Каббалист - П.Амнуэль - Книжная Полка

Минуту спустя все сидели вокруг стола, как на спиритическом сеансе, когда нет больше сил, а призрак являться не желает. Тамара выглядела постаревшей, ей можно было дать все пятьдесят, ничего общего со вчерашней, уверенной в себе, особой. Галка сидела, подперев голову кулачком, взгляд ее был грустным и заранее готовым принять любое слово, сказанное Романом Михайловичем. Гарнаев покачивался на стуле и мысленно просчитывал шаги алгоритма, искал, где мог ошибиться. Рядом с Романом Михайловичем сидела Таня, готовая в любой момент вскочить и побежать на кухню, едва послышится клокотание закипевшего чайника.

– Я попробую кое–что объяснить, – раздумчиво начал Р.М.

– Как Эркюль Пуаро, – вставил Евгений. – Собрал, значит, всех участников, недостает только представителя Скотланд–Ярда, Пинкертона твоего...

Р.М. не принял шутки.

– Пуаро ставил точку, – сказал он, – а у нас все впереди. И боюсь, что ничего хорошего. Это ведь вечная проблема, была она и будет, пока есть люди, пока есть женщины. Пока есть Вселенная, наконец.

Странно, при чем тут Вселенная, да? Она где–то, а мы тут. Ну, понимаете, Вселенная – это и то, что в нас. Это – мир, все, что было, есть и будет. Говорят, что Вселенная многомерна, пишут о десятке измерений, и все это лишь математические абстракции, ничего они не дают ни душе, ни сердцу. Фантасты пишут о подпространствах, параллельных мирах, отдельных от нашего, летают туда на звездолетах или еще каких–то машинах... Там свои законы, здесь свои. И все забывают, что мир един. Параллельные миры – назовем их пока так, хотя название это нелепо, – не могут быть изолированы друг от друга, не могут развиваться друг без друга, потому что Вселенная едина. В каждом из миров свои законы природы? Да, но почему именно такие? Потому только, что в иных мирах другие законы, и именно такие, какие есть. Все связано. Если у нас здесь действие равно противодействию, то только потому, что в каком–то ином мире есть, скажем, закон трансформации заряда в массу, а где–то в третьем сила (если там есть силы) зависит от вращения (если оно там существует), а в четвертом... Это я все к примеру, потому что мы ничего – ни–че–го – не знаем, что там есть на самом деле. Мы – я имею в виду науку.

Пойдем дальше. В нашей Вселенной появляется разум. Тоже, кстати, потому, что в иной Вселенной появилось или, наоборот, исчезло нечто... А может, там рождается нечто, потому что здесь возникает разум. Где следствие, где причина? Может ли наш разум познать свой мир, понять его? Мы ведь явление не одной нашей Вселенной, но всей совокупности миров, о которых и вовсе не подозреваем. Мы все живем не только здесь, на планете Земля, но в бесконечном многомерном мире, нам не нужно устанавливать там с кем–то контакты, ведь это то же самое, что установить контакт с собой. Если мир многомерен, а мы в нем живем, значит, и мы многомерны тоже...

Знаете, алгоритм долго не срабатывал, мне тоже все мерещились пришельцы или, когда я дошел до параллельных миров, то – их механическое сложение, ну, существуют вроде бы разные разности сами по себе... Это их единство, неразделимость, цельность, наша собственная многомерность – понять было трудно. Для вас эти миры – склад кубиков... Нет отдельных кубиков, понимаете?

Впрочем, это все не так важно. То есть, важно для науки, для тех, кто будет исследовать связи и взаимные закономерности. Для тех, кто поймет, что в нашей Вселенной не разобраться, если не разбираться во всех Вселенных сразу... А для нас важно иное: все разумное, что есть в каком бы то ни было измерении, связано друг с другом, не может существовать друг без друга. Разум, на самом деле, – симбиоз. Пока не возникает этот симбиоз, нет и разума. Нигде – ни в нашей Вселенной, ни в какой иной. Только – вместе. И когда рождается симбиоз, идет непрерывный обмен информацией, совершенно неосознаваемый, это даже не инстинкты, это глубже, но каждый из нас – ты, Галя, и Тамара тоже, и Евгений, и все – связан со всем, что есть разумного в тех, параллельных, мирах, фу, это название мне очень не нравится, оно в зубах навязло, оно мешает правильно понимать, но другого я не придумал, не до того было, мне это название не мешает, а вы не обращайте внимания...

