* * *
Рано поутру выходили из селения. Шли двумя группами: Ромар с Таши
и Уникой и Мугон с пят„ркой молодых охотников. Как и в прошлый раз
уходящих вышли провожать Стакн и Матхи, а вот Латы уже не было – не
пережила хозяйка трудную зиму, ушла к предкам, так и не повидавшись на
прощание со старшей дочерью. Теперь на июльских играх другую хозяюшку
парни нарекут Мокошью, наградят венком из пахучих трав.
Зато Свиолова родня всей толпой вывалила провожать Машка и Куроша,
не только свои ж„ны с детишками, но и вдова старшего брата с двумя
пережившими зиму малолетками. Опять дошли до ручья, по лесине, кажись,
по той же самой, перешли на другой берег, оставив на этом провожающих,
а там дороги начали расходиться. Мугон пош„л на закат, забирая к югу,
Ромар – к северу.
По знакомым местам идти, это не по неведомому краю бродить; где
хоть раз мельком побывал, второй раз куда легче ид„тся. Никуда не
сворачивая, дошли к пойме лесной речушки, где в дебрях пряталась
избушка Йоги. То есть, шли, конечно, по беличьему хвосту, но тот вдруг
чудить начал: сперва показывал северо–запад и вдруг разом перепрыгнул
на полуночь. Тогда Ромар и решил малость переждать, посмотреть, что
ещ„ учудит злой кудесник, а самим тем временем зайти к Йоге, старуху
повидать, да заодно совета спросить, – может подскажет что старая,
вс„–таки она в этих местах давно прижилась, своей стала, всякую
местную хитрость превзошла.
– Что она может присоветовать? – ворчал Таши, теребя беличий
хвост. – И, вообще, как может такое случиться, что сегодня чародей на
закате обретался, а завтра в другой край перепрыгнул? Что ж, он, по
воздуху летать может?
– А вот это – запросто, – очень серь„зно ответил Ромар. – С той
силой, что у него в руках, можно не только по небу летать, но ещ„
много всяческих чудес показывать.
– Как же мы тогда его поймаем? – Таши обеими руками полез в
затылок. – Мы будем за ним месяц понизу гнаться, а он перепорхн„т на
другой конец земли, – и ищи его там.
– Поймаем, – упрямо сказал Ромар. – Придумаем что–нибудь. А то –
совета спросим, ну хоть у Йоги. Ты, вот, при е„ имени нос морщишь, а
между прочим, вспомни, что в сказках про мудрых йогинь говорят? Будто
они тоже по небу летать умеют. Я в своей жизни этих т„ток перевидал
целую толпу, хотя ни одна из них на людях в воздух не подымалась. А
вс„–таки, дыма без огня не бывает. Надо поспрошать.
– Вот как?.. – задумчиво протянул Таши, то натягивая на макушку
висящую за спиной шапку, то сбрасывая е„ назад. – Тогда действительно
стоит навестить бабушку... Поглядим, летает она, али нет.
– Не летает, – тихо проговорила Уника. – Она мне по секрету
рассказывала, что могут ведуньи. Не умеют они летать. И никто не
умеет. Вот ежели Хорова убить, тогда на свете много летающей нечисти
появится. А покуда таких нет.
– Беда... – протянул Ромар. – Не хватает ещ„, чтобы тот мерзавец
Хорова разбудил. Тогда вовсе мир переверн„тся. Давайте–ка, милые мои,
поспешать, пока земля нас ещ„ держит.
Вода с болотистой поймы лесной речушки уже давно схлынула, но ещ„
стояла в каждой впадинке, любой, даже неглубокой яме. Зато весь лес,
куда ни погляди, зарос высоченной крапивой. Жгучие заросли стояли
стеной, и редкие тропинки, пробитые зверьми, явно никуда не вели,
разве что к потайным дн„вкам лосей и кабанов.
