Глава третья, в которой Иван знакомится с невеселой
историей своего нового друга.
Как на крыльях прилетел Иван в кабак.
– Друзья! – вскричал он, усаживаясь за уставленный снедью ду
бовый стол. – Поистине сегодня счастливейший день! Сегодня я при
обрел не только трех прекрасных друзей, но и возлюбленную! Знали
бы вы как она хороша! Как... как...
– Эх Ваня, – остановил его Илья Муромец, кладя тяжелую ладонь
ему на плечо. – Счастье твое просто смешно. – С этими словами сво
бодной рукой он поднял с пола трехведерную зеленую бутыль и водру
зил ее на стол. – Хотел бы я знать, что бы ты сказал, если бы я
рассказал тебе одну любовную историю.
– Случившуюся с тобой?
– Или с одним из моих друзей, не все ли равно?
Алеша и Добрыня многозначительно переглянулись.
– Расскажи, Илья Муромец, расскажи, – запросил Иван.
– Выпьем, это будет лучше, – попытался сменить тему Илья.
– А ты пей и рассказывай.
– Это действительно вполне совместимо, – заметил Илья, напол
няя кружки богатырям и Ивану.
Как из под земли перед столом вырос благообразный седоватый
старец с гуслями на ремне.
– Ой вы, гой еси, добры молодцы! – приветствовал он сидящих и
протянул откуда ни возьмись взявшуюся в его руке пустую кружку,
раза в три большую объемом, чем у богатырей, – не споможите ль на
родному сказителю в созидании вдохновения? – спросил он явно рито
рически.
– Да ты присаживайся к нам, Боян, чего уж, – предложил Добры
ня приветливо.
Боян погладил ладонью свою белую окладистую бороду, якобы
размышляя, принять ли приглашение, затем ответил с достоинством:
– Что ж, не грех с героями былинными чарку распить. – И опус
тился на скамью рядом с Алешей.
Тот вскочил и церемонно обратился к Ивану:
– Знакомься, Ваня, это Боян. Поэт.
Затем повернулся к старцу:
– Боян, это Иван. Дурак.
– Знаю, знаю, – закивал старец, – дуракам на Руси завсегда
почет. Много я о тебе преданий слышал, Ваня. А вот ликом ты каков,
еще не видывал.
«Интересно, чего это он обо мне слышать мог?" – удивился
Иван, но промолчал, решив однако пораспросить еще.
А Боян продолжил:
– Что ж, друзья мои, за удаль молодецкую! – Он опрокинул
кружку, затем смачно крякнул и занюхал выпитое грязным рукавом
кафтана.
Богатыри последовали его примеру. Иван осушил свою кружку
залпом, и почувствовал, что его глаза вылезли на лоб. Алеша га
лантно подал ему крынку с огуречным рассолом:
– Запей, Ванюша. Царская водка – напиток богатырский, не сра
зу по нутру бывает. Не печалься, привыкнешь вскорости.
Иван осушил крынку и лишь после этого сумел с хрипом выдох
нуть.
Боян, черпая большой расписной деревянной ложкой черную икру
и намазывая ее на печеные плоды хлебного дерева, вновь обратился к
Илье:
– Мне показалось, своим появлением я, богатырь, перебил тебя.
– Да, да, Илья, – обрадовался Иван, к которому дар речи уже
вернулся, – ты начал любовную историю...
– Вы непременно этого хотите? – обвел Илья присутствующих тя
желым взглядом. Те закивали, набивая рты явствами.
– Хорошо, пусть будет по–вашему... Один из моих друзей, некий
богатырь, родом, как и я, из села Карачарова, что недалече от
славного города Мурома...
– Брось жеманиться, Илюша, – перебил его Боян, – в селе–то
Карачарове только один богатырь и был.
Илья Муромец густо покраснел.
– Что ж, ладно, будь по вашему, – сказал он замогильным голо
сом. – Резанем правду–матку... Так вот. Родился я в селе Карачаро
ве, что под Муромом, отец мой, батюшка, был крестьянином. И сидел
я сиднем целых тридцать лет...
– А чего? – удивился Иван.
– Детский паралич, – шепотом пояснил Алеша.
Тем временем Боян, не дожидаясь приглашения, хряпнул еще
кружку, утер губы ладонью и вмешался:
– Ну, эту–то историю любой дурак знает. Разве что кроме это
го,– он покосился на Ивана. – И как тебя калики перехожие вылечи
ли, и как ты Святогора–богатыря в гроб загнал. И как жену твою Ка
лин–царь извел. А вот про любовную интрижку, – он скабрезно хихик
нул, – про это мы еще не слыхивали. Ближе к телу, Илюша!
