Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | LAT


П.Амнуэль
Каббалист
 < Предыдущая  Следующая > 
10
Р.М. вернулся в приемное отделение и встретил раздраженный взгляд врача. Надоели мы ему с Тамарой, – подумал Р.М. А где она, однако? Врач был один.
– Где... – начал Р.М.
– Там, – врач махнул рукой в сторону внутренней двери. – Она главного поймала. Поговорит и выйдет. Посидите.
Сидеть не хотелось. Р.М. встал у зарешеченного окна.
– Скажите, Юрий Рустамович... Такие вот молодые девушки, как Лена, часто к вам сюда...
Эта тема вполне устраивала врача, она показалась ему нейтральной. Он подумал, даже перелистал бумаги на столе.
– Да как вам сказать... Чаще, чем хотелось бы, конечно. То есть, случается. Психозы. Нервы сейчас у всех... А шизофрения реже. Значительно.
– В последнее время было много случаев? Я хочу сказать, отчего с Леной вдруг так...
– Странный вы вопрос задаете, – врач пожал плечами. – Это же не грипп. Сейчас, кстати, вообще хорошо. Ваша девочка – первая за полтора месяца. Больше стариков возят и алкоголиков.
Он что–то говорил еще о трудностях профессии, но Р.М. перестал слушать, он узнал, что хотел.
Из внутренней двери вышла Тамара, не глядя ни на кого, пошла к выходу. Р.М. двинулся следом.
– Что? – спросил он.
– Один нормальный человек в этом бардаке, – буркнула Тамара. – Сказал, что посмотрит Леночку, как только она проснется. И сразу выпишет.
– Без «если»?
– Какие «если»? Он так и сказал: раз здорова, выпишем немедленно.
Господи, – подумал Р.М. – почему даже самые умные и предприимчивые женщины верят всему, что хотят услышать?
– Тома, – сказал он, – бывало ли раньше, чтобы Лена, не предупредив, куда–то уходила? На несколько часов. Или на день.
– Рома, отвези меня домой, – сказала Тамара. – Нужно обед приготовить. И обратно за Леночкой.
– Тома, я спросил...
– Рома, ну что ты все о пустяках каких–то... Бывало, пропадала часа на четыре. Года два назад – на целый день, утром ушла в школу, а к вечеру ее все нет. Оказывается, сидела у моря, тоска на нее, видишь ли, напала. Ну, я ей показала тоску.
– Это она сама сказала – у моря?
– Конечно.
Р.М. не хотел уезжать. Ожидать нужно было здесь. Они должны появиться. И тогда придется что–то делать, потому что именно здесь им появляться ни к чему. Может, действительно – отвезти Тамару и вернуться, на такси это займет полчаса. За прошедшие сутки он уже потратил на такси... ну, ладно, еще об этом думать. Если ночь прошла тихо (но где они блуждают, никого ведь не было дома!), то, возможно, полчаса ничего не изменят?
В машине Тамара закрыла глаза, но, конечно, не спала, просто не хотела разговаривать. Р.М. подумал, что при всей своей житейской искушенности Тамара так и не догадывается, какая за всем случившимся стоит давняя история, и какую роль эта история сыграла в судьбе Лены.
– На твоем месте, Рома, – неожиданно сказала Тамара, не открывая глаз, – я бы повесилась.
У Романа Михайловича в груди взорвалась бомба, рой осколков стремительно проник в сердце, и в груди стало пусто, сердце упало в эту пустоту и забилось. Сказать он ничего не мог, понял, что Тамара все прекрасно знает, сама додумалась или Галка сказала. Умом искушенной прорицательницы она вмиг выразила все, что думает, и о чем думал сам Р.М., даже отдаленно не желая себе признаваться. Тамаре действительно не нужна была Лена, чтобы вершить суд над клиентами, она сама была пифией, ведьмой. Может, в этом единственном случае закон второго поколения дал сбой? Или Тамара лишь очень тонкий психолог? Скорее всего. И что же он, Роман Петрашевский, будет делать после того, как все сегодня кончится, прояснится, и неизбежно придется обратить мысль извне внутрь себя и отвечать перед собой за поступки, в которых не был виновен, но которые совершил?
Четкость. Одно слово Тамары – и ничего не осталось, кроме смятения.
Он почувствовал руку на своем локте и весь сжался.
– Рома, – сказала Тамара, – я сама не своя, не обращай внимания. Просто я подумала, что никуда они Леночку не отпустят. А я без нее не могу. И ты здесь не при чем.
Хорошо, что машина в это время остановилась – приехали. Р.М. отдал шоферу последнюю трешку и остался стоять на пустом тротуаре – Тамара уже была в палисаднике. Здесь, по небольшому пространству, отделявшему дом от проезжей части улицы, бродили, не глядя друг на друга, несколько девушек. Лет им было по семнадцать–двадцать. Одна, одетая почему–то в теплую, не по сезону, шубку, была совсем юная – лет пятнадцати на вид. Р.М. заметил, что на одном и том же месте, в полуметре от заборчика, каждая из них останавливалась, протягивала вперед руки и начинала что–то нащупывать в воздухе, будто здесь располагалась невидимая стена. Ощупывая преграду, девушки приближались друг к другу, пока их пальцы не соприкоснулись.
Сразу изменились выражения лиц: девушки улыбнулись, напряжение исчезло, они обнялись и стояли так, и о чем–то быстро заговорили, и странным был этот разговор, будто беседа пятиклашек, придумавших тарабарский язык и говорящих на нем, чтобы учителя не выведали их наивных секретов.
Удивило Романа Михайловича поведение Тамары. Она тихо присела на скамейку и внимательно слушала, будто понимала, даже кивала головой время от времени и шевелила губами.
Ведьмы на Брокене, – подумал Р.М., – судя по легендам, были активнее в своих оргиях. Может потому, что их было больше? Или легенды, как обычно, преувеличивают? Что случится, если он заговорит с кем–нибудь, возьмет за руку? Их нужно увести в дом. На улице люди. Девушки уже начали привлекать внимание.
Р.М. приблизился к ним и едва не упал от сильного толчка в бок.
