это самый
загадочный объект во всей истории с «дырой».
– О чем это говорит, по–твоему? Почему он не ушел в Горловину?
– Потому что где–то существует еще одна незаросшая «серая дыра».
– Но может быть и другая причина, например: фантом выполняет
какое–то задание здесь, в Галактике. Предупредите службу наблюдения за
пространством и СПАСЫ, может, им удастся засечь его, а нам потом –
установить за ним наблюдение.
Шевчук с сомнением посмотрел на комиссара, но та уже, не нуждаясь
в его советах, выключила связь. В задумчивости походила по кабинету и
не успела снова сесть за стол, как позвонил Ландсберг. В последнее
время Власта начала замечать, что председатель СЭКОНа уделяет ей
гораздо больше внимания, чем требуют деловые отношения, хотя это ее
волновало мало.
– Добрый вечер, Власта. Я тут проштудировал кое–какую информацию
по психологии групп, а также ознакомился с деятельностью неофициальных
молодежных организаций типа дилайтменов, «Ордена берущих свое»,
«Братства зрячих» и других, и не понял главного: что ими руководит?
Неудовлетворенные потребности в наш век, век изобилия? Нонсенс! Тогда
что?
– К сожалению, общество изобилия породило и изобилие свободного
времени, что усугубляет проблему. А ответ на ваш вопрос, Казимир,
давно известен, только воплотить это знание в жизнь невероятно сложно
и в наш интеллектуальный век. Всеми неформалами, объединяющимися в
социально опасные группы, прежде всего руководит ощущение отсутствия
смысла жизни. Стремление реализовать уникальный смысл своей жизни
имеет далеко не каждый взрослый, а тут молодежь с неустоявшейся
психикой, расшатанной ноогенными неврозами. Человек несет в себе бремя
темперамента и агрессивности, которые когда–то были необходимы ему для
утверждения вида на планете, но, к великому сожалению, эти качества
сохранились и до сих пор. Неужели вы этого не знали, Казимир? Не верю.
Ландсберг налился кровью, подыскивая достойный ответ, и вдруг
рассмеялся, махнув рукой:
– В общем–то да, знаю, как и любой другой Т–специалист, разве что
не смог бы так точно сформулировать диагноз. Но лучшего хода, чтобы
увидеться с вами, я не нашел. Хотя, с другой стороны, проблема досуга
молодежи заинтересовала меня всерьез, хочу заняться ею плотнее.
– Хорошо, поговорим на эту тему завтра, не возражаете?
– Ради Бога.
Изображение Ландсберга, смущенного, разочарованного, превратилось
в струйку света, пропало. Боянова мрачно смотрела перед собой, уже
переключив внимание на интересующие ее дела. Чувства председателя
СЭКОНа и колебания его любительских и профессиональных интересов ее
занимали мало. Сосредоточившись, она включила мысленным усилием стол,
надела эмкан и велела кибсекретарю вызвать Ромашина. Секретарь нашел
эксперта в Институте пограничных физических проблем.
– На здраве, Игнат.
– Добрый вечор, комиссар.
– По моим сведениям, вы продолжаете заниматься делом Шаламова,
хотя служба безопасности такого задания вам не давала. Это как–то
сочетается с прямыми обязанностями официала?
Ромашин бросил на Боянову взгляд исподлобья, но тон его речи
остался вежливым.
– Юридически я имею право вести любое частное расследование. Поиск
Шаламова – мое личное дело, я уже говорил, что в долгу перед ним.
– Но ведь последствия вашего расследования никем не просчитаны,
как вы можете рисковать?
– Ошибаетесь, просчитаны.
– Кем же?
– Специалистом своего дела, математиком Железовским. Если удастся
отыскать Шаламова раньше, чем он появится на Земле, выигрывают все, в
том числе и вы. А Мальгин берется вернуть ему личное «я». После
изучения состояния Лондона его институтом накоплен богатый материал,
что дает надежду на благополучный исход.
