4
И вовсе никакая она не Мери. И вовсе она – не взбалмошный зверек,
способный пролезть в любую щель, если только за это заплатят... Так ее
назвали, такой ее сделали. Но кто назвал? Кто сделал? ЧУЖИЕ. А она
промолчала и попыталась сыграть возможно искуснее выдуманную для нее роль.
Так было проще. Ей не за кого было спрятаться, кроме собственных фантазий.
Но фантазии – легче воздуха, и они исчезают в небесах, стоит отпустить их
лишь на миг. А на самом–то деле она всегда знала, вернее, чувствовала, что
эта роль – не для нее. На самом деле, она – нежная и спокойная, ласковая и
безмятежная, добрая и мечтательная.
В детстве, когда папа с мамой еще жили вместе, больше всего на свете
ей нравилось болеть. Валяться в постели и чувствовать, как тебя любят. И
чтобы мама сварила душистое какао, а папа почитал вслух «Карлсона». И вот,
впервые за тысячу лет, ей снова выдалась такая возможность.
Она часами нежилась в белоснежных простынях, изредка, когда искорки
мигрени жгли ей виски, закрывая глаза и постанывая. А Атос–Леша сидел
перед ней на толстом плюшевом ковре и в десятый, пятнадцатый, двадцатый
раз повторял ей удивительную историю их встречи, историю собственного
превращения в князька питерской мафии, Робина Гуда конца второго
тысячелетия... Только чашку какао неизменно заменял бокал шампанского, да
ласки Леши не ограничивались отеческим поглаживанием послушных волос. На
второй день пребывания ее в этой небольшой, но комфортабельной квартире,
успокаивая очередной ее приступ истерики, он как–то естественно скользнул
к ней под одеяло, и у нее даже мысли не возникло прогнать его, и он легко
взял ее – совсем без борьбы и почти без боли и крови. Так, словно она
давным–давно готовилась к этой минуте, вся была настроена на нее. И
подтверждением этому послужило еще и то, что с первого же раза Маша
получила свою долю наслаждения (а из книг она знала, что у женщин, обычно,
это получается не сразу). И ее головные боли пошли на убыль. И жизнь
наполнилась каким–то новым удивительно ярким содержанием.
Теперь ей уже казалось, что все время, сколько она живет в
Ленинграде, она помнила и любила Лешу. На самом деле это было не совсем
так. Точнее – совсем не так. Она действительно вспоминала иногда это имя –
Леша Кислицин. Но образ, который связывался в ее душе с этим именем, не
был Лешей Кислициным. Скорее, это был идеальный образ некоего бестелесного
существа, начисто лишенного каких бы то ни было пороков, зато с избытком
наделенного всеми без исключения добродетелями. Он был ее отдушиной, ее
соломинкой, той самой фантазией, которая хоть и легче воздуха, а бывает
порой, пусть мимолетным, но необходимым утешением.
В то же время, Леша реальный настолько отдалился от нее, настолько
мало ее интересовал, что она даже ни разу не удосужилась написать ему
письмо или хотя бы позвонить по коду междугородки. А зачем? Все, что ей
было надо, – внутри нее, реальность же, казалось ей, может только
разочаровать.
В ее мечтах он – Атос – насмерть сражался с негодяями (коих повидала
она в Питере великое множество), защищал слабых и обиженных...
Встретившись с ним, она обнаружила, что все ею напридуманное соответствует
действительности! Это было невероятно. Но разве что–то еще может быть
невероятным, если они встретились в этом огромном городе?
Рассказ Атоса звучал захватывающе. О том, что Маша уехала в
Ленинград, он узнал не сразу. Сначала, когда он несколько дней не встречал
ее в школе, он не придал этому большого значения. Он знал, что после
истории с химичкой, она куда–то перевелась, а куда – решил узнать позже.
Потом, переехав на новую квартиру в другой район, перешел в другую школу и
он сам; новые лица, новые стены заставили его на время забыть обо всем.
Специально, чтобы узнать, где же теперь учится Маша, он пришел в их
старую школу месяца примерно через полтора. И тут только он узнал об ее
отъезде. И сразу решил: через несколько месяцев, закончив школу, он поедет
в Ленинград учиться. В ЛГУ, на юридический. (В этом месте его рассказа
Маша встрепенулась: «На юридический?! У меня же там папа работает!»