– Ты что? – прошипела ему на ухо Тамара. – Не трогай!
– Нужно увести их...
– Не нужно, – сказала Тамара. – Они не поймут.
– С Леной тоже так бывало?
Тамара кивнула:
– Можно, конечно, потянуть волоком, но они будут сопротивляться.
– Почему – тут? – раздумчиво сказал Р.М. – Я думал, они соберутся около больницы.
– Ты знал, что... И знаешь? – Тамара вцепилась в его рукав.
– Ужасно, – сказал Р.М., – что они девушки, и напуганы, и ничего не понимают, и не могут толком запомнить. И не для них все это. Но так уж получилось... Природа, она не соображает в этике или морали...
Девушки, видимо, что–то услышали. Они повернулись к Роману Михайловичу, но смотрели не на него, а выше, но выше было только небо, совершенно ясное, без единого облачка. Девушки продолжали следить за движением чего–то невидимого, и сами медленно передвигались к заборчику, отделявшему палисадник от улицы. Самая младшая первой натолкнулась на забор и упала, а на нее повалились остальные, и все это происходило в молчании.
Р.М. и Тамара бросились к ним, но рядом неожиданно оказался старичок в шляпе, шляпа падала, он поднимал ее и только мешал своей суетой. Девушки не сопротивлялись, они просто не понимали, что нужно встать. Старичок охал и ахал, Тамара что–то сказала, и он отошел.
Девушки поднимались, улыбаясь друг другу, и осматривались по сторонам. Они вернулись.
– Приема сегодня не будет, – сказала Тамара старичку.
Р.М. понял, что это один из будущих клиентов пришел занять с утра очередь.
– А когда? – виновато спросил старичок, готовый униженно просить, чтобы его приняли именно сегодня и без очереди.
Тамара не ответила, обняла за плечи двух девушек, оказавшихся ближе к ней, и повела их к дому, остальные тихо пошли следом, не обращая внимания ни на Романа Михайловича, ни на старичка, который так и остался стоять у скамейки, провожая взглядом необычную процессию.
В квартире все было как вчера, Тамара провела девушек в гостиную, усадила на диване и в креслах, Роману Михайловичу места не осталось, и он встал у двери. Казалось, только теперь сами девушки впервые рассмотрели друг друга. Так, давно знакомые по переписке люди рассматривают черты лица, которые часто себе представляли и которые на самом деле оказались иными. Тамара тоже чувствовала себя неловко и, чтобы оттянуть начало разговора, принялась возиться на кухне, ставя на плиту чайник и что–то спешно доставая из холодильника.
– Девушки, – сказал Р.М., – что вам сказала Лена?
Все взгляды обратились к нему. Девушки рассматривали его так же пристально и молча, как до этого глядели друг на друга.
– Лена? – наконец прервала молчание самая старшая из них, девушка с тонкими восточными чертами лица, мохнатыми черными бровями и густыми, спадающими на плечи, волосами. Р.М. подумал, что это, скорее всего, Наргиз Касимова. – Лена? Надя, хотите вы сказать...
– Надя? – у Романа Михайловича стало сухо во рту. – Нет, я хотел... Надя ведь...
Девушки переглянулись, Наргиз грустно улыбнулась, ей очень шла улыбка, именно такая, грустная, как ноябрьский дождь, остальные серьезно смотрели на Романа Михайловича, даже самая младшая, похожая на Наргиз – ее сестра Рена, сбросившая шубку прямо на пол и оставшаяся в школьном платьице без передника.
– Надя, – повторила Наргиз. – А Лена ничего не успела сказать, ее усыпили. Она только позвала, мы пошли, и тут...
– Как позвала? – спросил Р.М., краем глаза заметив вошедшую в комнату Тамару.
– Обыкновенно, – пожала плечами Наргиз. – Я спать собиралась, а Надя сказала, что с Леной плохо...
Р.М. смотрел на Наргиз, пытаясь отыскать в ее словах если не логику, которой не было, то хотя бы намек на здравый смысл.
– Девочки, – Р.М. поднял руки вверх, – ну давайте по порядку! Ведь Наргиз Касимова, верно? А это ваша сестра Рена?
– А это Оля, – продолжила Наргиз, – и Света, и Алла, и Карина. А вы – Роман Михайлович Петрашевский.
– Откуда вы...
Девушки переглянулись, как заговорщицы, – так ему показалось, – и промолчали. Тамара все еще стояла у двери на кухню, что–то сопоставляя в уме.
– Наденька умерла, Наргиз, – сказала она, – а Леночка в больнице. И вы это знаете. И вы могли бы туда... Если бы сейчас кто–то вздумал вызвать скорую... Когда вы все там...
– Тетя Тамара, можно чаю? – попросила Рена. – Так пить хочется.
Тамара вздохнула и вышла, в сердцах загремев чем–то на кухне. Р.М. чувствовал себя полным идиотом, потому что новая информация ни в какие схемы не укладывалась, противоречила материализму и принять ее было нельзя. Мудрили девушки, сочиняли. Зачем?
– Надины рисунки у вас с собой? – спросила Наргиз.
– Вы... ненавидите меня? – неожиданно для самого себя спросил Р.М. Почему спросил именно это? Подумалось на мгновение, что они все знают – не только о себе, не только о подругах, не только об этом мире, какой он сейчас, но и том, каким мир был и каким будет, какими были и будут все другие миры, растущие и умирающие в том, что мы зовем Вселенной, и тогда как же, зная это, они сохранили разум, ну, если не разум в жестком мужском понимании, то разумную интуицию, сознание истины и правоты, свойственные женщинам? Мелькнуло в сознании и сорвалось с языка – ведь тогда они должны знать, какую именно роль он сыграл в их судьбе.
Реакция была неожиданной. Девушки бросились к нему, Наргиз ударилась об угол стола, зашипела от боли, но не остановилась, подбежала, чмокнула его в щеку. За ней – остальные. Они обнимали его, и он пьянел от запаха духов и прикосновений губ. Он был в центре ведьминого веселья, будто Фауст на том же Брокене.