Илья ударил кулаком по столу так, что огурцы и апельсины зап
рыгали по нему, как мячики.
– Слушай, дед, еще раз вякнешь, седин твоих не пожалею я...
– Молчу, молчу, – испуганно затряс головой Боян.
– Не, Илюха, ты кончай, – вмешался Алеша Попович, – старик
дело глаголит. Обещал про бабу, а сам опять про калик своих...
Услышав эту фразу, Добрыня поднялся, держа свою кружку в вы
тянутой руке:
– За пр–р–релестных дам!
Выпили.
– Ну ладно, – сказал Илья, – дело, значит, было так. Перебив
всю нечисть вокруг Мурома, собрался я на службу ко Владимиру. Отс
тоял заутреннюю, седлал своего добра коня и попер. Еду я еду,
вдруг – на дороге камень, а на камне том надпись...
Боян, желая вставить словечко, открыл было рот, но Илья пока
зал ему свой волосатый богатырский кулачище, и тот, клацнув зуба
ми, рот захлопнул. А Илья продолжил:
– «Налево пойдешь, в избу читальню попадешь, – на том камне
писано, – направо пойдешь, славу себе сыщешь, а прямо пойдешь, го
лову свою сложешь». Ну, думаю, налево мне не надо, грамоте–то я не
шибко обучен. За славой мне тоже недосуг бегать, пусть она за мной
бегает. И двинул я коня прямой дороженькой. На Киев. И любой бога
тырь бы так поступил, верно я говорю?
Алеша и Добрыня согласно закивали. И вновь опрокинули на ра
достях свои чарки в глотки. Вокруг раздался одобрительный гул.
Впервые, доселе увлеченный беседой, Иван украдкой огляделся. В ка
баке за столами дубовыми сидело по меньшей мере три десятка бравых
молодцев. И все устремили свое внимание к столу его новых товари
щей.
– Ну вот, – продолжал Илья, – не прошел мой конь и десятка
верст, как услышал я посвист змеиный, да окрик зверинный. Конь мой
встал, как вкопанный, а я, хоть и не робкого десятку уродился,
сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того свиста в жилах, прямо
скажу, стынет.
Глянул я по сторонам, никого нетути. Глянул вверх и вижу: на
трех дубах корявых гнездо огромадное свито. Тут слетает с него и
встает передо мной птица–не птица, человек–не человек...
– Соловей разбойник, – не выдержав, вставил словечко Боян и
испуганно прикрыл рот ладонью.
– Точно, – сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом сме
рив старца, – соловей.
– Молчу, молчу, – затравленно втянул голову в плечи сказитель.
– Правильно, – одобрил Илья, – и вот говорит мне соловьище
этот поганый: «Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с то
бой, богатырь, побратаемся. Будь ты мне братом названным. Станем
мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги вершить богатырские». Ни
чего я ему не ответил, только вынул свой булатный меч, да и срубил
чудищу буйну голову...
– За что?! – поразился Иван.
– А так, – объяснил Илья, – чтоб не лез с любовью со своей.
– Темный ты, – сказал тихонько Боян Ивану на ухо, – былин не
знаешь. У них, у богатырей, заведено так. Вот и Алеша с Тугариным
тоже, и Добрыня...
А Муромец рассказывал дальше:
– Положил я соловьеву голову в чемодан и дальше двинул.
Чуть–чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал я в дверь, та
из петель–то и выскочила. А в сенях – девица красная стоит, в ру
ках кочерга: от врага обороняться. Как ударила она мне той кочер
гой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.
– Ну наконец–то, до дела добрался, – радостно потер ладони
Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:
– А какая она, девка–то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там, у
ней какие, остальное все...
– Какая? – переспросил Илья и тут же ответил: – А мне как раз
под стать. Кочерга–то у ней была в девяносто пуд.
– А ноги–то, ноги? – настаивал Добрыня.
– Ноги?.. – Илья задумался, потом пожал плечами, – ноги как
ноги, шестьдесят восьмой размер.
Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губа
ми. А Иван вспомнил свою изящную миниатюрную Марью и вновь утвер
дился в мысли, что о вкусах не спорят.
– «Красна девица, – спрашиваю я ее, – как звать тебя?" «Але
на», – отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», – говорю. Улыбну
лась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: полюбился
я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и
повенчались – под ракитовым кустом.
– Вот это по нашему! – хлопнул себя по коленке Алеша и от из
бытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алко
голя и грез о Марье мечтательно произнес:
– И жили они долго и счастливо...
