Глава четвертая, в которой Алеша не желает
быть решкой.
Но вернемся к нашему герою и его доблестным друзьям. Пока у
князя Владимира плелись дворцовые интриги, много пива, зелена вина
да водочки утекло в утробы богатырские.
Усилиями Ивана беседа за столом двинулась в ином русле. Да и
трудно разве русского мужика склонить к разговору о женщинах?
– А вот у меня тоже история, – нетрезво ухмыляясь, заявил
Алеша Попович.
– И у меня, – ревниво перебил его Добрыня.
– Нет уж, я первый, – заупрямился Алеша.
Добрыня схватился за меч:
– Давай–ка, любезный, силушкой померяемся, чья возьмет, тот и
первый.
– Стойте, стойте, – принялся утихомиривать их Иван, –
пусть–ка Бог вас на правду выведет, – и, достав из кармана двухг
ривенный, предложил: – Орел – будет Алеша, а решка – Добрыня.
– Почему это Алеша – орел, а я – какая–то там решка?! – воз
мутился Добрыня.
– А потому! – ехидно хихикнул Алеша.
– Ну, давайте наоборот, – торопливо предложил Иван.
– Но–но, – на этот раз схватился за меч Алеша.
Иван понял, что попал в щекотливое положение, и не сносить бы
ему головы, не вмешайся в беседу Боян:
– Полно ссориться вам, добры молодцы. Лучше чарки свои бога
тырские вы наполните–ка зеленым вином, да испейте их друг за дру
женьку. Да за Русь нашу – милу матушку.
– Дело Боян говорит, – поддержал сказителя Илья Муромец, –
давайте вмажем, чем меж собой собачиться.
Иван расслабился. Выпили.
– А все–таки интересно было бы мне рассказы богатырские пос
лушать, – заметил дурак.
– А давайте–ка я расскажу о вас, – предложил Боян, – ведь
давно уже все ваши подвиги превратились в преданья былинные.
– Да чего ты расскажешь? – презрительно сморщился Алеша, и
стало заметно, что он уже не вяжет лыка, – вы ж, бояны, все пере
делали, все приукрасили.
– А, пусть рассказывает, – махнул рукой Добрыня и угодил ла
донью в чашку маринованных кокосов, – а мы поправлять будем.
– Ладно, ври, – разрешил Алеша.
Боян проворно выставил перед собой гусли, ударив по струнам
извлек из недр инструмента немелодичный аккорд и вдохновенно заго
лосил:
– Из славного Ростова, красна города, шел Алеша, что попа сын
соборного! Не за славою он шел, не за золотом, а на службу он шел
ко Владимиру!..
Алеша вдруг разрыдался и упал лицом в тарелку с печеными уст
рицами, причитая:
– Не за славой, точно, не за золотом. – И затих.
Воодушевленный успехом Боян заголосил дальше:
– Вот сидит он за столом у Владимира,
А за тем же столом – Тугарин Змеевич.
Он по целой ковриге мечет за щеку,
Да по целому ведру питья медвянного.
Указал на Тугарина Алеша–млад
Да и молвил он князю Владимиру:
«Ой, нечестно твой Змеевич пьет да ест,
Как болван, дурачина нетесанный.
Как возьму я за шкирку Тугарина,
Да под гору высокую выброшу!
Почернел тут Тугарин, что ночь зимой,
Да с Алешой пошел в чисто полюшко.
Там ему богатырь во честном бою
И оттяпал поганую голову.
Тут Алеша перебил Бояна, подняв перемазанное устричным соусом
лицо:
– Говорил я, врать будешь, так и есть, не удержался.
– Зато красиво, – заступился за Бояна Добрыня.
– А на хрена она мне, красота эта?! – продолжал кипятиться
Алеша и передразнил: «Там ему богатырь во честном бою..." Да во
честном–то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом я
его взял, самым что ни на есть подлым. Аж поныне совестно. Вышли
мы в чистое поле, я и говорю: «Что ж ты, Тугарин, брешешь: гово
рил, что один на один будем биться, а сам войско за собой привел?»
Обернулся Тугарин округ себя, тут–то голову я и отсек ему.
Ивану за Алешу стало стыдно.
– Не, Попович, – гнул свою линию Добрыня, – у Бояна–то кра
сивше будет. Давай, дед, ври дальше.
