* * *
До рассвета было ещ„ порядочно, когда ополчение двинулось в
обратный путь.
Шли бодро, часто переменяя людей, тащивших носилки с ранеными и
убитыми. Только Свиоловы сыновья: Машок и Курош ни разу не попросили
смены. Шагали, пугая людей неживыми лицами, никому не доверяя
составленных из двух копий носилок, на которых лежало м„ртвое тело
Лутки. Сумела–таки проклятая птица достать старшего брата и нет больше
в роду троих неразлучников – всего двое осталось.
Но у большинства настроение было доброе и если бы не строгий
запрет Бойши – кто–нибудь затянул бы песню. Догадываясь о таком, вождь
строго–настрого велел молчать. Не хватало только поутру на диатритов
наткнуться.
И вс„–таки люди уверовали в победу. Как же, одолели непобедимых
чужинцев, хоть и великой кровью, но переломили хребет вторжению;
теперь дело за малым. Добить уцелевших, и вс„ снова будет хорошо.
Глядишь, и Великая в сво„ русло верн„тся...
Под утро несколько раз замечали диатрим, но птицы, по счастью,
были без всадников – верно, из тех, что прорвались сквозь огненное
кольцо, потеряв хозяев. Пернатые бестии носились туда–сюда, верно, так
и не опомнившись после ночного боя. Наученные, люди тотчас
ощетинивались копьями – не зря, значит, тащили назад толстые,
неудобные жерди, каких возле дома за час можно десяток настругать. А
без них диатриму и не остановить. Но – пособили предки, не выдал своих
детей великий Лар – и ночной переход не стоил Бойше ни одного воина.
Утром залегли, правда, место оказалось неудачным – крошечная роща
в балочке, что встретилась попер„к дороги, протянувшись от холмов к
Великой. Однако, выбирать не приходилось. И – как ни старался Бойша, а
полной тишины так и не добился. Попробуй удержать в себе слова, что
так и рвутся из груди! Мы ведь победили! Победили, сломили чужинскую
силу! Больше небось не сунутся...
Бойша укрывался вместе со всеми; однако он не был бы вождем, не
вышли во все стороны дозорных. И вновь Таши выпало караулить; правда,
дело досталось самое скучное – лежи себе, глазей на Великую; да только
что там теперь углядишь? Чужинцев проредили изрядно, от такой взбучки
они не скоро оправятся.
Лежал, глаза проглядывал. Пуст луговой берег, нет там никого, да и
быть не может; те карлики, что ночью туда ушли теперь трижды подумают,
прежде чем вновь через русло поволокутся... Но – приказ Бойши! Вождь
ночным походом славу себе снискал почти как Умгар, великий вождь, или
как Карн, что загнал в леса пожирателей падали. Бойшу и так–то слушали
не прекословя, а теперь и вовсе – одному взгляду повиновались.
Таши лежал на животе, от нечего делать всматриваясь в
противоположный берег. Мертво было вдали, лишь не по–осеннему поздний
суховей гонит клубок перекати–поля. А больше ничего не двинется, не
шелохнется. Так и должно быть. Когда в степи ничего не шевелится, нам
на правом берегу от этого только лучше.
А потом... Таши не мог понять – из–под земли они вынырнули, что
ли? – на низкий берег внезапно вынеслась диатрима с карликом на спине.
За ней – вторая, третья, четвертая...
Из пересохшей заречной степи подходил новый отряд чужинцев.
Таши зажал рот ладонью, давя крик, словно девчонка. И было
отчего... Диатричья сила, лавиной двинувшаяся вниз, казалась ничуть не
меньше той, что разбили на Истреце.
Вспугнутым зайцем Таши метнулся назад. Не пропала наука даром, не
заметили окаянные; неспешно брели себе вниз, вереща и взвизгивая на
десятки голосов. Голова диатричьего воинства достигла берега, а конца
еще и видно не было. Никак не меньше пяти сотен чужинцев вновь шли на
закатный берег Великой.
Бойша потемнел лицом, когда выслушал Таши. Шутка ли! до селения
ещ„ идти и идти, а тут, как назло, чужинцы!
