Часть Третья. Маруся
1
Хоть и летнее, но промозглое питерское утро. Желтый газик с синей
полосой посередине корпуса и с надписью «вневедомственная охрана» по этой
полосе остановился перед обитой серой жестью дверью. Маленький мрачный
человечек по фамилии Ляхов в милицейской форме, с кобурой на правом боку и
объемистым кожаным портфелем в левой руке выбрался наружу и, поправляя
густые унылые усы, огляделся. Перед дверью стояла девочка в джинсовке, с
большой цветастой сумкой через плечо. Что–то шевельнулось у Ляхова в душе
– какая–то смутная тревожная ассоциация, но, зная себя, как человека
неоправданно мнительного, он не придал этому значения и бодро прошагал к
двери. Поравнявшись с девчушкой, он бросил:
– Иди–ка, девонька отсюдова, не мешайся под ногами.
– А вы, дяденька, инкассатор? – спросила та.
– Да, да, – раздраженно ответил Ляхов. Топай, говорю, отсюдова.
Но та и не думала уходить. Склонив голову набок, она улыбнулась
Ляхову безмятежной улыбкой и сказала проникновенно:
– Тогда я вас сейчас грабить буду.
И тут он вспомнил. Саня Вахромеев, у которого неделю назад без
единого выстрела шпана двести тысяч отняла, прежде чем его в СИЗО увели,
все о какой–то девке в джинсах кричал. «Была, – кричал он, – и вдруг –
нету!.." Все думали – бредит. Или под психа косит, чтоб не посадили. А вот
она – ДЕВКА.
Ляхов схватился за пистолет... Никого перед ним не было. Он стер пот
со лба, вернулся и сел в машину.
– Ты чего? – спросил его напарник–водитель Колька – жирный, рыжий и
конопатый.
– Да ничего. Так. Показалось.
– Крестись, – недоверчиво хохотнул Колька. – Ты давай быстрее, обед
провозимся. Заболел что ли? Слышь, давай, я, а?
– Иди ты, – огрызнулся Ляхов, – у тебя ж допуска нет. Случись что,
кто отвечать–то будет?
Отерев еще раз испарину, он спросил осторожно:
– Коль, ты девку в джинсах видел?
– Хиппарьку что ли? Вон там стояла.
– Ну, а потом?
– Что потом?
– Куда делась?
– Че ты тюльку гонишь? – надулся напарник и отвернулся. Ляхов вдруг
схватил его за грудки, развернул, притянул к себе нос к носу и рявкнул:
– Куда девка делась?!
– Ты че, белены объелся? (Ляхов рубаху не отпускал.) Ты че, серьезно
что ли?.. Куда, куда... Вы чего–то с ней побакланили, она повернулась и
вон туда, за угол зашла. А чего?
Ляхов отпустил рубаху.
– Ладно. Смотри внимательнее. Не нравится мне тут что–то. Пошел я.
– Ну, ты – артист, – хохотнул жирный, облегченно поправляя воротник.
Но Ляхов так глянул на него, что тот сразу осекся.
Инкассатор, озираясь и выставив зажатый в правой руке пистолет,
кошачьей походкой достиг двери и позвонил. Дверь служебного входа в
магазин Ювелирторга отворилась. Сигнализация сработала, но тут же была
отключена изнутри тем, кто открыл. Ляхов скользнул внутрь.
И в этот момент рыжий Колька увидел ту самую «хиппарьку», выходящую
из–за угла. Уставившись на нее, он распахнул дверцу и выполз наружу. Он
понял, что с ней что–то не ладно, но не мог понять, ЧТО. А потому и не мог
испугаться по–настоящему, и не знал, что следует предпринять.
Она остановилась в нескольких шагах от него, и с минуту они молча
разглядывали друг друга. Потом лицо ее вдруг исказилось гримасой боли, и
она вскинула руки к вискам. Конопатый Колька вздрогнул: на том месте, где
она только что стояла – никого не было. (Два исчезновения за день –
большая, конечно, нагрузка, но терпимая. Несколько часов головной боли
окупятся с лихвой.)
И тут дверь магазина отворилась, и вышел Ляхов.
– Лях, сюда! – закричал ему, остро почуявший надвигающуюся опасность,
Колька. – Бегом! Она была тут! И пропала! Скорей!
Ляхов мигом понял, о ком идет речь, побежал, но тут перед его носом
мелькнуло что–то маленькое, разноцветное и яркое, а в легкие вошло
сладостно–одуряющее... И он, еще крепче сжав ручку портфеля, воспарил в
бездумную голубизну...
Его напарник увидел, как ноги Ляхова подкосились, и он с размаху
ударился головой об асфальт... Затем Колька, выдергивая из кобуры свой
пистолет, увидел еще, как портфель, отделившись от тела Ляхова, взмыл
примерно на метр над ним и словно бы растворился в воздухе, не оставив и
следа. (Портфель составил компанию баллончику с газом и дистанционной
трубке–передатчику в цветастой сумке «хиппарьки»–Маруси.)
Леша, наблюдавший всю эту сцену из окна дома напротив (дверь подъезда
этого дома выходит на обратную сторону), увидел, как, пошатываясь, Маша
странными зигзагами побежала в сторону ПРОТИВОПОЛОЖНУЮ той, где ее ждет
машина. И свернула за угол; за тот, из–за которого только что вышла.
Жирный Колька набрался храбрости (или наоборот – окончательно ошалел
от страха), и сделал несколько выстрелов наугад, куда попало, благо,
переулок был пуст, и полез в машину – к рации.