Сколько это продолжалось? Секунды. Потом он сидел за столом и пил чай, приходя в себя, девушки смотрели на него и тоже тянули крепкий темный напиток, который чаем назвать можно было с натяжкой – заварить толком Тамара не успела, получилась бурда, Тамара сновала из комнаты на кухню, приносила и уносила подносы, видела ли она эту вспышку необъяснимой симпатии, поняла ли?
– А что же Надины рисунки? – спросила Наргиз. – Вы не ответили.
– И вы, – огрызнулся Р.М. – От меня вам таиться нечего.
– Вы наш папа, – Рена улыбнулась.
Остальные рассмеялись.
– Ну ладно, – остановила веселье Наргиз. – Веселиться и объяснять про нашу жизнь будем потом. Сейчас нужно Лену спасать. А Роман Михайлович рисунков не отдает. Потому что они у него дома. Отпустим папу за рисунками?
Девушки закивали.
– Мы бы все поехали с вами, – объяснила Наргиз, – но это глупо. Там к вам заявится следователь и будет беситься.
– Откуда вы это... – Р.М. оторопел. – Разве информация, которую вы... Она что, и о будущем?
Рена смешно надула щеки и сделала значительное выражение лица, для нее это была игра, почему–то для нее одной, она как–то удивительно легко все воспринимала, возможно, сказывался характер.
– У–у... – сказала Рена. – Я ясновидящая.
– Очень иногда, – сказала Наргиз. В речи ее изредка возникали неправильности, будто ей не так уж часто приходилось говорить по–русски. – Сейчас некогда говорить. Пожалуйста – рисунки.
Девушки смотрели на него, Тамара держала в руке чашку с чаем, и тоненькая струйка стекала по платью. Р.М. отобрал у нее чашку, и Тамара очнулась. Сказала:
– Я побуду с ними, не бойся. Все равно от тебя толку...
Р.М. потоптался на месте, соображая, не совершает ли очередную ошибку, мало ли что здесь может произойти. Как он сам неоднократно писал в своих рассказах, в такой ситуации нужен иной герой, рефлексии должны остаться в подсознании, а у него они на поверхности, и похож он на ту сороконожку, которая вместо того, чтобы идти, раздумывала, какую ногу переставить первой. И потому шла с той ноги, на которую показывал пробегавший мимо жук.
Р.М. думал об этом, когда почти бежал к автобусной остановке, втискивался в переполненный салон – начался час пик – и трясся на одной ноге, прижатый к чьему–то жесткому портфелю. Как они все–таки находят друг друга? Видят ли они друг друга – там? Знали ли они друг друга раньше – здесь? И как ввести в схему ясновидение, о котором они тоже, вроде бы, имеют представление, и понять это пока невозможно – весь ход рассуждений нужно начинать сначала, с шага 1б, – а проверить нельзя и подавно, потому что не привык Р.М. просто так верить. Словам девчонок – подавно.
Но следователь? Откуда они узнали о Родикове? Может – Тамара? Нет, с чего бы, у нее и времени не было. Р.М. подумал, что оставляет в стороне еще одну фразу, потому что большего бреда и придумать нельзя, и это рушит всю его относительно стройную картину, которую он кое–как нарисовал, пользуясь своими пунктами, шагами и подшагами. Надя. Слова Наргиз. Скорее всего, она просто перепутала. Не скорее всего, а наверняка. Господи, – подумал Р.М., – до чего я дошел за эту ночь, если вполне серьезно думаю, верить или нет в потусторонний мир.
От остановки он тоже почти бежал, собственный дом почему–то казался ему огромной стокамерной тюрьмой, где должны произойти события, в которых ему не хотелось участвовать.
Таня с Галкой сидели на кухне и разговаривали.
– Родиков не появлялся? – спросил Р.М.
– Нет, – сказала Таня, а Галка не знала никакого Родикова, ее интересовала только Лена.
– Спит, – успокоил Р.М. – Завтракать не буду, некогда. Все расскажу потом.
Взяв с письменного стола папку, он поспешил к выходу (идти со мной не нужно, вернусь скоро, возможно, не один, вы соорудите пока что–нибудь вкусное человек на шесть–восемь). Он скатился с лестницы и столкнулся с Родиковым, который только что вошел в подъезд.
Следователь выглядел вовсе не сердитым, скорее – скучным.
– Поднимемся, Роман Михайлович, – предложил он. – Куда вы торопитесь? Все, что вы могли сделать, вы уже сделали.
– А в чем дело? – воинственно спросил Р.М., не успев сбиться с темпа.
– Я же просил вас, – Родиков еще больше поскучнел, – не лезть не в свое дело. Просил не ходить по адресам. А вы не поленились и обошли всех. Зачем? Что за глупости вы вбили девчонкам в головы? Их с вечера ищут. Родители в истерике. По городу уже идут слухи, что появилась банда насильников, и что за хутором нашли первый труп. Вы знаете, что такое слухи? Черт возьми, несколько лет назад я бы сунул вас в капэзэ и устроил промывку мозгов. Слов вы не понимаете.
Слушая Родикова, Р.М. неожиданно успокоился. Все нормально – ситуация доведена–таки до абсурда, как и положено по теории. Противоречия выявлены, и решение очевидно. Не для следователя, однако. А что, ведь Родикову могут, наверно, и уволить за служебный проступок? Впрочем, совершил ли он на самом деле проступок, не сгущает ли краски?
– Так вы и поступали раньше? В камеру и на допросы?
Они стояли в темном парадном, Родиков хотел дать выход гневу, но, пожалуй, не здесь.
– Надеюсь, – сухо сказал он, – вы знаете, где сейчас девушки и скажете...
– Знаю, – сказал Р.М. – Я вам уже говорил, что со вчерашнего вечера Лену Мухину держат в психбольнице, и что все случившееся – следствие именно этого, а вовсе не моей гипотетической активности. Надеюсь, что с вашей помощью нам с Тамарой – это ее мать – удастся хотя бы увидеть Лену.
– Роман Михайлович, не ставьте условий. Где девушки? Родители с ума сходят.
– Не все, – буркнул Р.М., вспоминая свои телефонные злоключения.