– Лежать всем! – приказал вождь. – Может, не заметят... но копья
держать крепко!
Ох, как жалели теперь, те, кто поленился собрать после битвы
настоящие длинные ратовища! Чем теперь останавливать птиц?.. А что
тяж„лые они – так жить захочешь и не такое ещ„ потянешь.
Чужинский поток выплеснулся на истерзанный берег. Постояли, вереща
по–своему да по–птичьи; а потом – раз–раз – и потянулись на север.
Бойша только выругался в сердцах. Ох, восплачут же оставшиеся в
селении, ох, возрыдают! Наверняка решат, что чужинцы всех воинов
положили, а теперь и к селению подались...
Несмотря ни на что, выдержал вождь, никому не дал сдвинуться с
места раньше срока; и лишь когда свечерело, поднял войско. Одно только
плохо: на север диатриты пронеслись, а обратно их так и не дождались.
Неужто решили–таки у самой городьбы остаться? Кто ж их, проклятущих
знает... Ничего не поделаешь, к дому идти вс„ равно надо.
Ночная дорога оказалась не из приятных. Завывал где–то невдалеке
бездомный дух; мелькали в кустах недобрые зел„ные огоньки – светятся
парами, а ясно, что не звериные это глаза. Воины шептали про себя
тайные заговоры, кто имел – хватались за талисманы и амулеты. Добрый
оберег при всякой невзгоде помогает... хотя, вот ведь, никакие святыни
не помогли против чужинский напасти; зря молили предков, напрасно
прикармливали степных божков.
Однако до самого утра ничего дурного не случилось. За ночь подошли
к пос„лку, так что уже городьбу видать стало. Таши все глаза
проглядел, шею искрутил, высматривая диатритов – нет негде, проклятых.
Как сквозь землю провалились – хоть бы и впрямь Великая Мать поглотила
нечисть уродскую, схоронила в сыпучих песках под серым камнем!
Войско устало. Ночь туда шли – не спали; день прокемарили
вполглаза. И то подумать, какой сон, когда глаза закроешь и карликов
перед собой тотчас же видишь? Следующей ночью бились; потом м„ртвых
разбирали; а там снова поход; дн„м приладились было на отдых – так
вновь диатриты возникли. Такого никакой богатырь не сдюжит, поневоле
глаза слипаться начнут. Многие на ходу засыпали, даже те, что под
грузом: ид„т человек скорым походным шагом, оружие наготове держит, а
глаза закрыты и снится воину сон, будто шагает он по ночной степи
громить лагерь пришлых чужинцев, а усталости нет и в помине; руки
сильны, глаза зорки – не сдобровать этой ночью вражинам!
Рассвет застал воинов на ближних подступах к родному селению. Вот
уже и поля, и тропки натоптанные, а вон уже и частокол зачернел... И
тут вождь велел остановиться и залечь в тех самых кустах, на которых
ещ„ висела необобранная калина.
– Коли нет ничего, так ничего с вами и не случится, – отрезал он
на робкие возражения. Много вас тут – горячих голов. А поляжете у
самой городьбы – что тогда? Сказано – как рассветлелось, так и лежать!
– помолчал и добавил: – Вроде бы крик почудился, когда низинкой шли.
Крик слышался многим, но мало ли кто мог кричать среди ночи?
Стонущих духов в округе не нет, а по нынешним временам им покоя не
найти, вот и пошумливают в темноте. Но вождь встревожился – и лежи
носом в землю у самого можно сказать дома. Вон она, городьба, духом
домчать можно, и вроде бы свет сочится сквозь неплотно уложенные
прясла – там ночная стража береж„т покой спящих. Обычно ночью дежурило
по пять человек, а сейчас велено, чтобы полтора десятка – не меньше.
Кто–то уже ворчать начал, и тут над городьбой появилась фигура со
смоляным факелом в руках, замахала над головой огн„м, и зычный крик
разн„сся далеко окрест:
– Засада!.. Засада у стен! Побереги–ись!..
