Каббалист - П.Амнуэль - Книжная Полка

Шестеро его «девчонок» никуда не уезжали. Всего шестеро. Наиля и адреса не поменяла, жила в том же двухэтажном, с лепниной, особняке, что стоял у въезда в крепость. Всего только раз Роман провожал Наилю домой, и сейчас живо вспомнилась узкая улочка, посреди которой на протянутом между домами тросике качался фонарь, чудом еще не сбитый мальчишками. Фонарь тускло освещал улочку от угла до угла, а дальше наверняка притаились «крепостные» – те, о ком судачили в городе, кто ходил с ножами, курил анашу и вообще занимался беззаконием и развратом. Впрочем, таинственных этих ребят Роман никогда не видел, о чем не очень жалел.

Тане Р.М. списка не показал. Впервые за много лет между ним и женой пролегла странная трещина, вроде и неглубокая, ведь и раньше Р.М. не всем подряд делился с Таней, но не в глубине было дело, а в том, что стояли они по обе стороны трещины и смотрели, как она становится глубже, и оба делали вид, что ничего не замечают. Такого прежде не бывало – если случалась размолвка, они выясняли отношения быстро и надежно. Как же иначе? Иначе трудно жить. Сейчас Р.М. затаился в кабинете, перечитывая список, а уж что думала о его женщинах–ведьмах Таня, он не представлял, хотя что она могла подумать?

Тамара Мухина (дев. Каневская). Была замужем три года. Дочери восемнадцать. Живет в поселке Разина. Удивила приписка: «Дочь Елена занимается незаконным промыслом, предупреждалась в милиции». И нужно учесть еще, что с четырнадцати лет Лена состоит на учете в психдиспансере. Что значит «незаконный промысел»? Спекулирует?

Начну с Тамары, – решил Р.М.

Рассказ он почти закончил. С утра читал беловик, перепечатанный Таней, и, в общем, остался если не вполне доволен, то хотя бы удовлетворен. Мир получился. Странный мир, конечно, но ведь именно таким он и хотел этот мир описать. Хотя, возможно, было бы лучше дать больше узнаваемых деталей, чтобы читатель понял: речь идет не о какой–то абстрактной планете, а о нашей Земле, наших отношениях с наукой и природой. Возможно. Но ведь и игра фантазии тоже кое чего стоит в эстетическом плане. А читатель, если не дурак, поймет. Дурак и читать не станет.

Ну, все. Теперь начинался период «вылеживания», и Р.М. не знал, сколько он продлится. Может, уже через неделю появится желание достать рукопись, а может, он вовсе к ней не вернется – бывало и такое.

Папка исчезла среди бумаг, и Р.М. развернул таблицы. Основная часть методики открытий была сконцентрирована в этих таблицах и строках. Классификация научных противоречий. Система отбора противоречий, ведущих к потенциальному открытию. Система отбора выигрышных ходов. Лет десять назад, когда он конструировал таблицу из отдельных блоков и ничего не получалось, Р.М. думал, что может оказаться неправ, и вовсе не анализ противоречий ведет к открытию, а действительно слепой случай, и разрабатывать нужно не алгоритмический метод, а морфологический – с перебором вариантов на компьютере. Хорошо, что кризис в мыслях тогда миновал, и он как червь продолжал продираться в темноте куда–то, интуитивно чувствуя, что копает в нужном направлении. Откопал. Даже подсознание в этой таблице задействовано, ход 6а. Самый «провисающий» ход, потому что подсознанию не прикажешь, и читатели жалуются, что ход 6а очень расхолаживает, все этапы проходят нормально, а здесь начинается пробуксовка. Но пока без этого хода не обойтись. Пробовал: сразу переходил к шестому «б» – анализу противоречий решения. И выяснялось – не идет.