«Античное право? Павел Иванович?" «Каждый раз, когда я слышал его фамилию,
я вспоминал тебя. Я думал – вы однофамильцы. Я и представить не мог, что
это – твой отец..." «Я часто ходила к нему на работу. Значит, мы все время
были где–то неподалеку друг от друга?.." «Выходит, так. А я искал тебя.
Столько времени...")
В июне, перед отъездом на вступительные экзамены он дважды заходил к
ней домой, чтобы узнать ее питерский адрес, и дважды никого не заставал.
Уехал. А поступив, вновь вернулся домой – до начала занятий. В сентябре,
отправляясь на учебу, опять зашел к ней. Открыл ему толстый, слегка
«датый» дядька и на вопрос, где теперь живет Маша, ответил, что «не знает
и знать не желает, где сейчас эта сучка». («Отчим, – подумала Маша, – гад.
«) Только под Новый год, приехав из Ленинграда на свои первые
университетские каникулы, он застал дома мать Маши, которая дала ему,
наконец, нынешний адрес дочери. Каково же было его разочарование, когда,
вернувшись в Ленинград, он не нашел–таки ее по этому адресу. («Мы тогда
как раз только переехали, – объяснила Маша, – а маме об этом написать я
еще не успела».) И он окончательно бросил поиски.
С самого начала учебы он чувствовал, что здесь он – чужой. Точнее –
«бедный родственник». Родители и представить себе не могли, что если бы
даже они высылали сыну до копеечки всю свою зарплату, он все равно не смог
бы одеваться, как одевались многие его сокурсники, не мог бы, подобно им,
проводить вечера в ресторанах, не смог бы избежать кошмара общественного
транспорта... Конечно, он прекрасно сложен, очень силен и великолепно
умеет драться... Прекрасно сложенный, очень сильный, великолепно умеющий
драться плебей. Любой талант тут, если он не зачехлен в модную тряпку,
выглядит не таким уж и ярким.
И все–таки именно его бросающееся в глаза атлетическое сложение
помогло ему «выбиться в люди». Как–то в перерыве между лекциями к нему
подкатила мужиковатая приблатненная пятикурсница, по имени Вера, и
прокуренным кокетливым баском поинтересовалась, не желает ли он своими
мышцами заработать стольник за один вечер. (Видно, прослышала об его
успехах в секции атлетов.) Естественно, он согласился. Но что он должен
делать? Сопроводить одного человека от дома до аэропорта, только и всего.
Дело оказалось и правда недолгим и непыльным. Клиент – лет сорока
грузин, по имени Георгий. Напарник Леши – качек–пятикурсник, по прозвищу
Медведь. На занятиях секции Леша всегда замечал, что Медведь не такой, как
все. Занимался он с ожесточением, грубо обрывал любые попытки других ребят
сблизиться с ним, даже просто поболтать. Казалось, он пропитан ненавистью,
как губка водой. Вот и за время операции они перекинулись друг с другом от
силы двумя–тремя словами. Зато Георгий балагурил не прекращая: рассказывал
о своих дочках, о жене, о грузинских девушках, вине и настоящем хлебе и,
конечно, о цветах, которыми он с товарищами торговал.
Задача Леши с Медведем была более чем проста – охранять Георгия и его
объемистый чемодан–дипломат. И они прибыли в аэропорт без приключений.
Когда был объявлен рейс, они втроем зашли в туалет и заперлись там.
– Вай, ребята, смотрите, не шутите, – сказал им там Георгий, – если
со мной что случиться, хорошие люди вас из под земли достанут. И
прихлопнут ладошкой, как нежных мотыльков.
Говоря это, он набрал шифр на замке дипломата, тот раскрылся, и Леша
увидел, что весь он заполнен плотно сложенными заклеенными пачками денег.
Леша никогда не был жадным, но у него перехватило дыхание. Он просто
прикинул, сколько пришлось бы вкалывать его родителям, чтобы скопить такую
сумму, Выходило что–то около полутора тысяч лет. При условии, что из
заработанного они не тратили бы ни копейки, а складывали бы все вот в
такой чемоданчик.