Я назвал эту связь третьей сигнальной системой. Первая сигнальная – наши чувства, ощущения, то, чем мы осознаем этот мир. Вторая сигнальная – речь, то, чем мы связаны с себе подобными. И третья – то, что объединяет нас, разумных, живущих во всех мыслимых и немыслимых измерениях мира. Человек не может жить без первой сигнальной системы – он будет слеп, глух, не будет осязать, обонять, останется камнем. И без второй сигнальной он тоже не проживет – без общения с себе подобными. И, конечно, без третьей – хотя общение это и проходит вне сознания. Таковы уж законы природы. Муравей, наверно, тоже совершенно не понимает, что сам по себе он – ничто.

Но каждая система, особенно столь сложно организованная, неизбежно дает сбои. Рвутся какие–то тонкие нити или, наоборот, что–то соединяется воедино. И редко, очень редко, наше знание об иных измерениях мира всплывает в подсознание, еще реже – выше, в область сознательного. Так уж устроен мозг человека, что если это случается, то практически всегда – у женщин. У женщин с их эмоциональным разумом, с их способностью принять, не понимая, с их умением чувствовать глубину мира. И тогда рождается ведьма. Женщина, которая сознает то, что никому больше не дано осознать в себе. Всплывает знание, не переработанное разумом, оно первично, как мировой шум, возникает то, что зовется ведовством, связью с дьяволом. Мы глумимся над всем этим, не понимаем, откуда что идет, и почему противоречит известным физическим законам. Ничего ничему не противоречит – просто явления эти описываются общими для всех измерений законами природы. А наши – лишь частные случаи, приближения к узким физическим условиям той Вселенной, где живем мы, люди. Законы эйнштейновской динамики вовсе не отменяют известных законов Ньютона, просто люди ушли вперед – от частного знания к более общему. К общим же законам единого мира мы и близко не подступились. Собственно, только сейчас, может быть, поймем, что эти единые законы вообще есть...

Вот, к примеру, один из последних шагов алгоритма: среди измерений, в которых мы существуем, не сознавая того, может быть – нет, наверняка есть, теперь я уверен в этом – такое, где понятие времени как свойства материи отсутствует, его нет, и это измерение способно стать – нет, не способно, а действительно становится – мостиком между нашим прошлым и будущим...

И уж совсем редко, может, раз в тысячу лет, рождается женщина, способная не только ощущать в себе нечто такое, способная не только быть ведьмой, но и описать надежно и верно, нарисовать словами или красками. Во всем ведь есть посредственности, таланты и гении. Наденька – так уж получилось – родилась гениальной. И – не выдержала. Вот так... А во всем виноват я. Со своей интуицией, которая сработала, когда понять еще ничего было нельзя... Да и сейчас...

– Любопытно, – один Гарнаев чувствовал себя вполне комфортно, ему рассказали гипотезу, он искал возражения. – Как я понимаю, эта способность не только воспринимать подсознательно, но и понимать информацию оттуда – передается по наследству?

– Видимо, – сказал Р.М., спорить и доказывать что–либо у него не осталось сил.

– Ну–ну... – сказал Евгений. – А как это ты действовал своими тестами на генетический аппарат? Создал некий тетраграмматон, слово, способное, будучи произнесенным, изменить мир? Для каббалистики это нормально. Для Трофима Денисовича Лысенко – тоже. И почему этот механизм сработал не сразу, а только во втором поколении?

Р.М. молчал. Ну, откуда ему знать. Конечно, словом ген не заговоришь. Но словом можно заговорить сознание, мозг, подкорку даже. Словом – гипноз! – можно изменить физическое состояние организма. И тогда уж организм сам, если он и без того потенциально на это настроен, ведь есть в нем уже работающие гены, осуществляет симбиоз... Тогда организм, возможно, вырабатывает необходимые ферменты, а уж ферменты влияют на ген. Может, потому и проявились тесты во втором поколении, что воздействие это медленное, проходят годы, прежде чем генетическая программа включается полностью. Именно полностью: ведь эти девушки – самые сильные медиумы, может быть, за сто или больше лет...