– Прячется, старая, – довольно сказал Ромар. – Поняла, как мы е„ в
прошлый раз отыскали. Ну, ничего, по хоженному дойд„м, не потеряемся.
А вот хотелось бы знать, от кого она так скрывается. Кабы не от папаши
своего сынка.
Память не подвела безрукого. Таши по сотне мельчайших признаков
видел, что тот ид„т по собственным прошлогодним следам. Сам Таши,
может и сбился бы где, но Ромара сбить с пути казалось невозможным.
Уника лишь головой кивала, соглашаясь, что правильно вед„т их старик.
Крапива в урочный час сменилась кустами смородины, благоухающими
свежей листвой и усыпанными ещ„ незрелыми ягодами, а за ними открылась
поляна с избой, вспрыгнувшей на вековые столбы.
Вс„ тут оставалось как в прошлый раз, но Таши теперь смотрел на
избушку другими глазами. Теперь он понимал, откуда у немощной старухи
такое изобилие – сынок кормит; «до времени», – как сказал Ромар. И
страшный череп, насаженный на воткнутое в землю бревно, тоже прин„с
он. Таши вдруг представил, как добывал мангас этот трофей, бродил
вокруг рузарха, тревожил, не давал покоя. Швырял камнями и целыми
бр„внами, норовя попасть в незажившие раны. Рузарх, небось, был тот
самый, что с диатримами сцепился, вряд ли в здешних лесах другой такой
зверь найд„тся. Зверю бы отлежаться, вываляться в болотной грязи,
чтобы раны затянулись, а тут невесть откуда объявляется человечек,
надоедливый как июльский слепень: шумит, хохочет и бь„т... больно
бь„т. Измучил мангас зверя, а потом, подкараулив нужный момент, ударом
хрупкой с виду ладошки сломал покосившуюся соснину, так что та рухнула
на усталого и потому не успевшего отскочить хищника. Представилось,
как полз рузарх с перебитой спиной, волоча парализованные задние ноги,
и копыта чертили в земле две борозды, а мангас, заливаясь радостным
смехом, вскочил на него сверху и голыми руками драл складки кожи на
шее, чтобы достать яремную вену и так же, голыми руками, разорвать е„,
глядя в меркнущие глаза противника.
Таши затряс головой, поймав себя на мысли, что думает о рузархе с
жалостью. Слишком уж сильна его ненависть к самому слову «мангас».
Никто не умеет так ненавидеть, разве что Унике столь же ненавистно имя
Слипь. Всю жизнь, сколько помнит он себя, прожил Таши под страшной
угрозой оказаться мангасом, и что бы ни говорил сегодня Ромар, Таши не
представлял, как сможет пересилить себя и взглянуть в глаза не то что
самому мангасу, но и его матери. Хотя сейчас Таши был уверен, что
старухи дома не окажется. Улетела старая по своим делам... Не бывает
дыма без огня – умеют йоги по воздуху летать, пусть не все, но умеют.
И прячутся от людей тоже потому, что с Кюлькасом дело имеют. Потому и
на Сварга клевещут, что он, мол, их с Кюлькасовой помощью победил. На
воре шапка горит. Но ничего, они е„ здесь подождут, а как верн„тся
колдунья, вс„ разом станет ясно.
Таши подош„л к черепу, успевшему выбелиться под зимними снегами и
весенним солнцем, звонко ударил палкой, заранее зная, что ответа не
будет. Однако, деревянная дверь повернулась на журавелях и Йога, щуря
подслеповатые глаза, вышла на приступку.
– А–а!.. – протянула она. – Пожаловали? Ну, заходите...
Таши поспешным движением надвинул шапку и не сумел сдержать вздоха
разочарования. Злой колдун по–прежнему обретался где–то вдалеке, а у
самой Йоги не было ни единой ч„рной мысли. Обида была, боль,
усталость, но настоящей злобы не было.