Трубка–передатчик в руках Атоса заверещала как раз в тот миг, когда
он сам собирался делать вызов.
– Да! – крикнул он.
– Атос, – раздался искаженный радиосвязью голос Маши, – что мне
сейчас делать?
– Куда тебя понесло, Маруся?!
– Я не знаю... Голова... Даже идти не могу.
– Оставайся там, где ты есть! Сейчас за тобой подъедут! Не волнуйся,
все нормально. Потерпи. Помаши для Гоги передатчиком.
Он отключился и набрал код. Зеленый огонек на трубке вспыхнул и сразу
погас.
– Ее что–то до сих пор нет, – прозвучал голос Гоги, лучшего шофера в
банде.
– Знаю. И не будет, – быстро ответил Леша. – Давай за ней в объезд.
Понял куда?
– Понял.
– Давай, быстрее, сейчас тут менты будут, а она, похоже, совсем
расклеилась, не может передвигаться.
– Не суетись, Киса, все будет в ажуре.
– Возьмешь ее, и – за мной. Как договаривались.
– Порядок.
– И, смотри, не наедь на нее. Она, возможно, прямо на дороге сидит.
Или лежит. Она тебе трубкой помашет. Гляди в оба.
Через несколько минут бежевая «волга» с лысоватым и мешковатым Гогой
в десантном комбинезоне за рулем уже удалялась от проклятого места; от
того места, куда сейчас, воя сиренами, неслись милицейские машины; а на
заднем сидении Леша Кислицин, целуя, успокаивал плачущую Машу:
– Ну что ты, что ты, перестань. Теперь будем отдыхать, долго
отдыхать. Мы имеем право хорошо отдохнуть.
– Атос, миленький, зачем ты так мучаешь меня, зачем нам столько
денег, ведь их и так много?..
– Денег много не бывает. Да ты ведь знаешь, сколько я уже по детским
домам раскидал. Я же тебе показывал квитки.
– Но я не хочу быть героиней. Я хочу быть просто счастливой.
– А это возможно, если вокруг столько несчастных? Судьба наградила
тебя даром, но она же и накажет тебя, если ты будешь пользоваться этим
даром только во благо себе. Ты так много можешь сделать для других.
Новый приступ головной боли не дал ей ответить. Она затихла на миг,
уткнувшись лицом ему в колени, а затем зарыдала еще сильнее, повторяя:
– Извини меня, пожалуйста, извини...
– Да что ты, перестань; за что? – он приподнял ее голову и стал
поцелуями снимать с ее ресниц слезы.
– Я такая плохая, такая эгоистка... Но мне больно!
– Все, все, все, больше этого не будет. Отдыхаем! Да и не пройдет еще
раз этот номер с инкассаторами. Ты видела, он же почуял что–то неладное,
вот и вернулся в машину. А прошлые разы – только пооглядываются по
сторонам и дальше топают.
– Потому–то мне и пришлось второго обрабатывать.
– Какого черта?! Я стал вызывать тебя сразу, как только заметил, что
они необычно себя ведут. Почему ты не отвечала?
– Потому что я знала, что ты мне скажешь: «Немедленно прекращай
операцию и двигайся к машине...»
– Да, именно это я и хотел тебе сказать. Именно это ты и должна была
делать. А потом говоришь, что я тебя мучаю. Если бы ты не взялась за
второго, все было бы нормально.
– Но мне ведь было жалко уже потраченных сил. Обидно работать
впустую. Да и азарт уже какой–то появился.
– Азарт... Ради чего причинять себе такую боль?
– Ты же сам только что говорил, что у меня дар, что должна, и все
такое.
– Это я все верно говорил. Но нет на свете ничего, ради чего ты
должна была бы мучиться ТАК.
– Да? – она улыбнулась сквозь слезы и похлопала по тугому кожаному
боку портфеля, – а это?
– Это, конечно, хорошо. Но не такой же ценой. Твоя жизнь стоит в
тысячу раз дороже. – Он помолчал. – Нет, больше этот трюк не пройдет.
Нужно сочинять новый сценарий. С учетом того, что менты уже начали что–то
соображать. Третий инкассатор за месяц... И банки отпадают. Хватит двух. В
третий–то раз они обязательно нас на чем–нибудь накроют.
– У нас ведь еще Лиза Деева есть, – напомнила Маша. – Пора взяться за
нее. Ее–то мне уже не нужно обрабатывать.
– Там ты пока не нужна. Потом, если понадобишься, скажу. Отдыхай.
Боль немного отпустила ее, и она, сладко потянувшись, произнесла по
слогам:
– Бу–дем от–ды–хать!
– Да, до вечера. А вечером – сюрприз: бал в твою честь. Я откупил
десять мест в «Универсале». На всех.
– Почему именно в «Универсале»? Это же ведь деевский кабак. Все–таки
опять что–то связанное с работой?
– Никакой работы. Просто, это действительно классный ресторан. Деев
убит, Лиза там не показывается. Гулять будем.
– Бу–дем гу–лять! – тут она встрепенулась: – Слушай, а сейчас–то мне
домой нужно. Я папе сказала, что к обеду буду. Он со мной о чем–то
поговорить хотел. А морда загадочная, смех берет. Давайте меня домой.
– А куда мы тебя везем–то? – бросил через плечо Гога, для которого
она с момента убийства Прорвы зрительно не существовала, что поражало его
воображение и, для поддержания достоинства в собственных глазах,
заставляло разговаривать с ней нарочито пренебрежительно (мол, эка
невидаль – невидимка...). – Домой и везем. Маруся...