Ничего этого Р.М. говорить не стал. Не нужно было это сейчас.

– Вот так, девочки, – сказал он. – Как жить теперь будем?

– Как? – сказала Тамара. – Завтра участковый явится, вынь ему сотню. А тебя послушать, Рома... Высокие материи, хоть сейчас в академию: вот, я могу с иными мирами связываться, пустите работать телевизором. И оклад сто пятьдесят в месяц. Если вообще разговаривать захотят. Ведь это все шарлатанство, обман народа.

– Рома, – сказала Галка, – я слышала, что... ну, что Наденька... там, где–то, и что...

Он понял. Несколько слов, сказанные Леной. Глупость.

Стоп, – подумал он. Не ты ли говорил о возможности обратного выхода в наш четырехмерный мир сквозь другие, где нет понятия времени? Говорил. Тогда иди до конца. Можно вперед, можно назад. В то время, когда Наденька была жива, когда она была в цепочке, когда девушки чувствовали друг друга, и это можно вернуть, и возвращать постоянно... Господи, хорошо, что у самой Галки нет такой способности. Иначе... Это было бы как наркотик.

– Не знаю, Галя, – сказал он. – Думаешь, я уже все знаю?

– Нет, – вздохнула Галка, – и ничего не можешь.

Ему стало холодно – он действительно ничего не мог.

– Девочки, – сказал Р.М. бодрым голосом, – если меня Родиков не прижмет и не посадит, мы с вами справимся. Только вместе, хорошо?

Таня испуганно вскинулась, мысль о том, что Родиков, обиженный и, в сущности, одураченный, может устроить какую–нибудь пакость, ей в голову не приходила. Возможно, это была действительно глупая мысль, но ведь была, никуда не денешься, все время точила, Родиков просто для спасения собственной репутации мог на что–то решиться.

Р.М. посмотрел на Лену – что скажет она? Лена молчала, смотрела усталым, ничего не выражавшим, взглядом.

Р.М. встал и пошел в кабинет, потому что в мыслях сам собой рождался рассказ, редко бывало, чтобы рассказ появился как наваждение, от которого можно избавиться, только перенеся на бумагу. Он понимал, что – не время, что ждут от него совсем другого. Думал, что запишет сюжет и сразу вернется. И ему действительно показалось, что вернулся он быстро, с легкостью, странной для его медлительного ума, исписав пять страниц. На самом деле прошли два часа, и в комнате были только Таня с Евгением. Гарнаев что–то сосредоточенно писал за обеденным столом, а Таня расставляла в серванте посуду – бессмысленное занятие, к которому она прибегала всякий раз, когда решительно не знала, чем заняться.

– А где... – начал Р.М.

Гарнаев пробормотал что–то неопределенное, Таня сказала:

– Я всегда знала, что мессии из тебя не получится. Девочки смотрят тебе в рот и ждут откровения господня, а ты скрываешься как отшельник и молишься в пустыне своему богу.

– Тамара решила увезти Лену к бабке в Ростов, – сказал Гарнаев, не поднимая головы. – От греха подальше.

– Это Лена захотела, – поправила Таня.

– Лена захотела, Тамара решила, – Гарнаев точно уловил расстановку сил в отношениях между матерью и дочерью.

– А Галка пошла к родственникам. У нее с обменом сложности.

Таня говорила осуждающим тоном, будто от Романа Михайловича зависело, удастся ли Галке поменять квартиру.

– Ну вот, – сказал Гарнаев, – я тут накатал свои соображения, оставлю, хорошо? Поеду я. Засиделся... Кстати, все рисунки у Лены.

– А мне–то что делать? – спросил Р.М. с неожиданно прорвавшейся тоской. – Я все заварил. Если что–нибудь случится с девочками или Галкой... Идти к Родикову? Не поймет, не захочет. Никто не захочет.