На книжной полке под стеклом стояла фотография диплома на открытие, полученного Борисом Зверевым из Новокузнецка, химиком–органиком. Тот бился над молекулярными связями, в одночасье прочитал книжку о методике открытий и, придя в восторг от неожиданных перспектив, решил, что сможет обойтись без этого пресловутого подсознания, которое за многие годы работы в эксперименте ничего ему не посоветовало. Он и сейчас в своих письмах и на занятиях по методике (стал ведь и преподавателем – открыл курсы у себя в институте!) просто игнорирует ход 6а, потому только, что самому ему удалось, пропустив этот ход, все–таки сделать открытие – обнаружить новый тип молекулярных связей, которые прежде в эксперименте не выявлялись. Р.М. до сих пор не решил, чего больше в выступлениях Зверева – вреда для методики или безобидной бравады. Открытие было все же не очень–то высокого уровня.

Сейчас Р.М. застрял именно на ходе 6а и после возвращения из Каменска не продвинулся ни на шаг в проблеме ведьм. Он ждал, прислушиваясь к внутреннему голосу, и все больше убеждался в том, что это «провисающее» место в алгоритме нужно срочно подтягивать. Всегда убеждает то, что испытываешь на себе.

Ясны две вещи. Во–первых, информация, получаемая ведьмами, объективна, это не шизофренический бред и не галлюцинации. И второе: нужно четко разграничить методически поиск ведьм, точнее даже – их создание, от исследования сущности ведовства. Если открытие, которое следует ожидать от исследования ведовства, будет иметь физический характер (да, физический, а не психологический – шаг 3д), то открытие способа выявления ведьм с помощью тестов – из области биологии, и подход к проблеме здесь должен быть иным.

Итак: что они видят, слышат, ощущают?

И еще: почему – во втором поколении?

Чтобы ответить на первый вопрос, данных недостаточно, методика подсказывает возврат от шага 2б к шагу 1е: к морфологическому анализу экспериментальных фактов. Значит, без разговора с Тамарой и другими не обойтись, что бы там ни говорил товарищ следователь.

Чтобы ответить на второй вопрос, нужно основательно поработать на шаге 2д: ослабление психологической инерции. Он ведь убежден сейчас, что внушением невозможно что–либо изменить в аппарате наследственности, но знает и то, что после его тестирования ведьмы во втором поколении появились! Типичное противоречие «этого нет, но это есть». Конечно, он, физик Петрашевский, профан в генетике, у него есть методика, но будет ли она действовать без знания всех тонкостей работы генетического кода?

Шаг 1к. Сам попался в ловушку. Я же знаю, – думал Р.М., – что нельзя отступать от решения задачи только потому, что, как кажется решателю, недостает профессиональных знаний. Методика должна вывести на ответ.

Ну хорошо, пошли еще раз. С шага 1з. Да, ко всему прочему исторический опыт тоже против него: Лысенко со своими завиральными идеями. Метод, отвергнутый генетикой и почти забытый, разве что пару лет назад, в год столетия Вавилова, об этом вновь вспомнили, и тон статей был еще более разоблачительным, чем прежде, потому что стало возможно не только опровергать сам так называемый метод, но и показывать истинное лицо его авторов – бездарей и приспособленцев.

Но до чего противоречивая вещь – наука, и все, что вокруг нее! И все, что зовется лженаукой, а на самом деле является пока чем–то для науки новым, непривычным и даже вроде бы неприличным. И все, что действительно является лженаукой, и с чем нужно бороться. Приблизительность, верхоглядство, все, что даже и зовется наукой, но на самом деле ею не является и выбывает из науки по прошествии времени и жизней, а то, что полагалось ненаучным вдруг становится частью настоящей науки, и многие думают, что так было всегда.

Расфилософствовался, – подумал Р.М. Вернемся к шагу 1в. Пожалуй, именно здесь и произошел первый сбой в анализе. Действительно, он прошел этот шаг быстро, не обратив внимание на подвох: ведь и работа с тестами, и проявление ведовства во втором поколении – это не предсказания открытий, это и есть сами открытия, сделанные совершенно независимо от методики. И речь–то на самом деле идет сейчас не об открытиях, а об интерпретации того, что сделано. И нужен иной подход, вовсе не этот. Значит, вернуться к самому началу. Все – с нуля...