На автобусе трястись не пришлось. Родиков прикатил на «Жигулях», принадлежавших, видимо, кому–то из коллег, а может, это была служебная машина – в номерах Р.М. не разбирался. Он втиснулся на заднее сидение и назвал адрес.
– Вы же сказали, что она в больнице, – удивился Родиков. – Зачем нам...
– Там остальные.
– Сколько и кто?
Р.М. рассказал. Опускал кое–какие детали, которые могли бы показаться Родикову выдуманными. Следователь был мрачен, смотрел только на дорогу.
– Вы понимаете, Роман Михайлович, – сказал он, – все, что вы говорите, в протокол не впишешь. Не поймут. Скажут – вводит в заблуждение. А факты такие. Гражданин Петрашевский дает следователю прокуратуры список лиц женского пола и просит найти адреса. Следователь использует свое служебное положение и адреса находит. Передает список гражданину Петрашевскому и просит последнего не вступать в контакты ни с кем из означенных лиц без его, следователя, ведома и разрешения. Петрашевский просьбу игнорирует, и шесть лиц женского пола в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет исчезают. В милицию поступают заявления родителей. Поскольку о сговоре следователя и писателя никто не знает, розыск по каждому делу ведется в течение ночи раздельно. И лишь на утреннем отчете в горотделе исчезновения связывают вместе, полагая, что и причина может быть одной, хотя это и не доказано. Следователь узнает о происшедшем от коллег, которым поручено вести дело совместно с органами внутренних дел. Следователь понимает, что без писателя не обошлось и отправляется к нему, поскольку теперь все зависит для них обоих от того, как быстро девушки будут найдены... Вам ясна картина, Роман Михайлович? Вы вообще, когда что–то делаете, думаете о том, как это отразится на других? На девушках тех же, на следователе знакомом...
– Сергей Борисович, – сказал Р.М., – можно, мы моральные аспекты обсудим потом? Что вы собираетесь делать сейчас?
– Развезу девушек по домам.
– Видите ли, скорее всего, они не поедут. Сначала нужно вызволить Лену. И... еще им почему–то нужны Надины рисунки. Вот сюда, приехали.
Хорошо, что они приехали именно в тот момент, когда Р.М. упомянул о рисунках. Родикову пришлось тормозить, и пока он занимался парковкой, Р.М. успел выскочить из машины. Он уже звонил в дверь, когда Родиков нагнал его.
Дверь распахнулась мгновенно.
На пороге стояла Тамара, но в каком виде! На платье огромное коричневое пятно, будто его обмакнули в суп. Волосы встрепаны, на щеке большая царапина.
– Скорее, – не сказала, а вскрикнула Тамара, – скорее, папку.
– Ну нет, – Родиков выступил вперед и протянул руку. – Папку мне, и сначала пусть объяснят, для чего она нужна.
Тамара попыталась взять протянутую ей Романом Михайловичем папку, но Родиков перехватил ее.
– Пошли в комнату, – предложил он. – Где девушки?
Вопрос был справедлив. За столом сидела только Наргиз, положив подбородок на сцепленные ладони, и смотрела на вошедших пристально, взглядом равнодушным и ничего не выражавшим. Но Родиков неожиданно споткнулся, движения его замедлились, он осторожно опустился в кресло, положив папку на колени. Р.М. встал у двери, Тамара прижалась к нему, ее бил озноб.
– Где... – начал было Р.М.
– Тихо, – шепнула Тамара.
И он замолчал, потому что в это время Родиков раскрыл папку и высыпал рисунки на стол перед Наргиз. Он медленно перекладывал рисунки, и Р.М. догадывался, какой из них нужен Наргиз. Скорее всего, тот, что вчера выделила и Лена, рисунок, означавший нечто вполне определенное для всех девушек, некий ключ, будто к двери в незнакомую страну, к той зеленой двери, которую Р.М. и сам безуспешно искал всю жизнь.
Вот он, рисунок. Кажется, он. Взгляд Наргиз задержался на секунду, пальцы Родикова продолжали перебирать листы. Не он? Или на Наргиз действует совсем иной ритм и цвет? Уже совсем мало осталось листов, несколько штук. Движения Родикова замедлились еще больше, прямо сонное царство какое–то. Последний лист. Все.
Наргиз подняла глаза – взгляд был растерянным, она смотрела на Романа Михайловича и спрашивала о чем–то, будто именно он должен был объяснить неудачу. А Родиков, между тем, притянул папку к себе, собрал листы, завязал тесемки, сказал:
– Черт знает... Ну ладно, поехали, девушка. Как ваше имя, а?
Наргиз метнулась в угол комнаты, где между сервантом и стеной мог втиснуться человек. Родиков направился к ней, но в движениях его чувствовалась опаска, он понимал, что ни смотреть на Наргиз, ни слушать ее голос не должен, иначе опять может впасть в странное состояние, беспомощное и противное, когда все понимаешь и ничего не можешь сделать. Р.М. топтался на месте, не представляя, как поступить в этой ситуации.
Вперед вышла Тамара, и Р.М. услышал удар, Родиков повалился вперед и упал бы на девушку, если бы Тамара не перехватила обмякшее тело, но удержать не смогла, и оба они повалились на пол между столом и сервантом.
Родиков бессмысленно шарил вокруг руками, и нужно было немедленно что–то решать, Р.М. понимал, что выбора у него нет, и нужно удерживать Родикова, пока Тамара и Наргиз не уйдут, им нужно в больницу. Как удерживать? За руки? Связать? Чушь какая–то. Когда нужно было не думать, а действовать, решать не аналитически, а интуитивно, он сам казался себе полным идиотом.
– Да помоги ты, – задавленно сказала Тамара.
Он все же сообразил, что для начала нужно положить Родикова на диван. Едва приподняв тяжелое тело, он ощутил крепкие пальцы, вцепившиеся в запястье.
Родиков уже стоял на ногах, прижимая их обоих – Тамару и Романа Михайловича – в себе, будто два громоздких рулона, и вырваться Р.М. не мог, каждое движение вызывало почему–то резкую боль в руке.