– Но этот материал не помог вылечить Лондона.
– А зачем его надо было лечить? От чего? Он – человек...
– Химера!
– Существо, имеющее две личности, и его появление – в принципе
прецедент лишь для юридической науки. Законы, диктующие отношение к
нему, не разработаны. Слава Богу, что мы сообразили дать ему право
решать свою судьбу самому. Шаламов – другое дело, его сознание
фрустировано, спонтанно переключается с личности человека, больного
неврозом кстати, на личность «черного человека», равнодушного ко всему
человеческому, и вот тут–то нейрохирург и должен помочь ему овладеть
собой.
– И все же вы рискуете, взявшись за это дело один.
– Почему же один? – Терпению Ромашина не было предела. – Со мной
Железовский, Мальгин... вы.
Боянова с интересом посмотрела на эксперта.
– Лично? Или имеется в виду служба?
– Лично!
Комиссар засмеялась, покачав головой.
– Вокруг меня одни дипломаты, отрадно, что есть у кого поучиться.
Что ж, если понадоблюсь, позовите, но сделайте это вовремя, ошибки
исправить труднее.
Ромашин поклонился, связь прервалась.
Вряд ли ему понравилась последняя фраза, подумала Власта, однако
он уже дважды ошибался, и нелишне напомнить ему об этом. Значит, и
здесь снова всплывает имя Железовского. Этот человек начинает мелькать
перед глазами все чаще, что он собой представляет?
– Собрать интенсионал по Аристарху Железовскому, биоматематику
ИВК, – приказала комиссар секретарю. – Вызвать Шевчука, Лютого и
Маттера на семь утра. Оперативную сводку на стол, сопровождение пси. –
И Боянова углубилась в работу, привычно готовя план действий на
следующий день.
Через час секретарь выдал заказанную информацию. Комиссар
прочитала сообщение и откинулась на спинку кресла, вытянув губы
трубочкой. Повторила про себя: интрасенс... Аристарх – интрасенс!
Ему–то зачем нужен Шаламов? И как удалось Ромашину привлечь его на
свою сторону?
На столе замигали сразу три огонька: два голубых – личные вызовы,
один желтый – «подтревожный».
– Кто – личные? – спросила Боянова.
– Дочь и сестра.
– Отвечу минут через пять, давай «мигалку».
Над столом возник объем передачи с фигурой Рене Борда, заместителя
комиссара по внутрисоциальным проблемам.
– Вы еще в отделе? Как вы только выдерживаете, Власта?
Если к Шевчуку Боянова относилась как к другу, то к первому заму
питала дочерние чувства, несмотря на разность в возрасте, и уже
привыкла к его ворчливому тону. Борда имел громадный опыт работы с
разными человеческими коллективами, знал статистику преступлений за
три века, вел колоссальную работу по профилактике правонарушений и
консультантом был незаменимым.
– Два сообщения, – продолжал старик, поняв мимику женщины. –
Кто–то готовит выступление общественности, точнее – молодежных
анархистских группировок против интрасенсов.
– Это серьезно?
– Очень серьезно. Используются два мотива. Первый: интрасенсы не
люди и готовят «революцию», чтобы уничтожить человечество, которое
мешает им решать свои нечеловеческие задачи. Второй мотив: будущее
интрасенсов – превращение их в монстров типа Шаламова и Лондона,
которые особо опасны для простых людей.
– Знакомые формулировки, вы не находите? Кстати, о том, что Лондон
вышел из клиники, знают немногие, и если этот факт подается как
лозунг, не имеем ли мы утечку информации?
– Вполне может быть, мои ребята уже работают в этом направлении.
– Я думала, негативных реакций на интрасенсов уже не будет,
общество привыкло к их появлению как к неизбежному витку эволюции. Кто
же стоит за «простыми людьми»?
