* * *
...Горничная Далла казалась растерянной и огорченной: да, господин
Солль дома... Он вернулся вчера вечером... Нет, он не выходил из спаль
ни. Он не позавтракал, госпожа... А... хорошо ли прошел... праздник?
Тория молча кивнула. Эгерт дома, значит, все можно поправить.
Эгерт не разбился, упав с лошади, не стал жертвой ночных бродяг и не
потерял рассудок, как подумалось ей в одну из черных минут ожидания.
Эгерт дома, и сейчас она увидит его.
Сонная и хмурая Алана поднялась в детскую вслед за нянькой. Луар
стоял у двери, смотрел в пол и пытался оторвать пуговицу от собственной
кожаной перчатки.
– Не хмурься, Денек, – она даже улыбнулась, столь велико было ее
облегчение. – Нечего топтаться, у тебя есть время привести себя в поря
док, прежде чем... прежде чем отец позовет тебя.
Голос ее звучал уверенно и ровно. На Луара ее слова всегда оказы
вали магнетическое действие – даже сейчас он чуть расслабился, припод
нял уголки губ и бросил наконец терзать перчатку:
– Да...
Тория проводила его глазами. Ей самой пришлось сделать над собой
усилие, чтобы не броситься к Эгерту тотчас же; мужу не следует видеть
отпечатка, оставленного двумя бессонными ночами, горем и страхом – а
главное, той маской спокойствия и уверенности, которую Тория удерживала
на лице уже вторые сутки.
Она умылась и переоделась; любое привычное, самое мелкое действие
казалось ей то мучительным, а то исполненным чрезмерной важности. Не
отдавая себе отчета, она всячески оттягивала встречу с мужем – но каж
дая минута промедления стоила ей нового седого волоска.
Несколько раз ей казалось, что Эгерт неслышно открыл дверь и стоит
теперь на пороге; некоторое время она делала вид, что не видит его, по
том резко оборачивалась – но дверь была закрыта, и тяжелые портьеры над
ней не качались. Солль не мог не знать, что жена и дети вернулись; То
рия выдумывала и не могла представить себе причину, по которой Эгерт ни
словом, ни звуком не отреагировал на их приезд. Дом молчал, не то в
страхе, не то в трауре; даже кухарка, казалось, боялась лишний раз гро
мыхнуть посудой.
Может быть, измученный ночной скачкой, Эгерт заснул? Тории не хо
телось бы его будить – она просто посидела бы рядом, лишний раз убеди
лась бы, что небо еще не свалилось на землю, что Солль никуда не исчез
– вот он, живой, а значит, все можно поправить...
Она постояла перед зеркалом, глядя в свои ясные, спокойные – а на
самом деле отчаянные и больные глаза. Вспомнила зимний день, снег на
могиле Первого Прорицателя, свою холодную руку в руке Эгерта–юноши...
Вспомнила горячую душную ночь с тлеющим камином, потом первую улыбку
Луара, потом почему–то широкую лужу на лесной дороге – в ней Алана уто
пила пряжку от башмака. Лужа казалась сине–зеленой от неба и стеблей,
по поверхности ее плавал, уцепившись за веточку, неудачливый паук...
Тория подняла подбородок, выпрямилась, повела плечами – и отправи
лась в комнату мужа.
Она постучала тихо, чтобы не разбудить Эгерта, если он спит. Но он
не спал; после долгой паузы из–за дверей донеслось его приглушенное
«да».
Тория толкнула дверь и вошла.
Эгерт не обернулся ей навстречу. Он стоял возле низкого трехлапого
столика, на котором беспорядочной грудой валялись книги, обрывки бумаг,
пояс с кошельком, кинжальные ножны, носовые платки, шпага, перчатки,
бронзовая статуэтка, письменный прибор, обломок шпоры, скомканная ру
башка – обычные предметы пополам со странными, все это Тория успела
рассмотреть машинально, мимоходом, в тщетных поисках Эгертовых глаз.
Солль стоял спиной, сгорбившись, опустив голову. Ему не нужно было
оглядываться, чтобы узнать Торию – но узнав, следовало обернуться.
Она стояла у двери. Слов не было; Эгерт молчал, и руки его бес
цельно перебирали перламутровые пуговицы брошенной на стол рубашки. Она
смотрела в его спину, текли бесформенные, тяжелые, неповоротливые мину
ты, и на Торию медленно нисходило черное осознание катастрофы.