Тамара жила неподалеку от станции электрички, на первом этаже старого двухэтажного дома с садиком, где под тремя раскидистыми айлантами стояла врытая в землю скамья. На скамье сидели мрачного вида мужчина лет шестидесяти, весь какой–то скрюченный, и женщины: совсем молодая и старушка. Вошедшего в калитку Романа Михайловича встретили настороженными взглядами и дальше скамьи не пустили.

– Вы к ей? – тоненьким голоском спросила старушка. – Садитесь тогда вот за ним.

– Простите, – сказал Р.М., – к ней – это к кому?

Все трое посмотрели на него как на пришельца с другой планеты.

– К Елене Анатольевне, – сказала старушка и отвернулась.

Еленой звали дочь Тамары, и нетрудно было догадаться, что имел в виду Родиков, когда писал о противозаконной деятельности Мухиной. Что делала Лена? Впадала в транс при клиентах? Вызывала духов? Предсказывала судьбу? Нужно было поинтересоваться у Родикова прежде, чем идти сюда. Самостоятельности хотел. Скорее всего, разговора не получится. Интересно, сколько они берут за сеанс?

Открылась дверь, и во двор вышла пара – девушка лет семнадцати, которую вел под руку пожилой мужчина, вероятно, отец. Оба были сосредоточены, будто вышли из кинозала после окончания душещипательной индийской мелодрамы. Пара быстро прошла к калитке, мужчина гулким басом повторял:

– Видишь, как хорошо, а ты думала... Видишь, как хорошо, а ты...

Старушка, сидевшая в очереди первой, суетливо засеменила к входной двери. На пороге появилась Тамара – ее Р.М. узнал сразу. За двадцать лет Томка сильно изменилась – погрузнела, фигура потеряла прежнюю гибкость, – но черты лица, во всяком случае, при взгляде издалека, остались прежними.

– Поторопитесь, бабуля, – почти не изменился и голос, такой же звонкий, полетный, голос старшей пионервожатой. Она тогда работала в школе, – вспомнил Р.М., – и часто жаловалась на своих подопечных, из–за которых приходится срывать голос и убивать нервные клетки, которые не восстанавливаются.

Пропустив старушку в прихожую, Тамара собралась захлопнуть дверь, но взгляд ее остановился на Романе Михайловиче. Он привстал было со скамьи, но заминка была мгновенной, Тамара повернулась спиной, дверь захлопнулась.

Девушка, оказавшаяся в очереди первой, тихонько всхлипнула и взглянула на ручные часики.

– Сколько времени идет прием? – спросил Р.М., ни к кому конкретно не обращаясь.

Девушка подняла на него припухшие глаза и ответила:

– Да полчаса так, может, чуть больше...

Р.М. задумался. Тамара узнала его, но показала этого. Пожелает ли она узнать его, когда подойдет очередь? Или ему придется играть глупую и нелепую роль пациента?

А ведь Тамара наверняка живет лучше, чем он, лучше, чем многие из их прежней компании. Поступилась ли она чем–то существенным в своей душе, своей совести? Вряд ли. Если есть спрос на такого рода деятельность, неизбежно должно быть и предложение. Знахарство, шаманство всякого рода, предсказания по руке, звездам, картам и просто так – это ведь не компьютерные игры, и администраторам наверняка не докажешь, что и здесь спрос определяет предложение. Рынок неделим, он охватывает все, что может получить человек – как материальное, так и духовное. Запрещают, а они конспирируются, платят дань той же милиции (интересно, сколько дает Тамара своему участковому, наверняка ведь дает), повышают цены, компенсируя риск, и все равно желающий получает свое. Черт возьми, а куда действительно пойти этой девушке, которую бросил ее парень после первой же ночи? Впрочем, может, это студентка, которая панически боится экзамена. Или на работе у нее неприятности. Куда ей с ними? В поликлинику – к психотерапевту, замученному текучкой? А ведь возможно, что почти вся психотерапевтическая служба страны сосредоточена в руках таких вот женщин, и мужчин, впрочем, тоже, потому что вовсе не только ведовство здесь нужно, а главное – милосердие.