– Пока неизвестно. Человек это умный, осторожный и хорошо
информированный, и, судя по всему, одержим жаждой власти, а искать его
надо у нас.
– Что?! В отделе?
– И в отделе тоже, но я имел в виду тревожные службы, связанные с
предельным психическим напряжением работников: УАСС, пограничников,
общественные инспекции.
– Вы говорите страшные вещи, Репс!
Борда провел ладонью по морщинистому лицу, раздвинул губы в
улыбке.
– Похоже, это первый раз, когда ты отреагировала как женщина,
Власта.
Боянова слегка покраснела, нахмурилась.
– Это что, порицание, похвала?
– Ни то, ни другое. Меня всегда поражал тот факт, что ты иногда
больше мужчина, чем многие из нас. Не бойся оставаться женщиной, ведь
это не умаляет твоих достоинств.
Комиссар справилась с собой, холодно взглянула на заместителя.
– Об этом мы поговорим как–нибудь в другой раз и в иной
обстановке. Второе сообщение?
– Жена Шаламова Купава попала в клинику «Скорой помощи» в Рязани.
– Что с ней?!
– Пси–отравление. По–видимому, она в последнее время увлеклась
ви–нарко – музыка, клипы, эйдовнушение и не смогла самостоятельно
выйти из транса. Кстати, мы только что узнали: она попала в сферу
интересов социоэтической инспекции [Специализируется на профилактике
социоэтических отклонений в коллективах (фант.).]. Придется нам
изучить ее окружение, здесь не все чисто.
Боянова помолчала, переваривая сказанное:
– Вы знаете, что у нее ребенок?
– Да, дочь Дарья, от Мальгина. Дочь находится в приюте для
«непонимашек» [Детское воспитательное учреждение для детей дошкольного
возраста (жаргон, разг.).] и ни в чем, конечно, не нуждается, но сам
факт...
– Дайте координаты клиники, завтра я увижусь с Купавой.
– Зачем?
Боянова озадаченно посмотрела на зама.
– То есть что значит зачем? Хочу поговорить с ней, выяснить
причины ее увлечения... или вы не верите в мои психологические
способности?
– Верю, но прошу с визитом повременить. Вы должны иметь всю
информацию, прежде чем пойдете к ней, это лишь увеличит шанс помочь
ей. – Борда умоляюще прижал руку к груди.
Комиссар, колеблясь, смотрела на него вопросительно, кивнула.
– Хорошо, пойду позже, когда вы... разрешите.
Заместитель вздохнул, сделав скорбное лицо: он понимал чувства
женщины и на колючие выпады никогда не отвечал.
Разговор закончился.
Боянова вспомнила о личных вызовах, включила виом, и лицо ее при
виде дочери разгладилось.
– Мамочка, я так соскучилась по тебе! – раздался в кабинете
звонкий веселый голосок.
Кокос выглядел как и все костюмы этого типа, в таких ходила
половина взрослого населения земного шара, настолько удачной, удобной,
приспособленной ко всем случаям жизни, красивой и даже элегантной
оказалась разработка инженер–модельеров УАСС, специализирующихся на
снаряжении и одежде для спасателей. Кокосы для широкого потребления
выпускались, конечно, без спецоборудования и компьютерного оснащения,
но этот костюм полностью отвечал заказу. Мальгин убедился в этом
сразу, как только надел его и включилось сопровождение.
Персональный киб–интеллект кокоса, инк типа «Советчик», носил
звучное имя Харитон и хранил в памяти гигабайтовый запас медицинской
информации. Он сразу понял, что требуется другу–хозяину, и Мальгин
вздохнул с облегчением: с помощью Харитона он надеялся быстрее
овладеть бессознательными процессами просачивания знаний из «черных
кладов» памяти, а главное, в моменты «выглядывания» из психики
«черного человека» мог записать происходящее и в дальнейшем
контролировать собственное поведение.
