* * *
Первая ночь после ухода на юг большого отряда прошла в хлопотах:
селение готовилось к будущей осаде. Задолго до света все родичи
убрались с открытых мест, и вход накрепко заложили дубовыми пряслами.
Карлики явились около полудня. Покружили возле городьбы, близко не
подходя, чтобы не попасть под шальную стрелу, и, ничем не поживившись,
сгинули куда–то, оставив на дальних подступах с полсотни всадников.
Так и провели день: люди в крепости тряслись, а коротышки, оставив
пяток караульных, занимались своими делами – ловили ящериц, словно
трупоеды собирали на обсохшем берегу раковины беззубок и объедали с
колючих кустов ягоды терновника.
– Как они могут? На них смотреть – оскомина замучает, – сказал
Ромар, уходя со стены, откуда наблюдал за пришельцами.
На вторую ночь в селении спали разве что грудные дети. Большая
часть дел была переделана, вот только мужики, кто поздоровее, за
дровами пошли. Но и остальные в постели не ложились. Какой сон, если
все мысли там, где близкие тебе люди сшиблись с чужинцами и, может
быть, в эту минуту решается – кто кого?
Матхи кружил вокруг столпа предков, завывал, старался помочь.
Ромар сидел рядом с потемневшим лицом, шептал тайные слова, дул на
восемь сторон света. Колдунов ни о ч„м не спрашивали, в такую минуту
неловкий вопрос может все чары разрушить, вот и терпели, маялись
неизвестностью.
А дн„м, в урочное время, ну, может на час позже, к городьбе
подвалила орда. На рысях подошли, с визгом, и, кажется, изрядно
удивились встретив заложенный вход и увидав над частоколом суровые
лица лучников.
Народ в пос„лке ужаснулся. Сначала решили было, что не удалось
Бойше достать диатритов, а то и попросту вся ушедшая рать побита и
теперь птичий народец явился к осиротевшему селению сводить сч„ты.
Потом Ромар объявил, что не те это карлики, что были вчера, а какой–то
другой отряд. Кто подурнее – тот сразу успокоился, а остальным от
такой новости ещ„ гаже стало. Если диатриты вот так, по полутысячи
всадников раз в пять дней подходить будут, то легче сразу умереть и не
мучиться.
День оголодавшие карлики рыскали по округе, но осады с обложенного
селения не снимали. Перед закатом, как и полагается, собрались,
повопили, грозя защитникам копьями, и пропали за ближайшим холмом.
Народ начал было привычно готовиться к ночным работам, но тут Матхи и
Ромар объявили, что за ограду выходить нельзя. Никуда чужинцы не
делись, скрылись из глаз и тут же остановили птиц и засели поблизости.
– Так ведь стемнеет скоро! – проскрежетал Парат, так и не нашедший
себе покоя из–за того, что не смог до конца идти с войском. – Оружные
люди в селе остались – выйти и перерезать поганцев!
– Верно! – поддержал воина Свиол. – Пусть люди готовятся, я их сам
поведу!
Давно ждал Свиол этого часа. Всю жизнь он уступал, каждый раз
оказывался обойд„нным. Мог вожд„м стать, а не стал, назвали люди
вожд„м Бойшу, хоть тот и моложе на шесть лет. А Свиол – старейшина, но
даже не старшина. У Барага семья – всего ничего, а он царит на
Белоструйной разом и старейшина и старшина. Туран на юге владычит, а
Свиолу и этого не досталось. Смешно сказать – из пяти старейшин – трое
в большом пос„лке живут, а в верхнем селении – ни одного. Делами там
заправляет Сават, мужик вовсе не старый. Между прочим, из его,
Свиоловой семьи, а ходит в старшинах.
И тут опять встал попер„к судьбы Ромар.
– Никто никуда не пойд„т! – сказал он тихо, но так тв„рдо, что
сразу стало ясно – не Свиол главный в эту минуту, а безрукий колдун. –
Где ты их искать будешь? Сейчас не дожинки, чтобы по лесу ночью
бегать. Птиц они схоронили, да и сил у нас таких нет, чтоб птиц брать.
А карлика ты ночью в кустах не сыщешь – он тебя видит, ты его нет.
– С факелами пойд„м! – не сдавался Свиол.
– С факелом ты на корм диатримам пойд„шь.
– Правильно Ромар говорит, – произн„с вдруг немощный Лат. – Нельзя
такое делать. Вождь перед уходом сказал, чтоб за городьбу не выходили,
боя не принимали.
