Глава пятая, в которой молодой боян поет
загадочную былину, а Илья наступает на горло собственным
чувствам, за что те жестоко мстят.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Шли–шли
богатыри по острову Буяну, да и проголодались.
– А не пожевать ли нам бананчиков? – весело предложил Иван.
– А пожевать! – дружно откликнулись Илья с Аленой. Мнение
мудреца с толмачом спрашивать не стали. Хоть и проявил Кубатай не
чаянный героизм, а Смолянин неуместный оптимизм, но все же до бо
гатырей они еще не доросли.
Раскинули богатыри скатерочку, постучали по ней требователь
но, И появились явства. Бананы, ананасы, киви, авокадо, огурцы со
леные, сала шмат, да медовухи жбан.
Только собрались богатыри голод утолить, как из–за пригорка
путник вышел. Насторожился Илья, Алеша за меч взялся, Кубатай са
белькой начал помахивать... Да вдруг Иван–дурак в путника вглядел
ся, и радостно сообщил:
– Богатыри! То свой, я его на сходке боянской видел! Это боян
Воха, что на гишпанском инструменте играет! Воха, иди сюда!
Молодой боян подошел к ним. Гишпанский инструмент висел у не
го на груди, а за спиной была объемистая торба.
– Откуда ты здесь, Воха?! – приветствовал его Иван. – На ост
рове Буяне, вблизи царства Кащеева?
Боян слегка смутился, но ответил с достоинством:
– Какой же остров Буян, коль не идет по нему боян... А иду я
из царства Кащеева. Ходил я к кикиморам да лешим, носил им из Кие
ва сало да медовые пряники. Они мне за то грибков сушеных да
огоньков болотных отсыпали. Продам я их на базаре Киевском с выго
дой, буду сидеть на лавочке, да былины сочинять.
– С нечистью торгуешь?! – возмутился Кубатай. – Мы, бояны,
должны быть выше этого!
– Что ж делать, кушать–то хочется, – вежливо ответил Воха,
поглядывая на скатерть–самобранку.
– Садись, отведай нашего угощения! – гостеприимно предложил
Иван.
– Не откажусь, – согласился боян. – От самобранки не убудет,
а мне накладных расходов меньше.
Достав из–за голенища деревянную ложку он принялся черпать
медовуху, закусывая то огурчиком соленым, то бананом сладеньким.
Илья хмуро уставился на бояна, и вполголоса сказал:
– Молодой да прыткий. Салабоны дедов ровняют!
– Оставь, Илья, – урезонил его Иван. – Он нам былинок споет
свежих!
– Это хорошо, это я люблю, – успокоился Илья, и друзья приня
лись уплетать кушанье.
Когда самобранка опустела, Илья икнул и важно спросил:
– Ну что, боян, потешишь стариков–защитничков песенкой?
– А че не потешить? – откликнулся насытившийся боян. – Про че
спеть вам? Про Соловья–разбойника?
– Нет! – глухо прорычал Илья.
– Может про тварь морскую, медузой называемую, или про ко
рабль пиратский, что к берегу пристать не может?
Илья побагровел.
– Что, боян, и песен у тебя нет нормальных?
– Сымпровизируем, – сообразив, что дело пахнет рукопашной,
заявил Воха. – Слушайте.
Подергал он струны гитарные, посмотрел вдаль мечтательно, да
и запел:
– Василиса, Василиса, заварила ты дела,
Самоцветные сережки вдруг Кащею отдала!
А когда тебя прижало, стал Владимир ревновать,
То пришлось тебе, Премудрой, дурака себе искать!
Богатыри онемели. Алеша помотал головой и прошептал:
– Он же тайны государственные разглашает! Откуда узнал?
А боян пел дальше:
– Вот собрались в путь–дорогу, на кровавый лютый бой
Илья Муромец, Алеша, и Добрынюшка седой...
– Не седой он! – заступился за друга Илья.
– Для рифмы, – не прерывая музыки сообщил боян. И продолжил:
– С ними наш герой любимой, наш заслуженный дурак,
Называть имен не будем, ясно, что Иван, и так.
А еще два странных типа из заморских дальних стран,
Смолянин, толмач известный, и крутой мудрец...
