Глава восьмая, в которой сперва выясняется,
что бежать некуда, а потом – что этого и не нужно.
Долго ли, коротко ли шли богатыри с Иваном да с пленным ба
сурманом, пока не вышли к морю синему.
– Странно мне это, – сказал Илья озадаченно, – думалось, Ру
си–матушке конца–края нет...
Пленный печенег задергался, явно желая что–то сказать.
– Развязать? – спросил Иван с готовностью.
– Погодь, Ванюша, – остановил его Алеша Попович. – Дай, спер
ва слово ему смолвлю.
Он строго посмотрел на басурмана:
– Учти, враг, ежели напрасно беспокоишь, вмиг голову снесу, а
ежели с пользой – восвояси отпустим. – А Ивану шепнул: – Так и так
от лишнего рта избавимся.
Пленник согласно закивал. Дескать, с пользой, с пользой, ска
зать только дайте!
– Что ж, развяжи его, Ваня, коли жизнь ему недорога, – сказал
Алеша и принялся демонстративно водить точильным камнем по лезвию
меча.
Иван снял повязку с лица печенега, тот жадно глотнул воздуха
и заговорил:
– Я есть картографф, ветрографф и гидрографф собаки–хана пе
ченежского. Весь дорог, рек да порог на Руси знаю...
– Говорил я, не зря языка взяли! – обрадовался Добрыня, –
признавайся, тать, где мы можем от гнева княжецкого схорониться да
предателями не прослыть?!
– Нет у меня разумения сего иметь, – сказал печенег, косясь с
опаской на алешин меч. – Могу поведать лишь, как Русь ваш, матуш
ка, устроен. А там вы уж сам решать.
– Давай, пес, рассказывай, – согласился Добрыня.
Разочарованный Алеша вернул было меч в ножны, но когда пече
нег начал свой рассказ словами – «Русь ваш невелик есть..." –
вновь проворно его выдернул и занес над басурманской головой.
– Велик, велик, – пролепетал тот испуганно, – только размером
мал.
– То–то, – сказал Алеша, – точнее формулировать надобно. А
то, не ровен час, беда случится...
– Мал размером ваш Русь... – снова начал печенег речь свою. И
вот что из рассказа сего богатыри узнали.
Русь, оказывается – остров в океане. За неделю его по пери
метру на добром коне обскакать можно запросто. Четыре реки на ост
рове сем: самая большая – Смородина, поменьше – Волга, Днепр да
Москва–река. На реках сих и стольный град Киев стоит, и десяток
городишек провинциальных с деревушками окрест. А посередь Смороди
ны опять же островок – Царство Кащеево. В царстве том только малый
лесок да болота кусок. И замок самого Кащея еще. Вот и все геогра
фия русская...
А в недрах земных – ни серебра, ни злата, ни урана какого–ни
какого. Сплошь – кораллов монолит, лишь слюда есть да графит...
Обидно Ивану стало за землю русскую.
– Что ж вы, печенеги да половцы, так и прете на нас, коль нет
у нас ничего?
– Есть у вас то, что ни в какой другой земля нет, – ответил
басурман искренне: – То скатерть–самобранка, гусли–самогуды, ведь
мин студень да прочий хабар! Цену купцы с большой земли за все это
дают немерянную. То ль из корысти какой, то ль из интереса научно
го.
– Вот, значит, что вам надо, – вымолвил доселе молчавший Илья
Муромец. – Что ж, и змеи многоглавые за морем не водятся?
– Не водятся, – подтвердил печенег.
– Скучно, знать, живут там.
– Скучно, – согласился тот.
– А зелено–вино–то есть у них?
– Это есть.
– Тогда еще ничего, – кивнул Илья. – Что ж, ладно, Ваня, от
пусти ты его с миром. Недосуг нам с ним возиться, своих дел хва
тает.
Развязал Иван пленника, тот и был таков. Поминай, как звали.
А богатыри с Иваном призадумались.
– Некуда нам, братья, и бежать–то, выходит, – сказал Илья
после долгого молчания. – Да и не гоже нам, богатырям русским,
словно татям ночным во степи хорониться. В Киев вертаться надобно,
челом князю бить. Какой ни есть, а владыка отечества. Пущай решает
– казнить аль миловать... Да и вовсе бежать нам не следовало. С
горяча это мы, не подумавши.