Вызванный кем–то, приш„л Муха, поднялся на приступок, оглядел
поверх острых бр„вен темнеющую степь и веско сказал:
– Дык ясно же – нельзя туда идти. Карликов втрое больше, чем нас.
В песнях недаром по„тся, что большеглазого ночью не взять. А это,
считай, та же погань. Даже если порежем мы их, вс„ одно без потерь не
управимся. А там и ещ„ подойдут враги. Река пересохла, мы теперича
перед левым берегом нагишом стоим, нас без реки всякий обидеть может.
Свиол только плюнул в сердцах. За Стакном даже и посылать не стал,
и без того ясно, чью сторону примет осторожный мастер. Однако, не
утерпел, сказал:
– Как к утру наши подойдут, и прямо чужинцам на завтрак
достанутся, что вы тогда говорить будете?
– А вот это правильно рассудил, – похвалил Ромар. – Вели страже у
ворот кричать время от времени. Тогда наши заранее услышат, что враг
под стенами, и в ловушку не попадут.
– Карлики тоже услышат.
– Пусть себе слушают. Они вс„ равно нашего языка не понимают. А
кому и зачем мы кричим, и вовсе не знают. Может это мы так духов ночи
заклинаем.
Под заунывные крики сторожей ночь плавно катилась к рассвету.
Однако, в самый т„мный час случился ещ„ один переполох. На этот раз
тревогу подняли собаки.
Рядом с людьми во все времена жили псы. Вместе с людьми ходили на
охоту, и дело знали, никогда не поднимали дичь прежде времени, а в
загонной охоте и вовсе без собак было бы не обойтись. Помогали и
пастухам, а овец и коз берегли, за добычу не считая. Различали псы и
людей: чужого человека могли и порвать, а своего, даже самого малого
младенца, оставленного матерью на краю поля, охраняли и берегли. За
такую службу собакам было позволено безвозбранно рыться в помойках, а
в дни охот получали они вдоволь требухи, которой люди брезговали. В
голод, когда и люди бедствовали, собаки уходили в леса, жили там сами
по себе, а потом возвращались тоже своей охотой, никем не
принуждаемые.
Когда на селение обрушились диатриты, собачьему племени тоже
пришлось несладко. Часть псов погибли, большинство – разбежались по
кустам и окрестным рощицам, где громоздким птицам было не так–то
просто достать их, а несколько собак укрылось вместе с людьми за
городьбой. Обычно им не дозволялось заходить в селение, псы жили за
оградой возле помоек, но сейчас ни у кого не поднялась рука выгнать
четвероногих союзников на верную смерть. И спас„нные собаки заплатили
за добро добром.
Лай и визг, поднятые четвероногими могли разбудить и м„ртвого.
Народ выскакивал их домов, кто–то заорал на собак, но большинство
понимало, что так просто напуганные звери шуметь не станут. Мужчины с
оружием кинулись туда, где метались, исходя лаем, мохнатые сторожа. В
темноте не было ничего видно, но когда пастух Мачо размахнувшись кинул
вниз горящий факел, люди успели заметить т„мные фигуры, что согнувшись
удирали в степь. Карлики, оставив где–то беспомощных птиц, решили
самостоятельно пощупать оборону селения.
Вслед бегущим полетели стрелы, но то ли лучшие стрелки ушли с
Бойшей, то ли просто не повезло, но только высланный наружу отряд
никого за частоколом не отыскал.
Хотя это было потом, а покуда люди метнулись на другой звук – в
Отшибной землянке кричала Уника.
Стояла Отшибная землянка в дальнем от входа углу селения,
притулившись возле городьбы и мало что под не„ не подныривая.
Построили ту землянку в незапамятную пору, говорят, первую яму отрыл
чуть ли не сам великий шаман Сварг, тот, что посрамил йогинь. Яму
отрыл – да ещ„ и заговорил своим заветным словом, что, мол, быть здесь
тем, кого род испытывает. Не часто случалось, что сидел в Отшибной
землянке какой ни есть бедолага, бывало годами пустовало недоброе
место... Иногда по приговору старейшин держали в ней ослушников –
чтобы поостыли, да подумали о срамных своих делах. Шаманы тоже порой
заключали туда тех, кого обуял безумный дух. Этим тихая землянка тоже
помогала – беситься люди переставали, входили в разум. Про Отшибную
землянку болтали, будто там по ночам к нарушившему родовые заповеди
является сам Великий Лар – и нужно перед ним ответ держать, а ведь
спрашивает он, ох, с пристрастием!.. Правда, сам Лар – это еще
полбеды. А ежели шаман разрешит явиться к преступнику кому построже?
