* * *
Флобастер задумал авантюру – испросить у городских властей разре
шения играть в городе всю зиму. Я слышала, как он шептался с Барианом,
кому следует дать взятку и какую; по денежным делам Флобастер иногда
советовался с Барианом, и только с ним.
Я тихо обрадовалась – кому охота скитаться по зимним дорогам в
компании простуженных волков, изображать фей на голодный желудок и об
махиваться веером, в то время как нос синеет от холода; нет, на зиму
любая труппа ищет пристанище – и что, если нашим пристанищем окажется
не сеновал в глухой деревне, а какой–нибудь чистый дворик в стенах
большого города!
Флобастер, однако, хмурился и морщил лоб, из чего я заключила, что
дело это не простое и взятку придется давать немалую. С утра Флобастер
надел свое лучшее платье (из «Игры о чародее»), Бариан нацепил шпагу –
и оба удалились в неизвестном направлении, оставив нас в растерянности
и робкой надежде.
Парламентеры вернулись к обеду, и от одного взгляда на их хмурые
лица всякая надежда приказала долго жить. Раздраженный Флобастер бра
нился, а Бариан, наоборот, молчал; только после наших долгих и унижен
ных просьб он выдавил из себя, что южане нас обошли – похоже, им покро
вительствует влиятельная особа, и потому бургомистр позволил им поста
вить палатку на рынке и давать представления до самой весны. Флобастера
с Барианом и слушать на стали – зачем городу целых две бродячие труппы?
– Даже денег не взяли, – заключил Бариан горько. – Что им наши
гроши... Эти, вот, угодили какому–то – он за них замолвил... А мы не
угодили, значит...
Я молча ушла к себе в повозку, села на сундук и укусила себя за
палец. Никто из нашей труппы не знал, что известнейший в городе человек
хохотал, как бешеный, над «Фарсом о рогатом муже» – и даже подарил мне
монетку! Я могла бы стать героиней, явившись к господину Эгерту Соллю с
просьбой о помощи; думаю, он не отказал бы. Вместо этого я сижу здесь,
в сырых холщовых стенах, и грызу собственные руки: сама виновата! Кто ж
заставлял меня насмехаться над Соллевым сыном, справлять малую нужду в
колодец, из которого потом придется пить!
В какой–то момент я хотела рассказать все Флобастеру – но сдержа
лась. Слова, которые придется от него услышать, я с таким же успехом
могу сказать себе сама.
Делать нечего; теперь, трясясь от холода в чистом поле или скучая
в душном деревенском кабаке, я буду, по крайней мере, знать, за что
наказана. Впрочем, впереди осталась еще неделя городской жизни; я со
вздохом поднялась со своего сундука и принялась перетряхивать костюмы.
Незадолго до вечернего представления случилась еще одна неприят
ность. Перед подмостками, наскоро сооруженными прямо на улице, собира
лись уже первые зеваки – и один из них, тощий галантерейщик, положил
глаз на Муху.
Муха приколачивал занавески – в руках молоток, и полон рот гвоз
дей. Галантерейщик долго стоял рядом, о чем–то расспрашивая; я готовила
за кулисами реквизит и видела только, как Муха постепенно наливается
краской. Потом галантерейщик протянул длинную как плеть руку – и погла
дил Муху по тощему заду; Муха развернулся и тюкнул его молотком.
Слава небу, что в последний момент рука его дрогнула. И все равно
галантерейщик упал как подкошенный, обливаясь кровью. Кто–то, не разоб
равшись, истошно завопил «убивают», и тут же, откуда не возьмись, воз
никла пара стражников.
Бледный Муха стоял, не сопротивляясь, а два красно–белых чудища
держали его с двух сторон; выскочил Флобастер – да так и замер с раск
рытым ртом, он–то не видел, как дело было. Видела я.
Только теперь я поняла, какие бывают вблизи блюстители порядка.
Они пахли железом, чесноком и казармой, брови у обоих были особым обра
зом выстрижены, и они ни о чем не собирались разговаривать – будто глу
хие.
Не помню, что за слова я им говорила. Кажется, я хватала их за
негнущиеся рукава мундиров, кажется, даже улыбалась; кто–то из собрав
шейся толпы встал на мою сторону, а кто–то стал кричать, что всех фиг
ляров давно след засадить за решетку. Наконец, убитый галантерейщик за
возился и застонал на земле, а Флобастер, соображавший на лету, тихонь
ко зазвенел золотыми монетами; стражники насупили стриженые брови – и
неохотно отступили, унося в рукавах нашу выручку за несколько дней...
Представление прошло вкривь и вкось. Муха запинался и забывал сло
ва, и все по очереди шипели ему подсказку. Я шкурой чувствовала, как
тает зрительский интерес, как расползается, подобно студню на солнце,
внимающая нам толпа – и лезла из кожи вон, заполняя собой всю сцену.
После ужина, прошедшего в молчании, к Флобастеру подкатился круг
лый, как луна, парнишка и за монету платы сообщил, что цех галантерей
щиков намерен подать на нас иск, и тогда нас оштрафуют, то есть отберут
повозки. Впрочем, добавил парнишка, галантерейщики не держат на нас зла
– просто ищут выгоду, где только возможно.
Черный как туча, Флобастер удалился – на этот раз в сопровождении
Фантина; оба вернулись поздним вечером, причем глупый Фантин от души
радовался счастливому, по его мнению, исходу дела. Зато на Флобастере
лица не было, потому что от богатой праздничной выручки теперь почти
ничего не осталось.
...Под утро мне приснился приют. Это был один и тот же повторяю
щийся сон – серый потолок над серыми рядами коек, длинное, как серая
лента, лицо старшей наставницы: «А подите–ка сюда, любезная девица!»
Алчно подрагивающая розга в узловатых пальцах...
Ночью шел дождь, и холщовые стены повозки хлопали, как мокрые па
руса. Вздрагивая от падающих на лицо брызг, я лежала с открытыми глаза
ми и слушала, как уходит из груди липкий, навалившийся во сне ужас.