Внутри изба, почитай что и не изменилась. Вновь, как и в прошлый
раз, старуха выставила перед гостями угощение. Таши, чувствуя себя
виноватым перед Йогой, старательно нахваливал вс„, что появлялось
перед ним: и жареное, и печ„ное, и вар„ное, и квашеное.
– Ну, как сходили? – спросила Йога, когда гости отвалились от
съестного.
– Со всячинкой, матушка, – ответствовал Ромар.
– Дурень–то мой вас не обижал? А то как вернулся – вс„ сме„тся, а
дела не говорит.
– Нет, не обижал. Хотя шутки шутить он мастак. Кабы ни был я белый
как лунь, то седых волос он бы мне прибавил. Но зато лес стал чище,
спокойней ходить будет.
Ромар неторопливо рассказал о путешествии на север: как с ночными
карликами схлестнулись, как Слипь видали и Хурака кормили. Рассказал о
детях лосося и о том, кто таков северный волшебник. О пещере промолчал
и о корявом луке... Таши отметил про себя, что, значит, и ему об этом
зря языком трепать не стоит. Пересказал, как род зиму мыкал. Йога
вздыхала, т„рла кулаком под носом.
Потом спросила:
– И куда ж вы теперь?
– А вот и не знаю... – сказал Ромар. – Шли по чародееву душу и
думали, уже, что недал„ко осталось, а он возьми да и упорхни неведомо
куда. Ну а мы к тебе завернули, может присоветуешь что?
Выслушав старика, Йога всплеснула руками, отбежала в дальний угол,
порылась там в берестяном коробке, потом повернулась к Таши.
– И вы ради такой мелочи ноги топтали? Эх, мужичь„ бестолковое!
Привыкли на зверей охотиться, вот иного ничего и не умеете. Хоть бы
девчонку спросили, она бы вас бабьей мудрости научила. Не вы должны
бегать за ним, а он за вами бегать должен! Ну–ка, поворотись, дылда...
– Йога приподнялась и приколола к шапке подвесочку из красноватого
сердолика. – И всего–то дел... Теперь, тот о ком думаешь, сам к тебе
стремиться станет. Ох–хо, горе с вами... До такой простоты не
додумались: приворотный амулет к шапке подвесить.
– Спасибо, бабушка, – сказал Таши.
Он и впрямь был благодарен, хотя ещ„ месяц назад взревел бы
раненым бизоном при одной мысли, что его хотят заставить носить на
шапке женскую бирюльку, девичье украшение. А теперь – вроде так и
надо, главное, дело сделать, а что для этого нацепить прид„тся, то
дело десятое.
– Только смотри, – предупредила старуха, – лиходей теперь на тебя
всякую минуту выскочить может. Он, поди, сам не узнает, с чего бы его
к тебе потянуло, а ты будь готов: поглядывай зорче. Сами же
рассказывали, что он носится быстрей бегучей совы, – Йога почесала
любимую бородавку и добавила: – Ежели он и впрямь такой быстроногий,
то как бы он прямо сюда не влетел... Пошли–ка, сердешные на улицу, а
то переломаете мне вс„ хозяйство – кто чинить станет?
Ромар с Уникой послушно поднялись и Таши вслед за ними. Выходя из
дома, он захватил мешок и проверил, хорошо ли держится за плечами
висящая шапка. На улице зорко обв„л взглядом светлый небосвод. Нет,
вс„ спокойно. А он уже представлял, как злой чародей, оборотившись
грозовой тучей, летит на зов приворотного талисмана...
Таши уселся на завалинку, попытал, крепко ли держится на шапке
бирюлька. Эх–ма, ещ„ чуток, и обвешают меня амулетами, словно фигурку
Лара перед праздником... Ну да ничего, перетерпим.