– Вы что? – прошипел Родиков. – Рехнулись оба?
Тамара тихо застонала, и Р.М. обнаружил, что уже не стоит, а полулежит на диване, а Родиков возвышается над ним и потирает виски. Наргиз в комнате не было.
– Прямо цирк, – сказал следователь. – Что дальше? Девчонка убежала и папку взяла. Вы этого хотели, да?
– Уходите, – сказала Тамара, – это моя квартира.
– Куда они сбежали? – спросил Родиков, морщась. – Да поймите вы, наконец, что их все равно найдут в течение двух–трех часов. А что потом будет с вами, Роман Михайлович?
– Она не нашла нужного рисунка, – пробормотал Р.М.
Ну, конечно. Три листа у Евгения, он хотел еще поработать с ними на компьютере. Нужно позвонить, и если только Евгений не в обсерватории, пусть немедленно берет рисунки и едет... куда? Сюда ни к чему. Скорее всего, в больницу.
Р.М. потянулся к телефону, Родиков накрыл его ладонь своей, спросил:
– Куда и зачем?
– Нужно, Сергей Борисович, – устало сказал Р.М. – Не мешайте мне, пожалуйста.
– Все–таки – кому?
– Другу. Если я правильно понимаю, здесь только его не хватает для полного счастья.
Он набрал номер, после нескольких гудков трубку, наконец, сняли, голос был женским – мать или сестра.
– Нет его. Только что ушел. Схватился и ушел.
– Ему звонил кто–нибудь?
– Нет, никто. Сидел, завтракал, вдруг вскочил и...
– Куда – не сказал?
– А он когда–нибудь говорил?
– Извините...
– Что, еще один пропавший? – осведомился Родиков.
– Поехали в больницу, – сказал Р.М. – По дороге попробую что–нибудь объяснить. Только не считайте меня идиотом.
– Постараюсь, – сухо отозвался Родиков.
Тамара села сзади, Р.М. – рядом со следователем.
– Знал бы я, к чему это приведет, – сказал Родиков, выруливая на магистраль, – ни за что не связался бы с вами и с этим делом Нади Яковлевой. Ведьмы, господи, послушал бы кто...
– Они совершенно нормальные девушки, – сказал Р.М. – Совершенно нормальные. Только...
– Ага, есть «только».
– У них развита третья сигнальная система. От рождения.
– Совершенно нормальные девушки, – буркнул Родиков, – только у каждой по три руки...
– Сергей Борисович, почему вы сегодня так? – сказал Р.М.
Родиков хмыкнул и потрогал правой рукой скулу, на которой набухал синяк.
– Ну, ведь вы сами... То есть, я хочу сказать, что ничего, почти ничего от нас сейчас не зависит. Только мешать им не нужно. Только. Прошу вас. И все обойдется.
– Вы это скажете Гамидову, который ищет насильников, похитивших девушек.
Р.М. замолчал. Бесполезно. Как жители двух миров. Невозможно понять друг друга. Ни понять, ни объяснить. Никто из нас не приучен к необычному. В жизни просто не может быть ничего этакого. А ведь то, что происходит, – вполне естественно и нормально. Именно естественно. Потому что продолжается это тысячи лет, сколько существует человечество. Потому что без этой штуки, которую он назвал третьей сигнальной системой, видимо, невозможна жизнь, невозможен этот мир, без этого мир был бы другим, и однако, это самое нормальное и естественное всегда выглядело и выглядит чем–то странным, непонятным, потусторонним. Наверно, первобытные люди к своим ведьмам относились все–таки иначе, чем эти современники, готовые в лучшем случае использовать девушек для обогащения (собственную дочь!), а в худшем – ославить как сумасшедших.
По улице, на которой располагалась больница, целеустремленно двигался от автобусной остановки – почти бежал – Гарнаев. По сторонам не смотрел, наталкивался на прохожих.
– Остановите! – воскликнул Р.М.
Он выскочил, едва машина притормозила, схватил Евгения за рукав, тот, не оглядываясь, рванулся, и Роману Михайловичу пришлось забежать вперед.
– Черт! – сказал Гарнаев. – Это ты! Я правильно топаю, да?
– Правильно. Садись в машину. Рисунки с тобой?
– Конечно! А мы успеем?
– Куда мы, однако, должны успеть? – буркнул Родиков, когда Евгений втиснулся на заднее сидение, рядом с Тамарой.
Гарнаев посмотрел на следователя, как на пустое место, и сказал весомо и точно, как не смог бы сформулировать и Р.М.:
– Материальное единство и познаваемость мира. Вот туда. Это закон природы. И мы с вами – носители этого закона.
– Господи, – сказал Родиков.
Светло–зеленый, с темными потеками, длинный корпус больницы показался в середине квартала, и сердце Романа Михайловича сразу ухнуло куда–то, хотя в глубине души он и ожидал чего–то подобного. Девушки стояли у закрытой двери, а на пороге перед ними возвышались два дюжих молодца. Девушки, впрочем, разглядывали не санитаров, а окна второго этажа.
– Все здесь! – выдохнул Родиков: видимо, успел пересчитать.
Взвизгнув тормозами, машина остановилась, и санитары с любопытством воззрились на вновь прибывших.
Родиков бросился к двери и потребовал телефон. Гарнаев выскочил следом, и перед ним неожиданно встала Наргиз. Р.М. успел лишь удивиться, как девушке удалось появиться здесь раньше них.
Все, что произошло потом, Р.М. вспоминал, будто отдельные кадры слайд–фильма. Даже пленка почему–то оказалась экспонированной по–разному. Одни кадры он помнил очень отчетливо. Другие – будто в дымке, лишь общий план. Третьи – совсем блеклые, он с трудом вспоминал потом, что, собственно, на них было изображено.
И ощущение такое же, будто смотришь фильм: что–то происходит, а ты не в силах ничего изменить.
Слайд первый (красочный, четкий). Наргиз рассматривает рисунки, остальные девушки следят за лидером (конечно, Наргиз у них сейчас лидер, все, что она сделает, отзовется эхом, поступком). Родиков скрывается в проеме двери, видна лишь его нога, а санитаров уже нет.
