* * *
Наутро чужинцы подступили к самому селению. Без толку носились
взад впер„д на своих птицах, орали, визжали, размахивая копьями,
словно приглашая выйти за городьбу. Родичи молча смотрели поверх
острых кольев, на визги диатритов уже никто не отвечал, только луки
вскидывали, если кто–то подходил слишком близко.
В селении почти не осталось воды; но даже дети ни разу не
заикнулись о жажде: словно в сильный голод начинал действовать
страшный закон, по которому последний кусок отда„тся не детям, а тому,
кто сейчас защитит, а потом добудет. А детей, в случае чего, и новых
родить можно.
Ромар, Матхи, Бойша и ещ„ несколько старших мужчин весь день
проговорили взаперти; разошлись мрачные.
Таши промаялся целый день, а потом не выдержал – как темнеть
начало прокрался к Унике. И вновь она его отругала, словно мать
нашкодившего мальца. И даже говорить не стала.
Когда совсем стемнело, и луну сокрыли наплывшие тучи, Бойша пов„л
охотников за частокол. Селению нужна вода, даже если за каждую е„
каплю прид„тся заплатить равной мерой крови.
Вернулись лишь под утро, усталые и злые, правда без потерь и с
водой; не осмелились карлики нападать в темноте да ещ„ посредь речного
русла. Но зато устроили ещ„ один завал из битых тел, отнеся его много
выше по течению. За день зараза успела растечься по всем ямам и
затончикам, так что теперь воду так просто не достанешь – ещ„ немного,
и всей ночи не хватит, чтобы один раз по воду сходить.
Тут уже и самому тугоумному стало ясно – не берегах Великой роду
Лара не продержаться.
Когда шли назад, то не только тащили воду, но, выбравшись к роще и
не найдя там засады, по приказу Бойши успели нарубить молодых рябин –
из них потом в селении сделают длинные ратовища, чтобы можно было на
переходе отбиваться от наседающих птиц. Всем понятно: пока царит
засуха, до пока Великая не верн„т сил и не потеч„т полноводно, сметая
всякую заразу, – до тех пор коротышки будут портить и перенимать
стоячую воду. Значит – надо уходить. Двигаясь по труднопроходимому
руслу, добраться хотя бы до верхового селения. Там, возле самого леса,
с водой всегда было легче. Оставалось надеяться, что и на сей раз
засуха сказалась в верховьях не столь сильно, как в коренной степи. И
от диатритов отбиваться всем многолюдством легче будет. Зиму
перезимуем – глядишь, и засуха кончится, надеялся народ. На самый
крайний случай оставался отход к закатному селению, за Белоструйную. В
горы, никакие диатриты не сунутся.
Поутру Бойша и Матхи объявили решение – уходить на север. Перечить
никто не стал, хоть и положено такие вопросы решать не волей
старейшин, а на общей сходке. Достаточно горло драли. Пора дело
делать, иначе во всем роду ни одного человека не останется.
Собирали скарб. Что не могли унести с собой – закапывали, надеясь
вернуться; хотя и догадывались – как чужинцы в селении похозяйничают,
едва ли прежним хозяевам что–нибудь из спрятанного отрыть удастся.
Плохо было, что нельзя взять с собой весь съестной припас – просто
спин донести не хватит. Ладили волокуши. Кто побойчей – вздыхали: эх,
нам бы таких птичек, чтобы на спинах ношу таскали! Другие ругались:
век бы этих птичек не видать!..
Про Унику никто не вспоминал; а сама преступница по–прежнему
сидела в Отшибной землянке; и не находилось ни одного человека, кто
рискнул бы заговорить с ней.
Выходили из домов молча – в начале похода нельзя чувствам волю
давать. Кланялись порогам, рыжим суриком чертили на дверях и пологах
фигуры предков и охранительных духов, чтобы никакой чужак не сумел
безнаказанно влезть в дом. Обещали вскоре вернуться. А уж какие стоны,
крики и плач рвали души, то одни предки ведают.
Догорела вечерняя заря. Дубовые плахи, запиравшие вход, оттащили в
сторону. И людская река – двадцать три сотни – потекла прочь. На
север. К лесам.