– Если бы! – горестно осадил его Илья, – эх, если бы. И умер
ли бы мы в один день... Уж кто–нибудь позаботился бы. Так нет,
вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый
похвастаться. Поставил я в горнице ее на стол чемодан свой да и
говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю русскую избавил!»
И крышку–то отворил. Как на голову соловьиную Алена глянула, зак
ручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, – говорит, – это ж ба
тюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец – дороже.
Поеду я теперича в Киев–град на тебя, богатыря, управу искать у
князя, у Владимира, у Красно Солнышка». Сказала так, вскочила в
седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася.
Так–то вот.
Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.
– А дальше, дальше, что было? – спросил он, всхлипывая.
– А дальше вот что было, – ответил Илья, ликом чернее тучи
став, – пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемодан
чиком. Три дня и три ночи шел, да раздумывал: «Не по смерть ли я
иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир пос
лушает..." Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжецкие,
прошел во гридни столовые, глядь, князь со свитой своей пир пиру
ет. Крест я клал по писанному, да кланялся и Владимиру, и Васили
се–княжне, и боярам, и богатырям...
– Вот это я уже помню! – обрадовался Добрыня, – как ты Влади
мира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со сторо
ны–то виднее.
– Рассказ этот ноша мне тяжкая, – молвил Илья Муромец, – не
пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.
Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной. Нако
нец, он вновь нарушил ее:
– Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней сжалился
и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона
сосватать...
– А это еще кто? – спросил Иван.
– Не знаешь? – удивился Боян, – ничего, узнаешь еще.
– Гапон – это Владимиров главный советник, – пояснил Добрыня.
– Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после
Василисы. Но сам поп – прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а
мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.
– Как вошел я в княжецкую гридню столовую, – продолжал Илья,
– встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, – говорит, – к
нам пожаловал, словно пес пешком, не на коне лихом? Посадите–ка
его на конец стола, там, где нищие да убогие..." А рядом с князем
попишка сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам
Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив
головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал,
только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел...
– Ой, погоди, Илья, – снова влез Добрыня, язык которого слег
ка заплетался, – дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты
же не видел. Когда ты вышел, да дверью хлопнул, стены в тереме
треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там – голова со
ловьева. Потом прибегает стражник: «Князь, – кричит, – Илья Муро
мец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке
сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит." Рассердился князь,
послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вер
нулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не
вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит:
«Видно спутал я Илью–богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый
есть? Вы найдите его, да скажите, что приму его с великими почес
тями." Тут мы с Алешей и вызвались. Ох, и погудели!
– Да–а, – протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания,
– пока все маковки золотые с Ильей на троих не пропили, из кабака
не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «При
ми, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекоменда
цию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на
камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял?
– А Алена–то как? – поинтересовался Иван, несколько обескура
женный услышанным.
– А что Алена? – горестно тряхнул головой Илья, – похоронила
она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и
осталась. Говорят, и свадьба скоро. Поймал я ее как–то в княжецких
сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея,
не желаю! То ли дело Гапон – мужчина интеллигентный, грамотный...»
Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир, пес, приказал
бы ей, пошла б за меня.
– Ох, как прав ты! – воскликнул Алеша в сердцах, – пес пога
ный наш князь! Гапону–то в рот заглядывает, а нам, богатырям, уж
третий месяц жалования не повышает!
– Не ему, собаке, мы служим, – внезапно зарыдав, поддержал
друзей Добрыня, – а земле русской! – сказал и принялся ладонью
размазывать по лицу слезы и сопли.
Иван беспокойно огляделся. Хоть опыт его жизненный и невелик
был, а все же чувствовал он, что речи подобные добром не кончатся.
Нужно было как–то сменить тему. И он заговорил про то, чем сейчас
его головушка более всего занята была:
– Ну, Илья, твоя история – нетипичная. Не обязательно же так
бывает! Вот у меня возлюбленная, она и лицом красна, и умом ясна.
И никогда она мне попереч не пойдет. – Тут хмель да желание покра
соваться пересилили иванову правдивость, и хвастовство его перешло
в откровенное вранье: – Да я ей только шепну: «В койку, Маша»,
она уж там, одно слово – искуссница!
Богатыри довольно заржали, а Боян, ткнув Ивана в бок, зашипел
ему в ухо:
– Ты че, дурак, обалдел? Здесь ведь муж ее – Черномор.
– Где?! – испугался Иван.
– Да прямо за тобой сидит.
Не удержавшись, Иван обернулся. Но место на скамье за сосед
ним столом пустовало.
– Нету там никого, – сказал он с облегчением. Глянул и Боян.
– Только что тут был, а теперь и след простыл. Ну, жди Иван
неприятностей...