Уника сидит у стены, подставив лицо солнечным лучам. На лице
бродит зата„нная улыбка. Опять, небось, сын завозился в животе, вот
Уника и прислушивается, что он там вытворяет. Таши вздохнул. Что за
недоля такая? Унике скоро рожать, а они так и бродят по миру
неприкаянно. Скорей бы уж словить поганца, скрутить ему башку, а уж
там зажив„м. Диатритов назад погоним, в их пустыни, дом поставим в
пос„лке. Отдельной семь„й жить станем. Все живут на пять семей, а мы –
сами по себе – шестой. И пусть кто–нибудь попробует косо посмотреть!..
Йога и Ромар тихонько беседовали. Таши сперва не прислушивался,
потом разобрал отдельные слова и насторожился.
– ...сама не знаю, как он меня обош„л, – жалилась Йога. – Ведь
человек с виду, как есть человек! И говорит по–нашему, и одежду носит,
и оружие у него человеческое. Потом оказалось, что притворялся – вс„ у
них иное. Я и тогда чуяла, что не нашим духом от него пахнет, а как он
появится, то обо вс„м забывала, дурная становилась, ровно девчонка.
Околдовал он меня, что ли? Может и околдовал... Я ведь дверь в избе
повесила какую тяжеленную; запиралась от него, так он вс„ равно
проходил – сама я отпирала или он через застреху проскальзывал?.. Не
знаю.
«Это, никак, она о сво„м муже рассказывает! – догадался Таши. –
Тьфу, погань! Ромар–то зачем слушает?.. головой кивает, соболезнует.
Плюнуть бы дуре в морщинистую рожу, чтобы знала напер„д!»
– ...он меня ни о ч„м и не выспрашивал, сама, дур„ха ему вс„
обсказала, клятвы похерила... За то и мука мне, окаянной! Я уже на
девятом месяце была, когда он насмеялся надо мной: показался в сво„м
обличье. Тоже – человек с виду, только рот широкий как у жабы и волосы
на голове торчком стоят, а по шее и спине гребнем спускаются. Явился
вот так–то, а сам сме„тся – он смешливый был. Спасибо, – говорит, – за
науку, всему ты меня обучила. Теперь мне к дому пора. А тебе –
счастливо гнить! Ну я ему и показала, что не всю мою науку он
превзош„л. Шуганула его так, что он катком до самой реки катился. А
что проку? С тех пор так и живу: все входы–выходы заговорила, от
людей, от мира затворилась. А как дит„ родилось, так меня всю опять
перевернуло. Ты, вот, меня осуждаешь, а сам бы смог родное дитя в
колыбели придушить? Смог бы, а?..
– Я тебя, Нешанка, не осуждаю, – тихо проговорил Ромар. – Я думаю,
как нам дальше быть?
Таши с силой выдохнул воздух, успокаиваясь.
Сиди и помалкивай! Ромар лучше знает, что делать. Влез бы сейчас в
чужой разговор и вс„ испортил. А Ромар, вот, головой покивал, и о
неведомых чужинцах вс„, что можно выведал. Кто знает, может чародей
среди этих чужаков затесался? Тряс„т гривой на шее, поминает Йогину
науку. И ещ„ попомнить надо, что он глаза отводить мастак, настоящим
человеком прикидываться.
Таши переменил позу и приготовился слушать дальше.
Однако, беседе было не суждено длиться. Из смородинных зарослей
вышел сын старой Йоги.
Мангас ш„л своей всегдашней танцующей походочкой, чуть ли не
извиваясь по–змеиному, руки у него были пусты, и за спиной ничего не
было, как бы не через чащу он ш„л, где безоружный мигом потеряет свою
никчемную жизнь, а просто вышел прогуляться в местах знакомых и вполне
безопасных. Так, впрочем, и было. Мангас гулял, бездельно шлялся по
чащобам, где никто не мог противостоять ему. Хотя, ублюдок и не искал
подвигов, достойных его могучести. Он развлекался. Большая болотная
лягуха, очумелая от страха и боли, скакала перед ним, напрасно ища
спасения. Время от времени она пыталась замереть, стать невидимой,
скрыться среди травы, получить хотя бы секундную передышку, но с ногтя
преследователя с сухим треском слетала голубая искра, вонзалась в
истерзанное лягушачье тельце, и квакушка против воли совершала новый
громадный прыжок.