– Вот–вот, – отозвался Гарнаев. – Я все время об этом думаю. Приходит мужик и говорит, что разобрался в том, что такое есть Вселенная. И несет ахинею. Типичный чайник, хоть и автор какой–то там методики. А что ведьмы, эти симбионты–связники? Девушки и женщины с явными психическими отклонениями. В одну палату. А дядю в другую. Палат сейчас много освободилось, после того, как диссиденты выздоровели.

– Что ты сам себя травишь? – сказала Таня, когда за Гарнаевым закрылась дверь. – Знаешь ведь, что действовать – не в твоем характере. После сегодняшней ночи ты год будешь в себя приходить. Занимайся своими теориями. Все уладится.

– Само собой?

Таня посмотрела ему в глаза, и он понял, что она знает его и понимает, может быть, значительно лучше, чем он знает и понимает себя сам. Таня тоже была ведьмой, тоже могла читать в душах, и никакие другие миры, и третья сигнальная система были ни при чем. Ему захотелось опуститься перед женой на колени и покаяться во всем, что он сделал плохого в жизни. Ради идеи! Ради науки об открытиях, как он ее понимал. Проводил опыты, не думая о том, что это может вызвать последствия бог знает в каком колене. Проповедовал свою методику, но никогда не поступался ради нее благополучием. Бессмысленно вкалывал в институте, потому что иначе пришлось бы жить впроголодь. Терзал собственные рукописи, потому что редакторы считали, что вот в этом абзаце есть ненужные аллюзии, а в этом... И он переделывал, чтобы напечатали. Господи, а как он испугался, когда объявился Родиков! И всегда – всегда! – что–то придумав, что–то написав, ждал, когда кто–нибудь, прочитав, загорится идеей и положит голову на алтарь – вместо него. Сначала Кузьминов из Оренбурга, который, проработав книжку об открытиях, вот уже восемь лет живет как Диоген, но зато основал–таки в городе единственную в стране школу, учит, и люди едут к нему, а не к Петрашевскому. Ему только пишут, и он не всем отвечает. А Рузмайкин из Ставрополя? Он, а не Р.М., ездил в Госкомитет по делам изобретений и открытий доказывать, что теория существует, и что для перестройки она совершенно необходима.

– Рома, – тихо сказала Таня. – Это на всю жизнь, да?

– Что? – Р.М. очнулся. – А... Да, конечно.

– А если кто–то не хочет? Что тогда?

Таня посмотрела ему в глаза. Он искал во взгляде жены упрека, но разглядел лишь обычную кротость и рассердился.

– Ничего, – буркнул он. – От себя не уйдешь.

– Да, – сказала Таня, – это верно.

Р.М. подумал, что сейчас вспылит, и начал считать до десяти, а пока считал, ноги его двигались, и он оказался у телефона. Снял трубку и набрал номер Родикова. Почувствовал, что ладонь стала влажной.

– А, это вы, – хмуро сказал следователь. – Послушайте, Роман Михайлович, оставьте девушек в покое. Это приказ. Не знаю, что вам мерещится по научной линии, но дайте людям жить.

– С ними все в порядке?

– Да, все вернулись, если вас именно это интересует.

– Все? – настойчиво повторил Р.М.

– Все, – отрезал Родиков и замолчал.

Молчание длилось долго, Роману Михайловичу показалось, что Родиков положил трубку на стол и занялся своим делом.

– До свидания, – сказал он в пустоту.

– Увидимся, – отозвалась пустота с хорошо слышимой угрозой. Или послышалось? Действительно ли Родиков ничего не помнит? Напомнят. Те же врачи в больнице. Коллеги. И что тогда?

Р.М. отогнал эти мысли и сел за стол.

Вроде бы конструкция понятна. И внутренне непротиворечива. Ну и что? Что с этим делать? Статью в «Знание–сила»? Или в «Вестник психологии»? Ни там, ни там не возьмут. Он бы и сам не взял на месте редактора. Разве что с грифом «фантастика». Нет, и тогда не взял бы. Не такая фантастика сейчас нужна. После всего, что наслышались о тридцать седьмом и сорок девятом, о Рашидове и Адылове, Брежневе и Черненко, после откровений о самих себе, после знания, от которого волосы порой встают дыбом, после всего этого – вдруг о ведьмах, о том, что женщина – мать, работница! – оказывается, связана с потусторонними мирами. Так и будут говорить – потусторонними. Механика известна, традиции враз не сломаешь. Ученые враз определят открытие в группу парапсихологических феноменов и, посмеиваясь, запишут свихнувшегося на своей методике Петрашевского в одну компанию с Мессингом, Кашпировским и Чумаком. А экстрасенсы набросятся сразу, примут в свой клан с удовольствием, не понимая сути и не признавая того, что речь идет о материальном единстве многомерного мира, и вовсе не о каких–то внефизических законах передачи информации...