Кокос имел цвет морской волны, а кармашки, накладки и погончики
были более темными, почти черными, пришлось заменить светлые
кросс–туфли на черные.
– Неотразим, – проговорил на ухо Харитон; не на ухо, конечно,
психосвязь осуществлялась непосредственно с мозгом, но мысли инка
воспринимались как шепот.
Мальгин озадаченно повертел в руке тоненькую дужку эмкана, которую
собирался надеть на голову, упрятав под волосы. Он услышал
пси–передачу инка без антенны!
– Ты хорошо меня слышишь? – спросил он мысленно.
– Нормально, – ответил Харитон. – Чему ты удивляешься, интрасенс?
Ты теперь весь – антенна, приемник и передатчик одновременно, так что
привыкай. Кстати, не обладай ты экстрасенсными способностями, вряд ли
смог бы подключиться к мозгу Шаламова без аппаратуры, как ты это
сделал на Симушире.
– Ты и об этом знаешь?
– Класс обязывает.
Мальгин мысленно пожал руку Харитону, представляя его похожим на
Железовского и отца одновременно. Дверь кабинета закрылась за ним.
Из института он отправился сначала домой, поужинал и позвонил
отцу, чувствуя раскаяние: обещал звонить почаще, а получается раз в
неделю.
– Привет, беглец, – проворчал старик, расчесывая грудь под
халатом; он то ли встал недавно, то ли собирался ложиться спать. –
Никак я тебе спонадобился?
– Замотался, – развел руками Мальгин, – прости. Что–нибудь
случилось? Ты какой–то... смурной. Сердишься?
– Суров – не ладно, смирен – не гораздо, – ответил отец
пословицей, не меняя неприветливого тона. – Лучше скажи, как ты
относишься к Купаве.
У Мальгина испортилось настроение.
– Как?.. Амбивалентно [Амбивалентность – наличие нежных и
враждебных чувств одновременно.], пожалуй. А что?
– Ты свою заумную медицинскую терминологию оставь! – разгневался
старик. – Ты знаешь, где находится твоя дочь?
Клим озадаченно почесал переносицу.
– Она сказала – у мамы... ее мамы...
– Так вот, Дарья сейчас в приюте для «непонимашек»! Что происходит
с Купавой? Я хотел с ней побеседовать, но ее нет дома.
– Ну... я выясню, – осторожно сказал Клим. – Не принимай так
близко к сердцу, па. В наше время сдача детей в приют – далеко не
трагедия, это же не детские дома двадцатого века.
Мальгин–старший налился кровью, хотел что–то сказать, но вместо
этого выключил связь со своей стороны.
Вием превратился в облако рыбьей чешуи.
Хирург некоторое время вглядывался в это облако, потом покачал
головой и сказал вслух:
– А мне она ничего не сказала...
Подумал: придется нанести еще один визит. Он вспомнил
самодовольную ухмылку Шумана, пренебрежительную складку губ
Гзаронваля–Руцкого – нынешних приятелей Купавы, и настроение
испортилось окончательно.
А ведь ее надо забирать, отрывать от этой компании занятых собой
суперменов, иначе скатится в пропасть. Ведь начала же она увлекаться
наркомузыкой? И Шаламова нет рядом. Ау, Дан, где ты? Лучше бы ты
забрал ее с собой, как намеревался давеча, а то примчался, надарил
финтифлюшек с загадочными свойствами – и только Митькой звали!..
Мальгину вдруг остро захотелось увидеть Купаву, дотронуться до ее
руки, поцеловать волосы...
Стоп! – сказал он сам себе. Успокойся, мастер. Конечно, можно
изредка «к колодцам глаз ее ходить на водопой», как говорил поэт, но и
только, поцелуи канули в прошлое, осталось лишь лелеять образ
печальной феи, страдать и плакать по вечерам...
– Страдание имеет смысл, если ты при этом становишься иным, –
сказал кто–то внутри Мальгина.