Но не придал Иван словам этим особого значения, так как Доб
рыня и Алеша принялись тем временем рассказывать и свои увлека
тельные истории. Подумал только: небось Черномор давным–давно из
кабака ушел. Подумал и успокоился.
А зря. Потому что на самом–то деле все слышал Черномор и те
перь, сжигаемый ревностью, мчался он в палаты княжецкие, лелея в
душе нехитрый план мести.
Бежал Черномор дорогой не окольною, а прямиком через джунгли,
пугая обезьян и попугаев. Вот и палаты.
Князя он застал в тронном зале за игрой в домино с Гапоном.
Видно Владимиру в игре не везло, так как сидел он в одних кальсо
нах да в короне, а его сапоги, мантия и прочие одежды кучкой лежа
ли возле Гапона.
– Не вели казнить, вели слово молвить! – вскричал Черномор,
кланяясь.
– Ни минуты спокойной! – возмутился князь, не отрывая взгляда
от стола. – Поиграть не дадут! Может все ж таки повелеть казнить,
а не слово молвить, а? – но тут же, выговорившись, смягчился: –
Ладно, давай, выкладывай. – И обернулся к Черномору.
Гапон, пользуясь тем, что Владимир не смотрит, принялся под
менивать костяшки.
– Три твоих богатыря да дурак с ними сидят сейчас в кабаке да
тебя, Красно Солнышко, хают принародно.
– Вот же мерзавцы! – возмутился князь. – И как они меня хают?
– «Не собаке князю мы служим, – говорят, – а служим земле
русской».
– Про землю русскую – это хорошо, – заметил справедливый
князь. – А вот про собаку – не хорошо. – Гапон, – повернулся он к
попу, и тот мигом отдернул руки от фишек, – чего делать–то с бе
зобразниками будем? Воспитывать?
– Поздно, – заявил Гапон злобно, – воспитывать надо было,
когда они на лавку поперек ложились. Теперича только одно поможет:
головы поотрубать.
– И то верно, – согласился князь, – мудрый ты у меня, – он
ласково потрепал Гапона по щеке, – они мне и самому как бельмо на
глазу. Только водку жрут да похваляются, а толку никакого. Но как
их взять–то, ежели они втроем по силе всей моей дружины стоят.
Только угроблю ее бестолку.
– Ну, это просто, – ухмыльнулся Гапон, – они как напьются,
куда идут?
– Ко мне, – ответил князь, – явятся, на ногах чуть стоят,
«хотим, – говорят, – подвиг совершить, прикажи, князь, чего–ни
будь!»
– Ну вот, давай подождем. Как явятся, тут мы их тепленькими и
покоцаем с дураком ихним вместе.
– Точно! – обрадовался князь, – а пока сыграем?
– Сыграем, сыграем, – закивал Гапон, – больно мне кальсоны
твои глянутся. И корона.
– На корону не зарься, она казенная!
Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон повернулись к
нему.
– Чего тебе еще? – спросил Владимир, – ступай.
– А может головы–то рубить не надо, а? – спросил Черномор
слегка напуганный результатами своего навета. – Да и богатыри–то
тут ни при чем, главное – Иван...
– Ступай, ступай, – повторил князь, – сами разберемся. – И
вновь повернулся к домино. – Елки палки! Все что ли уже?!
– Все, – скромно подтвердил Гапон. Разоблачайся, княже.
Понурившись, дядька Черномор медленно двинулся прочь. В се
нях, зажав под мышкой княжецкие кальсоны, его догнал Гапон.
– Эй, Черномор, дело есть!
– Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?
– Ну, кто собака, это мы с тобой потом обсудим. Ты вот о чем
подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?
– Так, – тяжело вздохнув, признал Черномор.
– А без них дружина княжецкая – тьфу, верно?
– Верно.
– Теперь представь, что как раз в этот момент на Киев печене
ги нападут.
– И представить–то боязно.
– А ты не страшись. Ежели ты со своими тридцатью тремя бога
тырями за печенегов выступишь, быть тебе у ханского наместника во
еводою!
– Да ты что?! – взъярился Черномор, – да я тебя сейчас!..
– Только тронь, – пригрозил Гапон, – в миг голова с плеч сле
тит.
– А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.
– Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!
– И то правда, – снова вздохнув, согласился Черномор, – что
же делать–то?
– А ты иди домой да подумай хорошенько, – посоветовал Гапо, –
ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?
– Так, – сокрушенно подтвердил Черномор.
– Ну тогда адью, до встречи, – помахал ему Гапон ручкой, –
как надумаешь чего, сообщи, – и поп вприпрыжку помчался обратно в
тронный зал.