Слайд второй (смазанный, вне фокуса, будто разноцветные пятна). Девушки в быстром движении, нет системы, не танец, нечто бессмысленное. И еще – пятно рисунка на бумаге. В чьей–то руке? Нет, нет... Где же? Впечатление: вот он, рисунок, и нет его.
Третий слайд вовсе серый, с коричневыми потеками, будто после плохого проявления. Несколько окон, а в них что? Пятно без формы и цвета – вода, воздух?
Р.М. почувствовал, что движется куда–то – хочет рассмотреть ближе? Картинка застыла, странно – почему он идет, а все остальное неподвижно?
А следующий кадр был жутко передержан, до невозможности что–то увидеть в густой черноте: белесые штрихи, отдельные пятна света, будто в темном лесу, лишь солнечные блики с трудом пробиваются сквозь густую крону беспородных деревьев. Есть тут люди?
Слайд–фильм кончился.
Р.М. обнаружил, что сидит на кромке тротуара рядом с Гарнаевым. Солнце поднялось высоко и слепило глаза. Р.М. попробовал встать, ожидал слабости, но ничего такого не было, будто его на какое–то время выключили, повернув нужную рукоятку, а потом включили опять. Оказывается, они сидели у входа в больницу, но перед дверью теперь никого не было – ни девушек, ни Родикова с санитарами, ни Тамары. Прохожие шли быстро, бросая любопытные взгляды.
– Где все? – спросил Р.М.
– Разошлись, – осторожно сказал Гарнаев. – Во всяком случае... Лену с матерью повез этот твой следователь. Не знаю куда. Это был гипноз? Главный ведь сам девушку привел и передал матери. Спала на ходу, еле в машину усадили. А остальные разошлись. Да, кстати, где рисунки?
– Вот так вот, – сказал Р.М. – Теперь мы им и не нужны.
– Никогда не видел, – сказал Евгений, – как это получается у телепатов.
– Каких телепатов? – удивился Р.М. – И ты туда же?
– Ну...
– Пойдем. Ты уверен, что здесь, в больнице, никого нет... из наших?
Гарнаев покачал головой. Они пошли прочь, и обоим казалось, что оставляют здесь некую границу между прошлым и будущим, и что не раз им еще захочется придти сюда, не для того, конечно, чтобы войти внутрь, а чтобы постоять на тротуаре и ощутить, как касается щек, лба, ноздрей жар невидимых костров и запах сухого дерева, обращающегося в пепел. Они почему–то не стали ждать автобуса и пошли в сторону города пешком. В памяти сами собой возникали слова, они рождались будто бы в нем самом и сейчас, хотя Р.М. читал их очень давно, записал когда–то, а потом забыл прочно, без надежды вспомнить.
– Послушай, – сказал он. – «И к полуночи все ведьмы собрались около церкви. Люди обходили их стороной, осеняли крестным знамением в надежде, что нечистая сила сгинет, но в этот полуночный час, когда все смрадное выходит из подземелий, победить нечисть было трудно. Ведьмы начали свой хоровод, взявшись за руки, и был он странен, как все дьявольское. В полночь раскрылись церковные двери, и на погост вышел отец Иероним, глаза его горели, дьявол вселился в него. Он вел за руку Агнессу, ведьму, которую днем раньше препроводили для суда божьего и людского. Агнесса вырвала свою руку из руки пастыря и вступила в круг. Долго смотрели со страхом жители близлежащих кварталов на оргию, и никто не смел приблизиться, не смел разорвать бесовский хоровод. Лишь когда крикнули первые петухи, ведьмы ушли. Прихожане увидели отца Иеронима, лежащего на камнях с лицом, обращенным к небу. Тогда отправились люди к домам бешеных блудниц, но не застали никого. Пусты были дворы – ни ведьм, ни детей их, ни стариков. Все сгинуло от утренней зари, будто и не было...»
– Наизусть помнишь? – с уважением спросил Гарнаев.
– Есть и еще, – вздохнул Р.М. – А что? Похоже?
Они миновали последнюю улицу поселка Разина, дальше открывалась прелестная панорама: вплотную к шоссе подступали мазутные лужи, в которых уныло стояли заброшенные буровые станки без вышек. Запах был тяжелым, машины прорывались сквозь этот участок дороги на большой скорости, а идти здесь пешком было поступком, достаточно безрассудным для каждого, у кого еще не атрофировалось обоняние. За пустырем начинались заводы: переплетения серебристых труб, пальцы газгольдеров, шары нефтехранилищ. Из трех высоких труб вырывались столбы пламени, будто вечный огонь у памятника неизвестному конструктору.
Р.М. оглянулся, ближайшую остановку они прошли, следующая наверняка по ту сторону мазутного заповедника. Они повернули назад, и в это время к остановке подкатил автобус.
– Черт, – сказал Гарнаев, вышел на проезжую часть и замахал руками, будто рядом с ним лежал умирающий.
Автобус притормозил. Салон был полупустым – час пик кончился.
– Сколько мы там торчали? – пробормотал Р.М.
– Я вышел из дома в четверть восьмого, – сказал Евгений, – а сейчас половина десятого.
– Таня с Галкой с ума сходят, – резюмировал Р.М. – И еще Родиков. Хотел бы я знать, что он сейчас делает.
Гарнаев промолчал – Родикова он сегодня увидел впервые и не знал, на что тот способен.
– Кстати, – сказал он, когда автобус миновал мазутный пустырь, и воздух в салоне немного очистился, – возьми меня к себе в помощники, я ушел из обсерватории.
– Бедлам, – буркнул Р.М. – Ты–то зачем? Ты ничего не умеешь, кроме наблюдений и расчетов.
– Невозможно больше. Меня очередной раз понизили – от старшего инженера до простого. Научный стаж – кошке под хвост. Почему я должен заниматься технической работой, когда эти неучи... Ну, ладно. Я еще повоюю, но для этого нужна свобода маневра. Жаловаться нужно повыше. Кругом перестройка, а у наших академических чиновников самый разгар застоя. Сдвиг по фазе.
