* * *
Несколько дней Луар решал для себя, насколько оскорбительной можно
считать странную выходку незнакомой девчонки–комедиантки; не придя к
сколько–нибудь твердому заключению, он взял да и рассказал все отцу.
Полковник Солль смеялся долго и смачно; оказывается, сам он не так
давно подарил монетку некой симпатичной актрисе. Кстати, какая–то труп
па разбила палатку на рынке – если Луару интересно, он вполне может
вручить своей «старухе» денежку, признав тем самым ее несомненный та
лант.
Рыночная палатка–балаганчик снабжена была цветными флажками на
крыше и зазывалой у входа. В толпе зевак Луар чувствовал себя неуютно и
сковано; представление показалось ему пошлым и скучным одновременно,
среди актрис была настоящая сморщенная старуха – но Луаровой знакомой
не оказалось, и приготовленная золотая монетка осталась невостребован
ной.
Луар ушел задолго до конца представления; при выходе он наконец–то
догадался спросить зазывалу, а не труппа ли это господина Флобастера.
Парень оскорбился так, будто Луар обвинил его в святотатстве:
– Нет! Конечно, нет! Это труппа господина Хаара! Это, молодой че
ловек, лучшая труппа от предгорий до самого моря!
Он набрал воздуха, намереваясь, по–видимому, продолжить свои сла
вословия – но Луар опередил его вопросом:
– А где найти труппу господина Флобастера?
Зазывала сморщился, как человек, поедающий живую жабу:
– О... Они, наверное, уже уехали.
Луар ощутил не то чтобы огорчение – так, разочарование. Как будто
пирог с вишнями на самом деле оказался капустной запеканкой.
Он брел по улицам, пытаясь самому себе объяснить, а зачем, собс
твенно, ему понадобилось дарить денежку этой лгунье и притворщице; ско
рее всего затем, чтобы собственную неловкость – надо же, купился на ли
цедейство! – представить как спектакль, развлечение, за которое положе
но платить деньги...
Сумасшедший старик в рваном плаще служителя Лаш неподвижно стоял в
чаше фонтана – высохшего фонтана, в центре которого, говорят, раньше
помещалась статуя Священного привидения. Какая–то добрая рука положила
рядом со стариком кусок хлеба; на глазах Луара хмурая пожилая женщина
растоптала этот хлеб ногой. Старик остался совершенно безучастным.
Странно, что его до сих пор не забили камнями, подумал Луар. В
детстве отец высек его за один только меткий бросок – а сам, мудрый и
выдержанный человек, цепенеет от ненависти всякий раз, когда сталкива
ется с немощным, дряхлым, безумным старцем... Тайна. Тайна еще более
глубокая, чем разрытая могила, из которой двадцать лет назад явился
вызванный орденом Лаш Черный Мор. Бесполезно расспрашивать отца о Лаш –
он замыкается, как та заколоченная Башня на площади...
Луар замедлил шаг. Подобные мысли посещали его не часто – но по
уходе всегда оставляли смутное беспокойство пополам c неким болезненным
возбуждением; вот и сейчас ему ни с того ни с сего померещился прис
тальный взгляд, брошенный ему вслед совершенно незнакомым человеком.
Несколько секунд Луар ругал себя за странную мнительность и клял
ся, что не обернется; потом обернулся–таки – незнакомец был немолод,
равнодушен, смотрел, конечно, мимо Луара, на витрину ювелирной лавки.
Вероятно, он собирался показать оценщику некое украшение – из ладони
его свисала золотая цепочка...
На мгновение Луар нахмурился. Ему показалось, что он уже видел
этого человека и вот именно с цепочкой – только не удавалось вспомнить,
где и когда...
В этот самый момент мимо проследовали две горожанки – радостные и
оживленные, они весело болтали на всю улицу, и Луар ясно расслышал сло
во «комедианты». Он вздрогнул и забыл о золотой цепочке; вслед за парой
горожанок заспешила компания мальчишек, потом некий приличного вида
господин с нарочито отсутствующим, гуляющим видом. На улице сделалось
вдруг неожиданно многолюдно – и Луар совсем почти не удивился, когда на
открывшемся перед ним перекрестке обнаружилась небольшая толпа. В цент
ре толпы возвышались подмостки, с обоих боков подпираемые крытыми те
лежками. С подмостков доносилось звонкое:
– А ежели колдун без сердца
Меня замучить пожелает
Подобно маленькой пичуге –
Пусть знает, что во тьме могилы
Я буду о тебе, любимый,
Я буду помнить в черной яме
О том, кого я так любила...