– Имен не надо! – крикнул Кубатай, выхватывая саблю. Воха
втянул голову в плечи и робко допел:
– Пам–пам...
– Так–то лучше, – отстояв свое инкогнито заявил Кубатай, са
дясь на место. – Мог бы, между прочим, «боян» спеть – и в рифму
было бы, и по сути верно. Эх, учить вас, молодых, еще, не переу
чить...
Оправившийся Воха продолжал:
– Много было приключений у героев на пути,
И не все из приключений удалось им обойти.
Вот, к примеру, чудо–юдо, что Кащей на них наслал.
Где он только эту харю семимордую сыскал?
Не брала урода сабля, не помог и кладенец,
Но по счастью чудо–юдо в разговор втянул мудрец.
Накидал вопросов кучу, перессорил семь голов,
Вот и стало одним гадом лучше в меньшем из миров!
– Че–че?! – оторопел Илья, а Кубатай грозно сдвинул брови.
Воха торопливо запел заново:
– Вот и стало одним гадом меньше в лучшем из миров!
– Пойдет, – вынес вердикт Кубатай, и мир был восстановлен.
– А потом пришли к речушке, что Смородиной зовут,
Быстро плот соорудили и сидят, погоды ждут.
Вот подул попутный ветер, вдаль отправился их плот,
А русалки той порою затевали хоровод.
Стали петь они зазывно, призывать богатырей,
Чтобы...
– Не надо! – хлопнул кулаком по скатерти Илья. – Не пой про
Добрыню! И так на сердце горестно!
– Тарам–пам–пам, тарам–пам–пам,
Пам–пам–пам–пам, пам–пам–пам, – забормотал Воха. И вдруг
менившимся голосом, заорал:
– Будь попрочнее старый таз,
Длиннее был бы мой рассказ!
– Какой таз? – поразился Иван. Смущенный Воха признался:
– Да нет, это что–то другое. Я это в былину про пиратов
вставлю... Слушайте дальше...
– Дальше? – в один голос изумились богатыри. Но бояна уже
несло:
– Встретили в пути бояна, с ним уселись пировать,
Пару песенок послушать, удовольствие поймать.
Но не в кайф пошли былинки, неугоден стал певец,
Был он прочь с позором изгнан. Но и это не конец.
Дальше встретили девицу, ту, что силой, аки слон
Ту, что поп Гапон коварный увести хотел в полон.
Не поверили слезинкам на девических щеках,
Пару прутьев из бамбука обломали впопыхах.
Больно высекли красотку... Сердце, плачь! А горло – пой!
Больно высекли... Илюша с той поры ушел в запой.
Дальше в лес пришли дремучий, тут Алеша учудил,
Богатырь, а как ребенок, то, чего не надо, пил.
А потом судьба коварно пошутила средь болот...
И лишь трое из шестерки свой закончили поход.
Но на подступах к Кащею приключилось черте–че!
Не рискну я рассказать вам, что случилось с толмачом.
И мудрец сменил обличье, стал пушистым и с хвостом,
Впрочем, песня об Иване, мудрецы здесь ни причем.
Наш Иван с Кащеем бился, много сил потратил зря,
И решил, что фрукт любимый подкрепит богатыря...
Зря Иван жевал бананы, не в бананах, видно, суть.
Фрукт сей не залечит раны, не поможет отдохнуть.
Кожура – другое дело, кожура – всему венец.
Шкурку от банана смело примени – врагу конец!
Наступила тишина. Нарушил ее Илья Муромец, привстав с места и
тихо, но грозно сказав:
– Так... Былинки хитроумные сочиняем... Подтексты да идейки в
них вкладываем?
– Какие идейки? – возмутился Воха, быстро закинул гитару за
спину, засунул в карманы парочку авокадо и навьючил торбу. – Меня
всегда ругают, что в былинах идей нет! Я первый раз в жизни идею в
былину запихал!
– И в последний, – задумчиво сказал Илья, извлекая из ножен
меч.
Воха торопливо зашагал от скатерти–самобранки, а удерживаемый
спутниками Муромец орал ему вслед:
– Интеллигенция! Вишь, беды нам пророчишь, молокосос! А сам
сало за пределы Киева вывозишь! Подрываешь экономическую мощь
страны!