Таши подавил презрительную гримасу, с трудом сохранив на лице
безразличное выражение. И это тот, кого он подозревал в умышлениях
против всего мира! Прав Ромар – не может мангас быть неведомым
чародеем. Это опасная, злобная и глупая пустышка, горе и вечная вина
рехнувшейся от одиночества Йоги.
Скорее по привычке и для очистки совести Таши нащупал висящую за
спиной шапку и надвинул е„ на лоб. Меховой колпак сдавил голову
пылающим обручем. Пушистый хвостик заточенной спичкой вонзился в
переносицу. В глазах мигнуло, и за это мгновение мир успел
перемениться. Вс„, что прежде было главным, прочным и незыблемым, даже
земля под ногами, истаяло, как тает в предутренний час лунный свет.
Призрачные деревья окружали его, призрачные кусты и трава, призрачный
мир. Зато небо надвинулось к самой земле, набрякло густой венозной
кровью, опасно отяжелело, прогнулось, вытянувшись гигантским сосцом,
набухшим словно вымя объягнившейся овцы. Это чудовищное питалище
касалось темени бредущего мангаса. Оно судорожно сокращалось,
проталкивая вниз переполнявшую его густоту, и после каждой
перистальтической судороги с ногтя мангаса слетала голубая искорка,
терзающая ничтожную лягушачью плоть. А по вздувшимся небесам волной
проходила новая судорога, и казалось, сейчас небо не выдержит,
прорв„тся на бледную землю, изничтожив разом вс„, до чего сможет
достать, сожж„т, испарит, и отныне в этих местах от горизонта до
горизонта раскинется глубокая яма, полная горькой безжизненной воды, и
дал„кий берег станет будто снегом покрываться соляной коркой, а кругом
на сотни дней пути не останется никого живого, один Кюлькас уляжется
на дно м„ртвого моря и когда–нибудь, может быть, усн„т, дозволив
немногим выжившим в дал„ких краях копошиться на разор„нной земле.
Так вот на что тратилась сила, способная двигать горы! Вот ради
чего гибли люди и корчилось мироздание! Чтобы скучающий идиот мог
безнаказанно мучить лягушек! А они–то искали злодея, мечтающего
сокрушить мир!..
Уника увидела, как исказилось лицо Таши, как он приподнялся и
прохрипел приближающемуся мангасу:
– Так это ты? Это ты творишь, ублюдок?!
Уника поняла вс„ сразу. Но ещ„ прежде осознала происходящая старая
Йога. Одним прыжком она сорвалась с крылечка дома и очутилась перед
сыном.
– Ты что же, дурень, вытворяешь?! – заголосила она, вцепившись
костлявыми пальцами в волосы парня. – Да я тебя своими руками
изничтожу! Прекрати немедля!
– Надоела ты мне, – процедил мангас и, не глядя, ткнул мать в лоб
сжатым кулачком. Йога отлетела на несколько шагов и осталась лежать,
хрипя залитым кровью ртом.
К этому времени лук уже был в руках Таши. Струнным звуком запела
тетива, но часто опер„нная стрела, чей пол„т и взглядом–то не вдруг
схватишь, вспыхнула в воздухе и исчезла, не достигнув цели.
Мангас улыбнулся. Улыбка у него была радостная и удивительно
дружелюбная. Плохой человек не может улыбаться так. Но слова,
произнес„нные вслед за улыбкой, опровергали первое впечатление:
– А ты мне с первой минуты не по нраву приш„лся. Сейчас я буду
тебя убивать, медленно и очень больно. Я умею очень больно убивать...