Никого не убедить. И нельзя сейчас никого убеждать. Разве жизнь и гибель Наденьки – не доказательство? Нельзя, не время.

Что же делать? Все яснее Р.М. понимал, что делать нельзя ничего. Если он хочет, чтобы девушки жили спокойно. Он подумал, что вывод этот слишком уж соответствует его личным качествам, его характеру. Может, именно характер, а не логика, диктует вывод, и на самом деле действовать совершенно необходимо?

Р.М. встал, ходил по комнате, натыкаясь на стол, стулья. Ну что? Решил? Что? Молчать? Говорить?

Подошел к окну, выходящему в переулок. На противоположной стороне был молочный магазин, и здесь с утра выстраивалась очередь. Одни женщины: старые, молодые, средних лет, они вели себя почти одинаково, дальние в очереди стояли молча, тянули головы, чтобы увидеть, долго ли стоять, или тихо беседовали, передние суетились, отгоняя нахалок, старавшихся проникнуть без очереди, вынимали из сумок пустые бутылки, шумели, пересчитывая сдачу. Это была жизнь – суета, толкотня, не до тончайших движений души, не до того, чтобы прислушиваться к себе, и, услышав нечто, не слышимое никем, понять и передать другим. Неужели в каждой из них есть это – в толстой бабе, что размахивает кефирной бутылкой перед носом продавца, и которой ничего сейчас в жизни не нужно, кроме пяти копеек сдачи, и в той девочке, что стоит в сторонке и пересчитывает в уме – сколько чего и почем. И если каждой из них просто намекнуть... Господи, одна обложит нецензурно, другая рассмеется, покрутив пальцем у виска, третья решит, что мужчина хочет поволочиться...

Модель мира. Модель нашего мира. И в другом нам не жить. А коммунизма не будет – не создан человек для коммунизма.

Р.М. услышал позади себя движение, обернулся. Таня подошла, тоже поглядела на очередь, сказала:

– Звонила Галя. Говорит: могут пока прописать к дяде, она ведь жила там раньше.

Чего–то она не договаривала – видно было по глазам.

– Что значит «могут»? – механически переспросил Р.М.

– Ну, Рома... Поговори с Родиковым. У него наверняка есть связи...

Вот оно что... Тоже естественно. В конце концов, ему отвечать. Почему–то он вспомнил свой старый рассказ о тридцать седьмом годе и мысленно обозначил развитие сюжета: нет, в лагере они не встретятся, это банально. Каждый проживет жизнь и будет сам отвечать за все, что сделает. Глупо убивать собственного следователя. Даже если осужден безвинно. Потому что наверняка есть в жизни, в мыслях, в душе нечто, от чего хочешь избавиться, за что должен судить себя. Сам. Твой следователь все равно придет за тобой.

– Хорошо, – сказал Р.М., вздохнув, – я позвоню Родикову. Если он прежде не...

Таня на мгновение прижалась лбом к его плечу.

– Рома, – сказала она, – хорошо, что у нас нет детей.

– Почему? – не понял Р.М. – Тебя я ведь не допекал своими вопросами...

– Все равно хорошо, – сказала Таня в ответ на какие–то свои мысли.

К дому подъехала желтая милицейская машина и остановилась у подъезда.

Р.М. отошел от окна, сел за стол и, обхватив голову руками, уставился на почти исписанную страницу. Дальше... Единство Вселенной в нас самих... Так, дальше... Мы не понимаем собственного назначения. Выспренне. К черту. Дальше... Надя, что ты сделала? И неужели ты все еще где–то есть? Прочь страницу. Не так резко – порвал край. Другой лист. Думать... Думать и решать.