Наутро весь седой просн„шься...
Дверей на землянке не было, крепче любых запоров держало пленника
слово шамана. Внутри имелся камел„к, чтоб не так холодно зимой было, и
ж„сткая постель в углу. Стены увешаны рогами оленей. Олени среди
зверей особенные – по весне с ума сходят и тогда олений вождь приводит
свой народ в разум ударами ветвистых рогов. Для того эти рога и в
Отшибной землянке висели. Начн„т буйствовать рехнувшийся сородич, а
олений рог его смирит, хотя бывало, что буяна выносили поутру из
землянки избитым до неузнаваемости. Сейчас, когда в узилище сидела
Уника, Матхи на рога заговоров не накладывал: так просто висели, для
красоты и порядка.
Уника переживала заключение спокойно: она сво„ дело сделала, а там
– как судьба распорядится. Только за Таши беспокоилась – не натворил
бы чего сгоряча. О том, что происходит в селении, Уника имела самое
смутное представление; Матхи, навещавший пленницу, молчал, испуганно
молчала и Лата, приносившая дочери еду, а Ромар последнее время
крутился, словно овца заболевшая вертячкой, и много времени на Унику
выкроить не мог.
Лай собак поднял Унику среди ночи. Девушка села, засветила лучину
от углей, догоравших в очаге. Прислушалась. Какой–то шум доносился
сквозь стену. Никак скреб„тся кто?
Уника заметалась. Ну так и есть! Должно быть, Таши вернулся из
похода и, как обещал сгоряча, вздумал вытаскивать е„ отсюда! Вот уж
действительно, не дали предки ума, так под кустом не сыщешь! Погубит
себя, как есть погубит!
Возня за стеной доносилась уже совершенно отч„тливо. Потом
плет„ная стена прогнулась, вышибленная снаружи, рухнул пласт земли,
открывшийся за ней, и в отверстии показалась голова. Зеленоватым
блеском сверкнули круглые глаза, широкий рот растянулся в недобром
оскале.
Застынь Уника хоть на мгновение, карлик успел бы выбраться сквозь
прорытый лаз и тогда неизвестно, чем бы вс„ кончилось. Но Уника прежде
даже чем закричать, метнулась к выходу. Выбежать наружу ей не удалось,
могучее заклятье отшвырнуло е„ обратно. Карлик, извиваясь черв„м, полз
внутрь землянки; в руке у него был зажат острый кремн„вый сколок. Не
бог весть какое оружие, но на человека хватит.
Поняв, что отступать некуда, Уника сорвала со стены один из
оленьих рогов и, косо размахнувшись, чтобы не зацепить низкий потолок,
ударила выползающего чужинца по тонкой шее. Карлик взмякнул, рванулся
было назад, но Уника ударила его второй раз, и третий... Потом к ней
приш„л голос и она закричала. Этот крик и услышали собравшиеся возле
городьбы люди.
Первым в Отшибную землянку влетел Парат. Размахнуться топором в
низкой норе он не мог и потому ударил торчащую из стену голову ногой.
Лишь затем он увидел, что карлик был убит ещ„ до его прихода. Чужинцы,
ползшие следом, пытались вытащить попавшего в беду товарища, но олений
рог, которым орудовала Уника, плотно охватил шею и заклинил убитого в
дыре.
Ухватив за волосы, Парат втащил убитого в землянку, пихнул топором
в лаз, проверяя, не жд„т ли там ещ„ кто–то. Подземный ход был пуст, в
эту минуту карлики уже бежали от стен. Парат сунул в отверстие руку,
изогнув дугой, вытащил застрявшее в норе копьецо. Воин
полупрезрительно фыркнул, прислонил оружие к стене и, повернувшись к
людям, застывшим в дверях, сказал:
– Быстро, десять человек охотников, кто поздоровей. Выйдем наружу,
пока темно, обойд„м городьбу. Поглядеть надо, много ли они таких нор
понарыли.
Оказалось, что в тр„х местах городьба подрыта весьма основательно
и заточенные плахи ждут лишь решительного толчка, чтобы рухнуть,
открыв проход хищным птицам. К утру люди едва успели засыпать земл„й и
забить камнями слабые места, раскопанные чужинцами. И вс„ это время
часовые возле ворот продолжали то и дело размахивать огн„м и, срывая
голос, кричать в недобрую ночь:
– Засада у стен! Побереги–ись!..