Таши не прислушивался, чем хвалится и грозится мангас, а молил
лишь об одном, чтобы тот говорил подольше, покуда Таши успеет вытянуть
из мешка неумно прибранный зел„ный нож и кривой баюнов лук, на которые
оставалась у Таши последняя надежда.
– Сначала я вот ей брюхо вспорю, – мангас кивнул на Унику, –
любопытственно посмотреть, что у ней там. Потом...
Таши вскинул корявый дареный лук, наложил смолистую еловую стрелу,
одну из двух, оставшихся у него.
– Ты стреляй, – милостиво разрешил мангас. – До меня вс„ равно не
доста...
Воздух перед летящей стрелой вспыхнул ослепительным пламенем, но
как раз в этот миг плохонькая дурно выстроганная стрела кувырнулась в
пол„те, как иной раз случается у малых детей, и ушла от огненного
удара. Стрелка была скверно сделана и не умела как следует летать, но
видела цель – чуждое, злое волшебство, и рвалась к нему, не заботясь о
красоте и стремительности, болтаясь в воздухе, как небрежно кинутая
палка. И она долетела и вонзилась в водянистый голубой глаз.
Р„в оглушил Таши. Мангас двумя руками вырвал из раны заостр„нный
сучок и вместе с облаком кипящего огня швырнул его в Таши. Уклониться
от этого удара было невозможно, и Таши сделал единственное, что мог –
выпустил последнюю из зачарованных Баюном стрел. Увидеть, как она
летит ему не удалось, потому что воздух вокруг полыхнул ярким рыжим
светом, лишивших глаза способности видеть. Сшитая мастерами искони
враждовавших плем„н, чудесная шапка сумела прикрыть своего хозяина.
Голубое облако распалось на два смерча, которые унеслись, сокрушая
болотистый лес.
Когда возможность различать предметы вернулась к Таши, он увидел,
что мангас слепо топчется на месте. Последняя стрела выбила ему другой
глаз.
Но вс„–таки, это была не победа. Любой человек или чужинец, колдун
или простой воин уже давно лежал бы на земле, возвращая свою душу в
селения предков, но мангас продолжал сражаться. Его ничто не пугало он
умел не чувствовать боли, и не было, кажется такой раны, которая убила
бы его сразу. А вот отступить и не ответить ударом на удар было выше
мангасовых сил. И он стремился ударить.
Таши видел, как багровым нарывом вздулось небо над головой врага,
и понял, что сейчас и последует тот удар, от которого не защитит
никакая шапка, ничь„ заступничество и никакое искусство. Нет у людей
такой силы, которая могла бы противостоять мощи предвечного, когда е„
направляет злая воля. Таши ещ„ не получил ни единой царапины, он был
полон сил, в руке зажат отполированный Стакном нефрит, но вс„ это не
могло помочь ему. Пускай мангас ослеп и не может точно направить удар,
он ударит вслепую. Ему безразлично, что вместе с Таши погибнет Йога,
ему плевать, что скорее всего погибнет и он сам. Мангасу важно
ударить.
Это были не мысли, а мгновенное осознание происходящего. И так же
мгновенно Таши сделал единственное, что мог успеть: метнул священный
нож. Он бил не в мангаса, прекрасно понимая, что одним ударом с
ублюдком не покончить, что даже получив смертельную рану, тот успеет
испепелить окрестности до самого горизонта. Таши ударил в багровый
сосок, питающий чародея тупой, всесокрушающей силой. Нож перерубил
отросток, освобожд„нное небо тяжело закачалось над головой, по нему
кругами пошли волны.
И в следующую секунду Таши прыгнул, как прыгал когда–то навстречу
белому мангасу, только на этот раз в руке не было оружия. Но если дать
врагу хоть секундную передышку, он вновь пустит в ход сво„ злое
чародейство, и на этот раз будет нечем пересечь страшную пуповину.