Георгий отсчитал пятнадцать пачек (в дипломате при этом не убавилось
ни на йоту, и подал их Медведю. Тот рассовал их по карманам, и они
отправились в посадочный зал. На прощание Георгий позвал: «Эй, джигиты,
приезжайте в Тбилиси, спросите Георгия Чаривадзе; у кого угодно спросите,
любой меня для вас найдет; будем пить вино, петь песни и любить прекрасных
девушек...»
– Хоть и жулик, наверное, а приятный мужик, правда? – поделился Леша
впечатлением с Медведем, когда они, после того, как самолет Георгия
взлетел, выходили из здания аэровокзала. Но тот пропустил его слова мимо
ушей, только квадратное его лицо стало еще более непроницаемым.
На остановке автобуса–«экспресса» Медведь сунул руку в карман, достал
одну заклеенную пачку и отдал ее Леше. На перекрещивающейся бумажной ленте
шариковой ручкой было написано число 100. «Так?" – спросил Медведь. Леша
кивнул, хотя все в нем и вскипело от обиды: он ведь видел, какую сумму дал
Георгий. Он не стал дожидаться автобуса, а, просадив половину полученных
денег на тачку, через час с лишним стоял перед дверью квартиры, которую с
подружкой снимала Вера.
– Она мне и открыла. Я не стал темнить, а сразу выложил ей свои
претензии: «Почему я получил стольник, а Медведь – больше тысячи? За одну
работу!" Она тоже ничего не скрывала: «Нам троим причиталось по пятьсот,
такса такая, но раз ты на сотню согласился, нам с Медведем по семьсот
вышло». «Но ведь я–то не знал вашу таксу!" «Это – твои проблемы».
«Выходит, ты меня обманула?" «Почему это? Я что тебе больше обещала? Нет.
Я предложила, ты согласился. И свое получил. В следующий раз –
поторгуешься».
– И следующий раз был? – спросила Маша.
– Сейчас расскажу. В ту ночь я почти не спал. Ты знаешь, я не жадный.
Но меня мучила мысль, что вот такие жулики, как Вера, Георгий и Медведь
имеют все, что пожелают, а мои родители, которые за всю жизнь не взяли
чужой копейки, на пару хороших ботинок отцу копят целый год, а то и
больше... И я – кончу универ, стану адвокатом, и буду таким же нищим. Вот
тут–то мне и пришла в голову мысль, что будь мы с Медведем хорошими
друзьями, взяли бы мы за жабры этого хлипкого Георгия в два счета. И
никакие «хорошие люди» ничего бы нам не сделали – с такими бабками можно
ничего не бояться. Кто нас нашел бы, тот сам бы и пожалел. «Грабь
награбленное», – Ленин еще сказал.
– Ну и чем же ты был бы лучше того жулика, которого обворовываешь?
– А вот чем. Я сразу решил не все, а только часть себе забирать –
чтобы не быть нищим и иметь все, что нужно для работы: оружие,
транспорт... А остальную, большую, часть денег – определять честным и
обездоленным людям: в детские дома, старикам, талантливым, но бедным
музыкантам, художникам...
– Ужасно глупо. Но красиво. Именно так и должен был бы поступать
Атос, которого я себе придумала. И что же дальше?
– Дальше. Дальше я собрал группу ребят–качков, которым я доверял как
себе (потом, правда, в группу вошли и опытные рецидивисты, без них было бы
трудно), и мы, через Веру, стали напрашиваться на участие в разных, сперва
мелких, операциях. Она оказалась опытной наводчицей с богатой сетью
контактов. Через нее я многое узнал. Что называется, «проник в недра
преступного мира». А потом мы начали проворачивать свои дела.
– И все–таки, с точки зрения закона, ты – самый обыкновенный
преступник.
– Я пошел на юрфак, чтобы бороться за справедливость. Но понял, что
законы–то наши созданы вовсе не для того. Но это не значит, что я должен
отказаться от борьбы.
– И чего же справедливого в том, что вы убили Деева? По–моему,
неплохой был дядька.
– Неплохой? А знаешь, как его дружки окрестили? Прорва. Это был гад,
каких мало, Из «генералов». И заметь – никаких телохранителей. Это шушера
разная за свою шкуру боится, а Прорва был спокоен. Ведь все у него
делалось через сеть посредников, они–то свои шеи и подставляли; и никто не
догадывался, куда, в конце концов, стекаются деньги... Я очень рад, что мы
его убили.