– Твой глупый поступок, – сказал Р.М., – мы еще обсудим. Что–то у тебя в голове перепуталось... Я буду спрашивать, а ты отвечай. Почему взял рисунки и пошел из дома?
– Мне позвонили. Женский голос. Я снял трубку. Хотя... Знаешь, тут одна странность. Мама не слышала звонка. Она спит около телефона. Я подхожу, спрашиваю: почему не берешь трубку? А что, звонили? – говорит. В общем, женский голос назвал меня по имени, попросил взять рисунки и срочно ехать в психушку.
– Именно в эту? В городе их три.
– Не... помню. Сказала – срочно.
– Ты прежде бывал в этом районе?
– Ни разу. Что это? Внушение? Я сейчас думаю, что и звонка никакого не было.
– Погоди. Ты говорил что–то о новом законе природы, о носителях материального единства мира...
– Я?!
– Не помнишь? Ну хорошо, как ты сам все это... все, с самого начала... объясняешь? Ты ведь думал.
– Конечно. Из теории, по–моему, однозначно... Я вторую неделю верчу по алгоритму туда–сюда... Девушки, ведьмы – канал связи с иной цивилизацией.
– Господи, – сказал Р.М., – великая идея! Занимался бы лучше своей диссертацией, больше пользы...
– Я проверял несколько раз, – рассердился Гарнаев, – каждый шаг алгоритма.
– Значит, какой–то шаг дает осечку. Позднее сядем, пройдем вместе от начала до конца, расскажешь.
– А что, у тебя другой вывод?
– Конечно.
– Какой?
– Не забывай о презумпции естественности.
– Ну... и что?
Рассказывать сейчас не хотелось, нужно было бы все же проверить еще раз. Должны быть иные решения, как бывало всегда, нужно опять и опять идти по алгоритму, отыскивать противоречия, отсекать, отсекать... Должно остаться единственное решение. Через пришельцев он тоже прошел – быстро, без остановки, сразу обнаружив противоречие. Осталось единственное... Это плохо. Он думал, что это хорошо, но это плохо на самом деле. Где–то что–то он пропустил. Или недодумал. Хочется верить, что анализ был верен, и это тоже плохо, когда хочется именно верить, значит, недостает чего–то неуловимого в доказательстве. А четкость нужна беспредельная. Потому что это не гипотеза – это люди. Господи – девушки! Можно ли вывести их из этого... А захотят ли они – выйти?
Гарнаев понял, что Р.М. не настроен отвечать, и отвернулся к окну. Они уже проехали станцию метро «Шаумян» и приближались к железнодорожному мосту, здесь нужно было выходить, до дома оставалось три квартала, можно и пешком.
– Куда направился Родиков? – вслух подумал Р.М.
Эта мысль, оказывается, тревожила его все время. Взбешенный Родиков, одураченный Родиков, которого даже ударили (женщина!), заставили делать вовсе не то, что он хотел...
Последние метры до дома он бежал, Евгений едва поспевал за ним. Р.М. открыл дверь и замер на пороге, прислушиваясь. В квартире стояла гулкая тишина, слышно было, как в туалете стекает в бачок вода. Затопал Гарнаев, и тишина взорвалась, выбежали Таня с Галкой, жена даже целовать бросилась, видно, перенервничали обе. Но Родикова, судя по всему, в квартире не было.
– Сейчас, сейчас, – бормотал Р.М.
Он прошел на кухню и остановился на пороге: за столом торжественные, как на официальном приеме, сидели Тамара с Леной.
– Девочки, – сказал Р.М. – Что это происходит? Почему вы бросили меня посреди улицы? Леночка... с тобой все в порядке?
В кухне возникла невероятная толчея, шесть человек здесь не помещались, и Таня потребовала, чтобы все перешли в столовую. Здесь тоже было тесновато, но расселись, и чай оказался готов, и бутерброды с копченой колбасой. Р.М. только сейчас ощутил голод и начал есть, запивая чаем и растягивая удовольствие. Он смотрел на Лену и постепенно понимал, что она – вовсе не та девушка, которую он впервые увидел вчера и которая показалась ему забитой и задвинутой на последний план ее энергичной матерью. Лена сидела, спокойно положив на стол руки, глядела на Романа Михайловича, чуть наклонив голову, едва приметно улыбаясь, хотела что–то сказать, он чувствовал это. Он спросил ее сам – глазами.
– Все в порядке, – сказала Лена.
– А что... – он хотел спросил о Родикове, о том, что произошло в те минуты, когда он рассматривал свой слайд–фильм.
– Этот ваш следователь, – тихо сказала Лена, – спит у себя в кабинете. И ничего не помнит...
– Лена, – сказал Р.М., – я не должен был этого делать? Тогда, двадцать лет назад...
Ему не нужно было спрашивать у Лены, малодушие – вот, как это называется. Спросил, не подумав.
– Не знаю, – сказала Лена, помедлив. – Иногда бывает тяжело... потом. А иногда это – счастье. И больше ничего не нужно. И... Никогда не понять, как это будет в следующий раз.
– Я думал, что это всегда одинаково, – удивился Р.М., – и Надины рисунки – катализатор.
– Рисунки, да... Только Надя сумела... Теперь всем легче... то есть, будет легче... мы так думаем...
– Мы?
– Ну, наша семерка.
– А таких, как вы...
– Не знаю. То есть, если по группам – ни одной. А если поодиночке – много. А сколько... Не знаю. Иногда чувствуешь как отдаленное...
– Так мы будем долго ходить вокруг да около, – вздохнул Р.М. – Может, я буду спрашивать, а ты – отвечать?
– Хорошо, – согласилась Лена.
– Я спрошу первым, ладно? – неожиданно сказал Гарнаев.
Методист, – подумал Р.М. Пока мы нащупываем подходы друг к другу, он что–то ковырял в уме, застрял на очередном противоречии и хочет избавиться от него прямым вопросом. Только бы не сморозил глупость, после которой Лена замкнется. Нет, не должен, он совсем не по той линии идет, пусть спрашивает, хоть какая–то разрядка.
– Лена, – Гарнаев подался вперед, едва не перегнулся через стол, – будет ли коммунизм?