– Это он по скромности своей, – пояснил Боян реакцию Алеши и
вновь ударил по струнам, – потому как Алеша Попович–млад своей
доблестью честной прославился, ведь не зря ж он покинул свой дом
родной и семью, и жену раскрасавицу...
Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:
– Да кончай ты врать–то, уши вянут. В гробу я твою доблесть
видел! Я как раз от жены–то в Киев и сбежал! Она же у меня – ца
ревна–лягушка.
– А, эту историю я тоже знаю, – обрадовался Боян, – очень ро
мантическая история...
Но продолжить Алеша не дал. В пароксизме хмельной искренности
он заявил:
– И это тоже вранье. По правде–то так дело обстоит: днем она
баба как баба, очень даже симпатичная, а вот ночью – лягушка! На
доело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше службу слу
жить, чем с лягушкою жить.
Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная
кому из них верить, чему отдать предпочтение – красоте или правде.
– Ох ты горе горькое, – взвыл тут Алеша, – разбередил ты,
гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не
сыпь мне соль на рану, дед, хватит! Расскажи–ка лучше о себе ты,
Добрынюшка. Мы–то с Ильей и так все знаем, а вот Ване, добру мо
лодцу, в новинку да в урок будет.
Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:
– Будь по–твоему, Алеша. Слушай Ванечка. Расскажу–ка тебе я о
том сейчас, как со змеем поганым в честном бою я племянницу князе
ву вызволил – красну девку Забаву Путятишну.
Изрядно пьяный Боян, не остывший от распри с Алешей и приис
полненный духа противоречия, перебил его:
– «В честном бою..." Да все ж знают, что вы с тем змеем уго
вор держали друг на друга не нападать. Он и не ожидал ничего, ког
да ты в чертоги его ворвался.
Добрыня покраснел как рак, свирепо глянул на сказителя и мол
вил:
– В честном ли бою, не в честном ли, а Забаву Путятишну выз
волил.
– Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши.
Только было сватов прислал, как змей ее из под носа и увел. Между
прочим, с ее же согласия.
Вокруг раздалиь смешки. Иван огляделся. Все посетители кабака
промеж собой вовсе не разговаривали, а внимательно прислушивались
к беседе за их столом.
Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять меча,
произнес с расстановкой:
– А уверен ли ты, Боян в словах своих?
– А чего же мне неуверенным быть? – вопросом на вопрос отве
тил тот, не заметив угрожающего жеста, – аль не я в твоих сватах
ходил?
– Чего ж Забава не пошла за меня, как ты думаешь? – спросил
Добрыня ледянным тоном, явно Бояна провоцируя. А тот, как это по
рой бывает свойственно людям творческим, не заметил подвоха и упи
вался своей осведомленностью:
– А чего тут думать–то? Владимир не отдает. Рылом, говорит,
ты, Добрынюшка не вышел...
Вокруг вновь одобрительно загоготали.
– Ну все, дед, – побледнев, тихо сказал Добрыня Никитич и
стал медленно медленно подниматься со скамьи, – договорился ты.
Тут лишь Боян очнулся от эйфории.
– Добрыня, ты мне друг, но истина дороже, – пролепетал он,
осторожно сполз со скамьи и попятился к двери.
– Врешь, не уйдешь! – вскричал богатырь и, взмахнув саблей,
вскочил прямо на стол.
Юрким выхухолем лесным скользнул Боян в дверь, а все прочие
присутствующие повскакали с мест и, кто мечем, кто саблей острой,
а кто и булавой пудовой принялись размахивать в воздухе, то и дело
задевая соседей...
Не долго думая, Иван схоронился под стол. Под столом было ти
хо и уютно. «Так, – подумал Иван, – пора смываться. Однако пой
ду–ка я за Бояном прослежу. Все–то этот дед знает. Ежели с ним
дружбу свести, вскорости я всех поднаготных киевских знатоком ста
ну. А три богатыря уж так набрались, что, пожалуй, моего исчезно
вения и не заметят...»
С мыслью этой он на четвереньках пополз к выходу. Вокруг
хрустела мебель да косточки богатырские. Но внизу было вполне бе
зопасно.
Выбравшись наружу в душную летнюю ночь, в свете звезд Иван
увидел невдалеке сутулую фигуру улепетывавшего по Муромской дороге
Бояна и кинулся за ним.