На том и порешили.
... Вот входят богатыри в стольный Киев–град, головы понурив
ши. Смерть лютую чают. Что за диво?! Народ по обочинам стоит, сла
ву им поет, шапочки в небо подкидывает. А глашатай князев вдоль
дороги бежит, выкрикивает периодически:
– Внимание, внимание! Слава русским богатырям да дураку Ивану
– за компанию!
– Видать совсем обнаглел собака–князь, – нахмурился Илья. –
Указ издал, что б встречали нас с почестями. Заманивает.
Когда глашатай в очередной раз пробегал мимо богатырей, Илья
изловчился и поймал его за шкирку.
– Признавайся, злыдень, издал князь указ? – спросил он гроз
но, придвинув лицо глашатая к своему, нос к носу.
– Издал, – прохрипел тот.
– И о чем сей указ?
– О том, чтоб вас, как в Киев воротитесь, встречать с почес
тями.
– Так я и думал, – с торжеством и обреченностью одновременно
произнес Илья, отпуская глашатая. Тот быстренько отполз в сторону
– от копыт подальше.
– Слыхали? – обернулся Илья к остальным.
Алеша печально кивнул. А Добрыня изрек:
– Сказал бы я, что о князе нашем думаю, да благородство не
позволяет.
Алеша, соглашаясь, вновь печально кивнул.
«Ну, снова про политику начали, – подумал Иван. – Опять беды
не миновать..." И предпринял попытку отвратить неминуемое:
– Братцы, мы ж с повинной идем!..
– Молчи, сопляк! – осадил его Илья решительно. – Я передумал.
С боем к князю пойду.
– Один за всех! – обрадованно вскричал Алеша.
– И все за одного, – отозвались богатыри и пришпорили коней.
Иван, не зная, что и думать, помчался следом. Не казнят, так
на Несмеяне поженят. Хрен редьки не слаще...
А народ все шапки кидал.
... В терем княжецкий влетели они, не слезая с коней. Вмиг
сени миновали и ворвались в гридни столовые. А там – пир горой!
Гостей да собутыльничков – видимо–невидимо!
Как узрел Владимир Красно Солнышко богатырей с мечами наголо,
потемнел челом. Но сдержался, встал с кубком в руках и таковы сло
ва молвил:
– Глянте гости мои – бояре да богатыри,
Вот и прибыли на пир герои русские,
К князю русскому – без уважения
Но не стану за то я серчать на них,
А напротив – поклонюсь с благодарностью –
За победу над ратью несметную
Да за службу земле нашей честную!
И, сказав сие, опрокинул князь чашу, а затем поклон богатырям
отвесил.
Богатыри стояли потупясь. Правду князь говорит али ерничает?
Тишина над столом воцарилася.
«Ерничает, – решил все же Илью, – издевается». И открыл было
рот, чтобы как–нибудь пообиднее князя оскорбить, но тут же и зак
рыл. Только выдавил:
– О–о!.. – и пальцем на Емелю указал.
Богатыри и Иван уставились в указанном направлении.
А Емеля начал было под стол сползать, но понял, что это его
не спасет и закричал истошно:
– Ребята?! Приехали?! А мы тут пьем за вас, ей Богу! Сади
тесть! Ну че вы как не родные–то, а?!
Иван–дурак вмиг прослезился. И тоже закричал:
– Емеля! Брат! А мы уж думали, погиб ты! А ты, значит... ты
значит... – И тут до него дошло: – А ты убег, значит? И трофеи,
ирод, прихватил?!!
– Да ты что, Ваня! Как ты мог подумать? – очень правдоподобно
оскорбился Емеля. – Не убег я, а о подвиге вашем князю сообщить
поспешил. А трофеи захватил, как вещественное доказательство.
– Ну, не так, зятек, все было, положим, – тихонько сказал ему
князь. А во всеуслышание продолжил: – Ты, Иван, говори, говори, да
не заговаривайся! Емеля со дня на день зятем моим будет!
– Зятем?! – обрадовался Иван. – Добился, значит, своего! Вы
ходит, князь, за меня ты свою дочку отдавать не станешь уже?