– Это кто еще? – спросил мысленно Клим, вслушиваясь в тишину
памяти. – Кто это сказал? Ты, Харитон?
– Вероятно, это второе или даже третье твое «я», – отозвался инк.
– Сложный ты человек, Мальгин, странноприимный – был такой термин.
Таким, как ты, обычно трудно жить. Примешь совет?
– Валяй, – хрипло сказал Клим.
– Не устраивай слишком часто тризну по любви, не зацикливайся на
надежде что–то вернуть, что–то исправить, это невозможно. Строй новый
дом и новую жизнь.
– Contra spem spero [Надеюсь вопреки надежде (лат.).]...
Харитон «вздохнул» совсем по–человечески (так воспринимался его
пси–импульс).
– Ох и тяжело мне придется с тобой, мастер!
Мальгин невольно засмеялся.
– Терпи, советчик. Успокаивать ты умеешь, но вылечить меня от
самого себя – вряд ли.
Тонкая игла боли вонзилась вдруг в глазное яблоко, проникла в
голову, лопнула в ушах. Черная пелена застлала глаза, внутри Мальгина
шевельнулся кто–то огромный, тяжелый, бесформенный, угрюмый,
проговорил глубоким басом Железовского, так что завибрировали кости
черепа:
– Трансформ... глубь... система связей трансформ да!
Перед глазами хирурга на черном фоне высветился сложный узор,
напоминающий корневую систему дерева и что–то еще, живое, странно
знакомое. Да это же нервная система человека, сразу не узнаешь без
контуров тела, сообразил Клим, лихорадочно пытаясь овладеть гаснущим
сознанием.
– Трансформ вектор, – снова загремел голос, – здесь и здесь...
Красная светящаяся стрелка коснулась нервных узлов позвоночника,
брюшной полости.
– Здесь да еще...
Стрелка уперлась в мозжечок.
Указанные участки нервной системы налились светом, зашевелились и
стали изменяться, пуская отростки во все стороны.
– Нет! – надсадно крикнул Мальгин внутрь себя, напрягаясь до боли
в сердце. Кровеносные сосуды превратились в трубопроводы доведенной до
кипения крови, казалось, еще мгновение – и они лопнут! Волна боли
затопила голову, хлынула через глаза, рот, уши, погасила слабый голос
рассудка, и Мальгин провалился в небытие...
Пришел в себя от далекого зова:
– Кли–и–и–м!
Открыл глаза.
Он лежал лицом вниз на ворсистом ковре, поджав руки. Голова была
пустой и звонкой как барабан, и бродили в ней странные звуки: шорохи,
скрипы, свисточки и звоночки – будто работали миниатюрные механические
часы. Тело было ватным, рыхлым и необычно большим, словно распухло,
увеличилось в объеме.
– Выплыл! – просочился в уши тихий шепот.
– Харитон, ты? – подумал Мальгин. – Что со мной!
– Очередной информационный выброс из «черного клада». До сих пор
не понимаю, как ты с ним справился! Буквально запер на замок! Силен,
мастер! В состоянии вызвать «скорую»?
– Не надо, я так оклемаюсь, только полежу немного. Все записал?
– Что услышал – записал, но не все понял.
– Потом разберемся, вовремя я тебя подключил.
Мальгина вдруг затрясло. Пришло ощущение полной беспомощности и
безнадежности сопротивления. А ведь похоже, что я третий «черный»,
подумал он со страхом. Иду вслед за Шаламовым и Лондоном. Смогу ли в
следующий раз удержаться на грани трансформации? Хватит ли сил? Груз,
что во мне, оказывается, гораздо опасней, чем я предполагал, а
бороться с ним долго на пределе выносливости я вряд ли смогу.
Цепляясь за диван, он с трудом встал, посмотрел на себя в зеркало.
Или смогу?
Никто не ответил...