Господи, придумал же... Ненужный вопрос, бессмысленный и вредный.
Реакция Лены поразила Романа Михайловича. Девушка нисколько не удивилась, будто ждала именно такого вопроса, но и отвечать не торопилась, то ли собиралась с мыслями, то искала нужные слова, хотя сказать нужно было только «да» или «нет».
– Нет, – сказала она.
– Почему? – растерялся Гарнаев.
Лена не ответила, чай ее остывал, и она начала пить, отхлебывая из чашки большими глотками.
– Лена, – сказал Р.М., – давай пройдем в кабинет. Ненадолго...
Он отгородил себя от всех. Лена тихо встала и пошла к двери, Тамара проводила дочь взглядом, сказала:
– Рома, нельзя ли потом?
– Мы быстро. Отдохните пока, хорошо?
В кабинете на Романа Михайловича неожиданно обрушилась усталость, он повалился на диванчик, привычная обстановка расслабляла.
– Откуда ты знаешь, что коммунизма не будет? – спросил он.
Лена присела рядом, сложив ладони на коленях, как девушка с картины Рембрандта.
– Через несколько лет... три или четыре... все развалится. Советский Союз. И... там плохо. Люди какие–то... злые. Помню город. Похож на Москву. И какие–то улицы перегороженные. Как в кино, когда про революцию. Но это двадцать первый век. Я не знаю, почему думаю, что двадцать первый...
– Это все?
– Другие девочки тоже видели... не это, конечно.
– А почему ты решила, что это будущее?
– Ну... Я не решила. Это чувствуешь. Когда в будущем, когда в прошлом, когда в наше время. Совсем разные ощущения. Когда в будущем – зеленое такое, а когда прошлое – скорее бордовое...
– Зеленое ощущение? – с сомнением сказал Р.М. – Это как же – зеленое?
– Ну... Я не могу объяснить. Мне кажется – зеленое. Бывают разные оттенки, может, оттого, какое будущее – близкое, далекое...
– Ты кому–нибудь рассказывала об этом?
– Девочкам. И мне кажется... Вчера, когда меня привезли в больницу, ужасно болела голова, кажется, я кричала. Мне сделали укол, что–то спрашивали, и на меня вдруг напал говорунчик. Кажется, я все им выложила. Ну все–все. Потом уснула, спать хотелось смертельно, но мне казалось, я и во сне что–то рассказываю. Так что у них там, наверно, все записано...
– Состояние бреда, – пробормотал Р.М. – Вот, что у них, скорее всего, записано. А сейчас ты их чувствуешь – девочек?
– Да... Наргиз. А она – Рену. А Рена – Олю. По цепочке.
– И утром там было... ну, когда они тебя выручали?
– Конечно. Ой, знаете, Роман Михайлович, я проснулась, а он смотрит.
– Кто?
– Врач. В палате темно, а он смотрит. Потом берет за руку и говорит: «Пойдемте, Елена, вас ждут». Кавалер. А я уже знаю, кто ждет. Говорю «пошли», а встать не могу, ноги подкашиваются. Он мне руку подает, идем по коридору, а у всех, кто навстречу попадается, лица тупые–тупые. Внизу меня девочки подхватили, ну умора, все в нарядах, как в театр явились, я одна, как дурочка, в сером халате. Мама бросилась как сумасшедшая. Мы ведь еще домой заезжали – переодеться. Нас следователь вез. Это я все помню. А потом... будто упало что–то с грохотом. И покатилось. А дальше не помню. Иногда проблески какие–то, цепочка не совсем разорвалась, и я видела... Наргиз вбегает домой, а навстречу пахан ее с хулиганским видом, и сделать уже ничего невозможно, все кончилось. И Олю видела, с ней проще, ее дома обожают, господи, как кинулись целовать, и не в первый раз ведь, она всегда из дома убегает, когда накатывает...
– А что врачи, следователь? – осторожно спросил Р.М.
– Ну, это как–то само собой сделалось. Еще раньше, когда была цепочка. Не знаю... Видела только, что следователь так и захрапел на стуле, едва до кабинета добрался. Может, даже на пол свалился, почему нет? А врачи... Не знаю, что врачи. Наверно, ничего. Вспомнят еще про меня. Про девочек – нет, а про меня вспомнят. Я ведь на учете.
– И ничего нельзя сделать? – всполошился Р.М. – Они же за тобой явятся. Побег и все такое.
Лена побледнела.
– Господи, я не подумала.
– Останешься здесь, – решил Р.М. – И мама сейчас домой не поедет. Разберемся. Если нужно будет опять собрать цепочку, сможешь?
– Конечно, есть ведь рисунки.
– Почему рисунки, Лена? Что в них?
– Вы же знаете – ключ. Туда. Обычно приходится воображать себе, это трудно, а Наденька сумела нарисовать. Какая она талантливая! Никто так не умеет рисовать с натуры.
– С натуры?
– Конечно! И Надя там – она нас всегда встречает.
– Кто? Где? – Р.М. почувствовал, что теряет логику разговора, хотя, и это он чувствовал тоже, логика именно сейчас и появилась в хаосе информации. Пятый шаг алгоритма, опять приходится возвращаться назад. Но теперь–то действительно все. Сходится. И дальнейшие шаги, вплоть до заключительного.
В дверь постучали. Р.М. крикнул «да!", и в кабинет заглянул Гарнаев.
– Если я тебе не нужен... – сказал он неуверенно.
– Нужен, Женя, пока нужен. Мы сейчас выйдем. Я хочу кое–что объяснить. Тебе тоже, пока ты окончательно не уверовал в свою версию с инопланетянами. Пойдем, Леночка, чаю выпьем. Или кофе?

© П.Амнуэль

Разрешение на книги получено у писателя
 
 < Предыдущая  Следующая > 

  The text2html v1.4.6 is executed at 5/2/2002 by KRM ©


 Новинки  |  Каталог  |  Рейтинг  |  Текстографии  |  Прием книг  |  Кто автор?  |  Писатели  |  Премии  |  Словарь
Русская фантастика
Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.
 
Stars Rambler's Top100 TopList