– За тебя? – презрительно фыркнул Владимир, словно такого
разговора никогда и не было. – Ну, ты, Иван, загнул! Ты, спору
нет, герой, конечно... Однако ж, если б я за каждого героя дочь
свою отдавал... Она б у меня давно б уж сама матерью–героиней ста
ла!
Тут сидящие за столом громогласно заржали, и обстановка окон
чательно разрядилась. Богатыри сунув мечи в ножны и соскочив с ко
ней, коих дворовые сейчас же из гридней вывели, уселись за стол
подле князя и присоединились к общему веселью.
Лишь Добрыня Никитич невесел был. И Ивану ясна была грусть
его. Знать, опять он хотел у Владимира сватать деву Забаву Путя
тишну. Думал, князь не откажет на радости... Да Ивану услышал он
отповедь и просить не решился зазнобушки. Убоялся облома позорно
го.
А веселье катилось своей чередой. Вот уже Емеля через стол
полез с дураком целоваться, вот Алеша свой коронный тост – «за
прелестных дам» – произносит... Вот, невесть откуда взявшийся, бо
ян Лапкин славу трем богатырям кричит. Вот Владимир–князь, с Ильей
обнявшись, признается клятвенно: «Да, прав ты, Илюша, собака я!" А
тот в ответ: «Да ведь и сам я, князь, собака!.." И пьют они на
брудершафт, икрой заморской, баклажановой, закусывая...
Тут было выполз Иван–дурак из–за стола – к Марье–искусснице
потянуло, да остановил его князь гневным окриком:
– Куда это ты, добрый молодец, намылился?! Аль не сладко тебе
мое кушанье?
– Сладко, княже, – принялся оправдываться Иван, – да дел по
горло...
– Нет уж, ты постой! И у меня к тебе дело есть! Подь–ка сюда!
Приблизился Иван к князю опасливо.
– А ну–ка, молодец, примерь сей шелом на буйную свою головуш
ку, – протянул князь ему богатырский головной убор.
Одел Иван шлем, тут Владимир невесть откуда булаву трехпудо
вую выхватил и ударил его по головушке. Засверкали в глазах дурака
звездочки.
– Будь же богатырем княжецким отныне! – воскликнул Владимир.
Иван, ошеломленный, под гогот сотоварищей, шатаясь, двинулся к вы
ходу. Не понял еще счастья своего богатырского.
И лишь наруже, на воздухе, опомнился: «Богатырь! Я – бога
тырь! Сбылось повеление отцовское! Сбылась мечта моя заветная!..»
И с мыслею этой кинулся он со всех ног к месту своего проживания.
– Маша! Маша! Богатырь я! – закричал он с порога.
Словно солнышко ясное выглянуло. То Марья–искуссница из све
телки своей выплыла:
– Здравствуй, здравствуй, мой милый Иванушка. Люб ты был мне
еще в добрых молодцах, а теперь – просто словом не вымолвишь. – И
раскрыла девичьи объятия.
Шагнул Иван через порог, руки пошире расставив, да запнулся и
рухнул, до объятий не дойдя.
– Ужель ты, Ванюша, во хмелю ко мне явился?! – воскликнула
Марья, склонясь перед ним и принюхиваясь.
– Во хмелю, – покаялся Иван–дурак.
– А скажи–ка мне честно, Иванушка, – продолжала она подозри
тельно, – в ванне долго сидеть ты не любишь ли?
– Вот этого за мной, ей Богу, не водится! – обрадовался Иван.
– Я совсем в этом толку не ведаю: в детстве сажа мне в кожу так
вьелася, что отмыть все равно не сумею я!
– Слава богу, а то испугалась я, – вновь расцвела Марья, – а
что черненький, даже мне нравится.
Сказав сие, наклонилась Марья пониже, тут и облобызал Иван ее
в губы жаркие.
Вдруг взгрустнула Марья:
– Вот и с Черномором у меня все так же хорошо начиналось...
– Эх, Маша, нам ли быть в печали! – воскликнул Иван, поднима
ясь: – Я теперь – богатырь, ты – вдова богатырская! Был бы жив
Черномор, он бы за тебя порадовался!
Он уселся на табурет, а Марья, хоть и усомнилась в верности
последних слов его, но промолчала благоразумно, достала из кармана
пригоршню семечек и принялись они их лузгать, друг другу в глаза
заглядывая, улыбаясь и жмурясь от удовольствия.
Засим и оставим их.