Правая рука обхватила залитую кровью, запрокинутую голову, сжала
тонкую, такую с виду хрупкую шею... С тем же успехом можно было душить
гранитный валун. Мангас и не пытался освободиться из Ташиной хватки.
Он тоже стремился к мести. Жилистые руки обхватили Таши за пояс, сжали
так, что свет потемнел в глазах, Таши захрипел, но даже теперь не
отпустил тонкую шею...
Когда мангас плюнул огн„м, Уника закричала, хотя крика этого не
было слышно в вое и свисте вспыхнувшей схватки. И даже схваткой это
было нельзя назвать. Там где только что стояли бойцы, всклубились два
огня: голубой и рыжий. Они ударились друг о друга, не погасив, а лишь
усилив сво„ сияние; а потом оба огня были пробиты ослепительной
зел„ной молнией, и больше было нельзя определить, что происходит в
этой круговерти. А потом оттуда клубком выкатился Ромар, и в
многострадальных его зубах был зажат нефритовый кинжал.
Ромар мычал сквозь зубы нечленораздельно, но Уника поняла и
несказанное. Слишком привыкла она за последний год быть руками старого
волхва. Она схватила вытащенный из боя нож и шагнула к огненному
цветку, разноцветно сиявшему на земле. Уника знала, что ударит как
надо, не промахн„тся и попад„т прямиком в сердце врага, а Таши
останется невредим... Но очевидно, не только Уника знала это.
Йога, за секунду до того м„ртво пластавшаяся по земле, с неслышным
воплем метнулась к Унике и повисла на руке. Было видно, как она кричит
разбитым ртом:
– Не дам!
Уника, не глядя стряхнула старуху, занесла ждущий удара нож, но
прежде того пламя, катавшееся по земле, разом погасло, открыв взору
сцепившиеся в жутком объятии тела.
Прицел был верен: прямо перед Уникой ложилась под удар гладкая,
так похожая на детскую спина мангаса. Но Уника видела, что бить уже не
надо, мангас м„ртв и лишний удар только оскорбит Таши. Рука Таши,
мускулистая и покрытая т„мным волосом, охватывала тонкую шею мангаса,
так что голова ублюдка глядела под нелепым вывернутым углом, словно у
большеглазых карликов, которым он при жизни так легко сворачивал шеи.
Глаза мангаса были закрыты и умиротвор„нное выражение сошло на его
нервное лицо. Впервые в своей никчемной жизни он наш„л настоящий
покой.
– Таши... – позвала Уника.
Она перевернула так и не разжавших объятия врагов, чтобы Таши было
легче встать. Ведь он, наверное ранен, или р„бра сломаны... Вон, как
страшно впились в спину пальцы мангаса...
– Таши, тебе помочь?
Глаза Таши были закрыты и тот же покой озарял лицо, так что даже
кровь, выступившая на губах, казалась чем–то совершенно посторонним.
Таким бывает лицо человека, который сделал вс„, что надо и теперь
может отдыхать.
– Таши... – Уника попыталась разжать руки мангаса, но не сумела
сдвинуть даже пальца. Два тела не просто сцепились в бесконечной
схватке, они проросли друг в друга, руки переплелись, белесая нежить
мангаса плавно переходила в смуглую, покрытую волосками кожу Таши.
Кто знает, что творилось под покровом догорающего колдовского
пламени? Ни человек, ни мангас не могли этого выдержать. Выдержала
лишь ненависть, не позволившая отпустить врага даже после смерти.
– Таши, Таши... – твердила Уника, не переставая гладить
запрокинутое лицо любимого. На время она ослепла и оглохла, так что
один лишь Ромар видел как старая Йога подползла к телам с другой
стороны, обхватила голову мангаса и тихо безутешно завыла:
– Сыночек, сынок... кровиночка моя... да что ж они, сквернавцы с
тобой сделали?..