– Что ты так разъярился? – поинтересовался удивленный Иван,
когда боян скрылся из поля зрения, а Илья немного поутих.
– Суеверный я, – смущенно признался Муромец. – Не люблю, ког
да беду накликают... Как там он пел–то? Илюша с той поры ушел в
запой... Ох, боюсь...
– Так ты не пей – и не сбудутся предсказания черные! – ра
достно заявил Смолянин. – Делов–то!
– Не пить? – изумился Илья и добавил неуверенно: – Что ж, мо
жет это и выход...
Дальнейший путь протекал в тягостном молчании. Былина Вохина
произвела на друзей впечатление неизгладимое. Алеша время от вре
мени чесал затылок. Иван хмурился, а Илья повторял: «Я не пью. Я
не пью. Я пью, но мало. Много, но не я.»
Дорога тем временем вела богатырей по местам живописным,
сердцу ласковым. Ох, Русь, Русь! Кто тебя выдумал, раскрасавицу!
Дай ответ! Не даешь ответа... Только тянутся вдоль дорог овсы вы
сокие, березки белокурые да рощицы светлые, бамбуковые... И вольно
дышится на родной стороне, и сердце покоем наливается, и петь хо
чется, да нет песни такой, что тебя достойна...
– Богатыри! – раздался вдруг девичий голос. – Богатыри! Зас
тупнички!
– Начинается, – прошептал Илья, бледнея. – Девица! Сечь не
будем, лучше сразу убьем!
А к друзьям, на лихом коне, меж тем приблизилась девица–кра
са, уже знакомая читателю памятливому и ожидаемая читателем догад
ливым.
– Алена! – ахнул Иван. – Предательница!
– Не виноватая я! – вскрикнула Алена, гарцуя перед богатыря
ми. – Он сам пришел!
– Кто?
– Гапон! Пришел, и говорит: давай, Алена, продадим Русь–ма
тушку! Я кочергу схватила, а он, лукавец, тряпку сонным зельем на
питанную мне в рот сунул! Я и не устояла...
– Врешь! – воскликнул Иван–дурак. – Сам видел, ты с Гнедком
вместе на поле брани была, к лошади привязанная!
Алена от возмущения на миг потеряла дар речи.
– Так ведь привязанная! Пленница я была, а...
– Пленница? Не знаю. Может это маскировка хитрая, чтоб глаза
нам отвести?
– Ты дурак? – обреченно спросила Алена.
– Да!
– Так значит, обязан быть смекалистым!
Иван кивнул и неохотно признался:
– Обязан–то обязан, но один раз любой ошибиться должен. Лучше
уж я сейчас ошибусь, чем в схватке с Кащеем. Ребята, кто за то,
чтобы считать Алену предательницей?
Илья и Алеша подняли руки.
– Кто воздержался?
Мудрец с толмачом, переглянувшись, проголосовали.
– Кто против? – Иван со вздохом поднял руку и изрек: – Приня
то большинством голосов. – Что ж, я не смею спорить. Вяжи ее, му
жики!
– Ой, дурак! – завопила Алена, вынимая из–под подола кочергу.
– Ну, попробуйте, возьмите!
И завязался лютый бой. Куда тут печенегам да половцам! Земля
дрожала от ударов кочерги и богатырских оплеух. Но вновь смекалка
Алеши, находчивость Ивана, силушка Ильи и реплики Кубатая одержали
верх.
Алена была связана, стащена с коня и уложена на дорогу.
Друзья сели рядом и стали грустно считать потери.
Из потерь были в наличии: выбитый у Ильи зуб, слегка погнутый
меч–кладенец и прикушенный мудрецом язык. Хитрый Попович, как
всегда, вышел сухим из воды.
– Что делать с ней будем? – вопросил Илья, грустно глядя на
Алену.
– Юбьем, – кровожадно, но косноязычно предложил Кубатай. –
Язик я изя неее куснул.
– Не беда, заживет, – похлопал мудреца по плечу Алеша. – Что,
Илья, казним Алену?
– Люба она мне, – вздохнул Илья. – Люба... Алена, пойдешь за
меня?