– Да ты – монстр. Между нами, монстрами, говоря, я все понимала, пока
дело касалось денег. Но от Деева–то вы ни копейки не получили.
– Пока. Но мои люди сейчас следят за его Лизой, и рано или поздно она
выведет нас к его сбережениям. Я бы даже сказал, к сокровищам.
– Не проще ли было следить за ним самим?
– В том–то и дело, что за ним следить было совершенно бесполезно. А
Лиза не так осторожна. К тому же, и план–то этот у нас появился в процессе
выполнения ее «заказа».
– Это так ты называешь убийство? И много ли у вас уже было
заказчиков?
– Это – первая «мокруха». И первое дело связанное с действительно
крупной суммой. До того – все больше мелочь была.
– И кому вы уже помогли, кого спасли, кому давали деньги?
– Честно сказать, пока никому. Сами только–только встали на ноги.
Вот, машины купили, вооружились, хату сняли... Ты знаешь, сколько, к
примеру, стоит несгораемый сейф, если ты – не представитель официальной
организации?.. Теперь–то я уже понял, что помогать людям, то есть делать
то, ради чего я все это затеял, мы сможем лишь тогда, когда создадим
по–настоящему крепкую организацию с очень солидной базой. То есть, когда
научимся грабить самого главного и самого богатого жулика нашей страны.
– Кого это?
– Государство. И теперь–то мы сможем его грабить.
– Почему?
– Потому что нам поможешь ты.
– Не поняла.
– А что тут непонятного? Человек–невидимка – это чего–то да стоит,
если он – не одиночка, а член хорошо сбитой команды.
– Как ты узнал?
– Что может быть проще? Все трое моих людей, которые участвовали в
последней операции, абсолютно не воспринимают тебя. Мы тут слегка
поэкспериментировали, пока ты была без сознания. И теперь твоя очередь
рассказывать.
Маша нахмурилась. Не понравилось ей все это. Если бы не то, что Леше
она готова доверять беззаветно, она бы заподозрила, что ее пытаются
использовать. Но, поддавшись осторожным ласкам, после часа любви, она все
о себе ему рассказала. И закончила:
– Ладно, я буду вам помогать. Но у меня будет несколько условий. Вот
первое: звать я тебя буду Атос.
Леша засмеялся, он ведь уже знал, что так она уже давно называет его
про себя.
– Ладно, валяй. Вообще–то меня тут Кисой называют. Кислицин – Киса.
Не очень уважительно, зато по–свойски. Ну, Атос так Атос. Но я тебя буду
звать Марусей.
– Это еще почему? – возмутилась она.
– В каждой порядочной банде должна быть своя Маруся. Даже еще лучше –
Маруха...
– Ну уж нет! На Марусю я еще согласна.
– Порядок. Какие еще будут условия?
– Не все сразу, Атос. Я буду предъявлять свои условия по мере
возникновения желаний.
Он снова засмеялся:
– Каприз, возведенный в закон? Что ж, придется терпеть.
– Придется, Атосик. Да ты обязан терпеть мои капризы уже только
потому, что любишь меня. Или не так?
– Так, так.
– И все–таки, я никак не пойму, почему мы с тобой встретились? Питер
– огромный город...
– Все просто. – Он перевернулся на живот. – Оба мы – провинциалы, оба
– чужаки в большом городе. Оба – обладаем силой: я – физической, ты –
сверхъестественной. Нас обязательно должна была прибрать к рукам СИСТЕМА.
А работая в одной системе, даже по разные ее стороны, мы неминуемо должны
были встретиться.
– Не совсем тебя поняла, но я очень рада, честное слово.
– Я тоже.
...Домой она явилась через неделю. Она открыла дверь ключом. На звук
из комнаты в коридор вышел отец. Вид у него был неважный.
– Где ты шляешься? – тихо спросил он, не глядя ей в глаза. – К тебе
мама приехала.
Маша испугалась: если мама приехала несколько дней назад, что она
подумала?
– Давно?
– Сегодня днем.
– И что ты ей сказал?
– Что ты куда–то с утра убежала.
У нее отлегло от сердца.
– Спасибо, папа, – потерлась она щекой о его щеку.
В этот момент из комнаты выглянула мать. И они бросились в объятия
друг друга.