Тогда она набрала в грудь воздуха. Все равно, что сказать – лишь
бы услышать свой голос. Лишь бы прервать течение тишины. Почему она
молчит, сейчас она скажет, наваждение сгинет, в этого чужого отстранен
ного человека снова вселится душа Эгерта Солля...
Тория молчала. Молчание жило во всем доме – густое и вязкое, как
смола.
Солль шевельнулся. Напряженные плечи опустились еще ниже; медлен
но, через силу, он повернулся – не прямо к Тории, а как–то скованно,
боком.
Она увидела половину его лица и ужаснулась. Знакомый ей Эгерт был
на десять лет моложе.
Он скомкал рубашку. Подержал в руках; осторожно положил на стол,
накрыв рукоятку шпаги:
– Ты...
Голос был хриплый и чужой. Обращенный мимо Тории глаз болезненно
щурился, и мелко подергивалась щека.
Внезапный приступ жалости помог ей оборвать оцепенение. Она шагну
ла вперед:
– Эгерт... Что бы там... Я...
Ее протянутая рука повисла в воздухе. Солль отшатнулся, как от
прокаженной; бронзовая статуэтка скатилась со стола и грянулась об пол.
Теперь Солль смотрел прямо на Торию. Забыв опустить протянутую ру
ку, она попятилась, будто ее собирались ударить.
– Ты... – сказал он медленно и раздельно. – Ты... помнишь? Как он
был... в тебе?
Она молчала. Ее глаза казались непроницаемо черными – одни зрачки.
Солль криво усмехнулся:
– Он... зачал... твоего сына, Тор. Там, в подвале... Ты... не пом
нишь?
Губы Тории шевельнулись. С них не слетело ни звука, но Эгерт расс
лышал и криво усмехнулся:
– Он... посмотри на... Твой сын.
Ему не хватило мужества, чтобы произнести проклятое имя Фагирры –
но еще страшнее оказалось вымолвить вслух имя Луара.
Тории показалось, что наглухо запертые подвалы ее сознания, куда
она боялась наведаться, чтобы не сойти с ума, что эти погребенные зако
улки памяти переполнились вдруг и вот–вот сорвут плотину. Она насильно
заставила себя не понимать, о чем говорит Эгерт, и медленно пятилась,
оступаясь в складках ковра, пятилась, пока не прижалась спиной к двери.
Солль перевел дыхание:
– Я... не хотел. Я...
Его лицо судорожно передернулось.
С трудом сдерживая напор рвущейся наружу памяти, по–прежнему при
нуждая себя не понимать и не верить, Тория повернулась, открыла тяжелую
дверь и вышла прочь. Ей казалось, что, потеряв сознание, она упала на
ковер и лежит сейчас у ног мужа – на самом деле она спускалась по лест
нице, слепо шаря рукой по перилам и беспомощно оглядываясь, пытаясь
поймать среди сгустившейся черноты маленькое круглое пятнышко света.
Горничная шарахнулась от нее, как от привидения. Внизу лестницы
стоял Луар – приодетый вымытый Луар, рассчитывающий, что отец его
вот–вот позовет... Тория остановилась, вцепившись в перила, гладкие де
ревянные ступени готовы были вырваться из–под ее ног.
...Ступени. Склизкие каменные ступени, вытертые до дыр ногами па
лачей и жертв... Подвал под зданием суда, отвратительная тень на волг
лой стене, тошнотворный запах горелого мяса...
Луар испугался. Она не видела его испуга; взяв обмершего, покор
ного юношу за плечи, она сняла со стены подсвечник и с пристрастием
заглянула в белое виноватое лицо.
...Она купала его в дубовом корыте, розовая рука хватала деревян
ную лодочку и тянула в рот – на радость единственному зубу... На воде
дробилось солнце – рваными бликами, кругами... А над водой то и дело
задирались ступни – гладкие и плоские, не сделавшие и шага, нежные
ступни с мелкими шариками пальцев... А в корыте была темная трещина,
скоро вода уйдет...
– Мама, – шепотом позвал Луар.
Она опомнилась. Протянула руку и взяла его за лицо:
– Нет... Нет.
Кивнув обомлевшему сыну, повернулась и пошла, ведя рукой по стене.
Горничная присела, забившись в угол.