Алена хранила гордое молчание.
– Есть в Киев–граде старый пруд, – задумчиво произнес Иван. –
Каштаны там цветут. Бамбуки там цветут. И тут.
– Предлагаешь чего? – полюбопытствовал Алеша.
– Сорвать пару бамбучин, да и высечь девку!
– Ты что, предсказание забыл? – возмутился Илья.
– А каков у нас выбор? Либо убить, либо высечь. Решай!
Илья схватился за голову. Выбор давался ему нелегко.
– Плюнь на суеверия! – обретая прежнюю сноровку воскликнул
Кубатай. – Я тоже за розги! Сперва погорячился, теперь самому
стыдно. Высекем, да и дело с концом!
Со вздохом поднявшись, Илья побрел к бамбуковой рощице. Отло
мил пару крепких бамбучин, вернулся к друзьям, и с надеждой спро
сил:
– Может, сказать чего хочешь, Алена?
– Не ради тебя, суеверного, не ради друзей твоих жесткосер
дечных! – гордо тряся головой заявила Алена. – Ради Руси! Скажу!
– Гапон у Кащея советником стал! Науськивает его на Русь вой
ной идти! Побейте Кащея, герои!
– За предупреждение – спасибо, – расссудил Илья. – За патрио
тизм, пусть и запоздалый, будем сечь, не снимая юбки.
Он помотал в воздухе бамбуковой хворостиной.
– Может, не надо? – робко спросила Алена.
– Надо, Алена, надо, – со вздохом ответил Илья. – Бери розгу,
Алеша...
– А? – промолвила Алена при первом ударе. – А... А. А!
А–а–а!!!
Работа спорилась. Иван–дурак громко отсчитывал удары, два бо
гатыря секли пленницу, Кубатай рассказывал всем присутствующим ис
торию телесных наказаний от первобытного общества и до наших,
просвещенных, дней. Толмач Смолянин пугливо прикрывался рукой,
нервно прихихикивая при каждом ударе.
– Тридцать три! – воскликнул, наконец, Иван. – Довольно,
друзья!
Алеша, уже занесший хворостину для очередного удара, галантно
приподнял Алену с земли и сказал:
– Миледи, мы сожалеем, что причинили вам некоторые неудобства.
– Какая я тебе, козел, миледи! – воскликнула со слезами Але
на. – Видеть вас не хочу! Залезу на дуб, как папенька, да и помру
там!
– От чего помрешь–то? – жалостливо спросил Смолянин. – Ты ж
свистеть не умеешь, богатыри тебя не обидят.
– От голода! – отрезала Алена и направилась к ближайшему ду
бу.
Друзья долго смотрели ей вслед. Потом Кубатай нарушил молча
ние:
– Делу время, потехе – час. В путь?
– В путь... – вяло откликнулись богатыри.
Минут десять шли молча. Только Илья вздыхал, да оглядывался
назад. Потом спросил:
– Иван, скажи, но ведь у нас не было другого выхода? Или вы
сечь Алену, или казнить. Так?
– В общем, да, – сказал Иван. – Правда... Ну, это не по–бога
тырски.
– Чего не по–богатырски?
– Можно еще было поверить Алене, да и отпустить с миром, –
признался Иван. – Но это бы весь драматизм напрочь убило.
– Иван! – вскричал Илья. – Дай–ка самобраночку!
– Зачем? – заподозрил неладное дурак.
– Ты дай...
Получив самобранку, Илья остановился.
– Вам она уж не понадобится, недолго идти осталось. А мне все
ж полегче.
– Чего полегче?
– На дубу с Аленой сидеть, – грустно признался Илья. – Будем
с ней на брудершафт пить. Для примирения.
– Дезертир! – ахнул Алеша.
– Но–но! – возмутился Илья. – Сердцу не прикажешь! Наказали
мы Алену, но не могу я ее так просто на дубу бросить. Залезу ря
дышком, расстелю самобраночку, да и займусь перевоспитанием. Удачи
вам, други!
И не оборачиваясь боле, двинулся он обратно.
– Ну и дела, – растерянно сказал Алеша. – Вот как поверну
лось...