Дверь открылась, и давешняя старушка выпорхнула, легко просеменила по ступенькам и чуть ли не побежала к калитке. Что ей сказали? Глаза сияли, будто бабке действительно явилось откровение свыше. Тамара возникла в дверном проеме, сказала, глядя поверх голов:

– Все, товарищи. На сегодня все, извините.

Девушка и мужчина безропотно встали и потянулись к калитке. Девушка только всхлипнула напоследок, предчувствуя еще одну бессонную ночь наедине с нерадостными мыслями.

Р.М. раздумывал, а Тамара стояла в дверях, глядя на какую–то тучку. Унижаться Р.М. не хотел, направился к выходу.

– Ну Рома, ты–то куда? – услышал он.

Обернулся. Тамара смотрела теперь на него, пристально смотрела, изучающе, в точности как в тот вечер, когда он объявил ей, что никакая она не ведьма и не будет ею, потому что на половину вопросов ответила так, что хоть караул кричи и тотчас назначай руководить атеистическим кружком.

– Заходи, Рома, – сказала Тамара и посторонилась.

– Здравствуй, Тома, – сказал Р.М. запоздало и поднялся по ступенькам.

Неожиданно Тамара потянулась и чмокнула его в щеку.

– Мог бы и раньше объявиться, – сказала она, пропуская гостя в темную прихожую, – в одном городе живем.

Минуту спустя Р.М. сидел в огромном кресле под торшером и оглядывался вокруг. Квартира была похожа на музей современной мебели в стиле «ретро». Все было массивно, безвкусно даже на непросвещенный взгляд Романа Михайловича, и главное – просто нелепо в комнате, где, по идее, и обедали, и спали, потому что, судя по всему, вторая комната, куда Р.М. не был допущен, предназначалась для приема страждущих. Оттуда доносились тихие голоса – Тамара разговаривала с дочерью. Поневоле Р.М. сравнивал эту квартиру с уютными, какими–то воздушными комнатками Галки. И поневоле же пришла к голову банальная мысль о несходстве судеб, и о том, что характер человека можно прочитать по обстановке в его квартире.

На пороге возникла Тамара – успела переодеться! – и юное существо почти без признаков своего пола, небольшое, лет пятнадцати на вид (а ведь Лене исполнилось восемнадцать), в джинсах, обтягивающих и без того узкие бедра. Существо смотрело на Романа Михайловича недовольно, ему не дали отдохнуть, оно устало и хотело спать.

– Это Ленка, – сказала Тамара. – Знакомиться не желает, но посидит, послушает.

– А как же... – начал Р.М.

– Эх, – Тамара нервно махнула рукой, – я тут за всех, и за мужика, и за эту прорицательницу.

Лена поморщилась и села в кресло напротив Романа Михайловича. Взгляды их встретились, и Р.М. понял, что говорить с этой девушкой не нужно. Они поняли друг друга мгновенно, сцепились взглядами, мыслями, сознанием и всем, что там еще в глубине, и Лена знала уже, зачем пришел этот старый мамин знакомый, о котором мама успела только сказать, что он ученый человек и когда–то творил любопытные и странные вещи. И Р.М. понял, что к бизнесу Тамары дочь не имеет отношения, она статистка, просто о ней слышали, а слухи как лавина, и ничего с ними не поделаешь, мама хочет жить как все, Лена, когда ходят клиенты, сидит и смотрит, иногда вставляет слово, когда поймет вдруг, что за человек перед нею, и клиент сразу теряется, иногда пугается даже и начинает смотреть затравленно, и готов уже принять все, что скажет мама, а говорить она умеет – и говорить, и заговаривать, она умная и тоже понимает людей, но не так, как Лена, нет, не так, она видит внешнее, а Лена – не всегда, впрочем, – смотрит вглубь, и иногда ей становится страшно, иногда смешно, и она смеется, никого не стесняясь, а клиенты начинают суетиться, будто догадываются, что именно открыла в них эта девчонка, а мама потом сердится, потому что нельзя смеяться во время сеанса, неприлично и возбуждает ненужные подозрения...