Декламировала девица – тонкая, как стебелек, с разбросанными по
плечам светлыми волосами; нежный голосок вполне равнодушно перечислял
самые душераздирающие обещания. Луар понял, что уже в следующую минуту
ему сделается невыносимо скучно.
Он решил уходить – но все–таки стоял, раздумывая и поглядывая по
сторонам; пьеса благополучно подошла к концу, какая–то толстая дамочка
из публики утерла слезу. Актеры раскланялись, с подмостков соскочил
парнишка лет шестнадцати и пробежался по кругу с жестяной тарелочкой;
послышалось реденькое звяк–звяк–звяк медяков о донышко. На лице парниш
ки проступило столь явное разочарование, что Луар не удержался и бросил
серебряную монетку. Парень чуть повеселел, взобрался обратно на под
мостки и объявил, что сейчас почтеннейшая публика увидит фарс о Три
ре–простаке.
Луар улыбнулся. Давным–давно, когда отец чуть ли не впервые взял
его... На охоту? Или это было что–то вроде военного смотра? Луар запом
нил только солнечный день, много лошадей, густой лошадиный запах, синее
небо и дымящиеся каштаны на дороге, Луар в седле за спиной отца, весь
мир лежит внизу, маленький и яркий, как картинка на крышке шкатулки. На
обратном пути кавалькаде встретилась какая–то ярмарка – Луар точно пом
нил, что бродячий театрик играл именно этот фарс, о Трире–простаке.
Простак идет с базара, где продал корову, а по дороге ему встречаются
всевозможные хитрецы и выманивают понемногу все его денежки...
Над головами публики взвизгнул детский голос – строгая нянька от
таскивала от окошка едва не выпавшего оттуда сорванца. Цветочный горшок
не удержался на подоконнике и сорвался вниз, чтобы со звоном расколоть
ся о мостовую; сидевший под окном нищий увернулся с прытью, неожиданной
для калеки, и тут же разразился громкой бранью. Надтреснутый вопль ни
щего на минуту перекрыл голос Трира–простака, крупного мужчины лет пя
тидесяти; озлившись, тот взревел, как ведомое на бойню стадо. Публика
зааплодировала; Луар повернулся и пошел прочь.
– Да где ж пять монет, когда тут четыре монеты! – продребезжал ему
в спину старушечий голос.
Так рыбина заглатывает сдобренный червем крючок. Луар вздрогнул и
обернулся.
Старуха с головой утопала в просторном плаще, наружу торчали толь
ко седые космы. Танцуя и приседая, окружая несчастного простака сразу
со всех сторон, старая мерзавка вытягивала из него монету за монетой –
Луар тут же вообразил, какое у нее может быть лицо. Ухмыляющаяся рожа
прожженной плутовки...
– Да где же четыре, когда три монетки всего! Сочти хорошенько,
растяпа!
Трир–простак изо всех сил старался сосредоточиться. Маленькие гла
за его напряженно моргали; Луар поймал себя на некотором сочувствии –
Трир был сейчас его собратом по несчастью, его вот также провела эта
самая старуха, это он, Луар, растяпа...
Ощущение сродства с персонажем фарса рассмешило его; он усмехнулся
– впервые с начала представления.
Впрочем, прочая публика уже давно надрывала животы. Приличный гос
подин позабыл о приличиях, да так, что ненароком пустил ветры. Сразу же
вслед за этим он побагровел, как роза, и воровато огляделся – по
счастью, за всеобщим весельем почти никто ничего и не услышал.
– Э–э, парень, да у тебя дыра в кармане! Смотри, всего одна монет
ка и осталась!
На глазах Трира–простака выступили настоящие слезы. Публику потряс
новый взрыв хохота; один Луар стоял без улыбки, как каменный остров в
бурном море. Ему было жаль Трира.
Один за другим последовали еще несколько коротеньких фарсов. Луар
по–прежнему не смеялся – но стоял, как приклеенный. На подмостках сме
няли друг друга хитрецы и дураки, злодеи и жертвы – и тут и там возни
кала горластая, как петух, девчонка. Вместе с платьем она всякий раз
меняла лицо – пересмешница, пляшущая на гребне куража, неудержимая, как
хлынувшее из горлышка шипучее вино; ее партнеры мелькали, как карты та
сующейся колоды. Временами Луару казалось, что перед ним раскладывают
большой и яркий пасьянс.
Наконец, щуплый парнишка, не успевший еще отдышаться после громкой
сценической перебранки, соскочил с подмостков со своей тарелочкой; на
этот раз звяк–звяк–звяк оказалось куда бодрее, в горстке медяков поб
лескивало и серебро. Луар замялся, снова испытывая неловкость; потом
осторожно положил на поднос золотую денежку, кивнул обомлевшему парню и
пошел прочь.