– Вы, наверно, учитесь? – спросил Р.М.

– На заочном в университете, – сразу откликнулась Тамара. – На биологическом. Пару месяцев работала в институте, склянки мыла для справки, потом бросила.

Лена молчала, Роману Михайловичу показалось, что слова матери ее забавляли. Он прекрасно понимал, что никакой телепатии тут нет, чертовщиной и не пахнет. А чем же? Он догадывался и искал слова, чтобы спросить у Лены прямо. Тамара мешала. Она ровно ничего не понимала. Она накрывала на стол, появились фужеры, бутылка «Чинара», тарелочки, на середину был выставлен початый уже торт. Продолжая рассказывать о своем житье–бытье (замужем была недолго, не сошлись характерами, просто он оказался дрянью, а потом с Леночкой было столько сложностей, что не до мужиков, да и кому они, то есть вы, нужны), Тамара вышла на кухню, и тогда Лена, все время не сводившая взгляда с Романа Михайловича, сказала тихо:

– Вы принесли их, да? Пожалуйста, покажите...

– Что... принес? – Р.М. рефлекторно коснулся стоявшего рядом с ним на полу портфеля, где лежала папка с Надиными рисунками.

– Я не знаю, – сказала Лена, чуть помедлив, – но вы принесли.

Р.М. кивнул. Пожалуй, она действительно должна видеть. Раскрыв портфель, Р.М. достал папку и положил девушке на колени. Тамара внесла чашки с чаем, когда Лена рассматривала первый лист, полностью уйдя в свои размышления. Рисунок она держала, по мнению Романа Михайловича, вверх тормашками, во всяком случае, он привык разглядывать эти линии и пятна под иным углом.

– Что это? – полюбопытствовала Тамара, заглянув в папку через плечо дочери.

– Так... – неопределенно отозвался Р.М. – Мысли кое–какие. Хотел вот узнать, что думает Лена.

– А зачем ей думать? – засмеялась Тамара. – У нас думаю я. Ленка наивная – сил нет. Приходится обо всем думать самой.

Похоже было на то. Из слов Тамары никак не следовало, что ее дочь обладает какими–то необычными способностями. Нормальная девушка, стеснительная, хрупкая, какое она, действительно, имеет отношение к попыткам Тамары по–своему заработать на кусок хлеба с маслом? Р.М. следил за Леной – девушка медленно перекладывала листы, одни переворачивала, другие ставила боком, переставляла местами, возвращалась к уже просмотренным рисункам, была предельно сосредоточена, движения ее становились все более замедленными, взгляд – неподвижным. Наконец девушка застыла, будто река, неожиданно скованная льдом. Тамара провела ладонью перед глазами дочери и вздохнула.

– Господи, – сказала она, тяжело опустившись на стул и сразу постарев на десяток лет, – просила же ее – не при людях.

– Что? – тихо спросил Р.М.

Тамара не ответила. Она устроилась рядом с Леной на краешке кресла, обняла дочь, прижав ее голову к своему плечу. Глаза Лены закрылись, но тело было напряжено, губы едва заметно шевелились. Где она была сейчас? Почему меняла рисунки местами? Почему переворачивала? Р.М. уже знал ответы. Думал, что знал.

Лена протянула вперед руку. Движение было резким, стремительным и сильным. Перед ней была какая–то преграда, которую она хотела сдвинуть. Рука с видимым усилием толкала воздух, капельки пота выступили на висках, усилие было не показным, настоящим, и Р.М. удивился силе – не Лены, а Тамары, которая обнимала дочь, не показывая, чего стоит ей эта небрежная поза. Преграда не поддавалась, и Лена уступила. Руки упали на колени, едва не сбросив папку с рисунками на пол. Р.М. услышал тихий всхлип, и все кончилось. Лена открыла глаза, расслабилась, поправила прическу, будто только что вошла в комнату с улицы, где дул ветер. Тамара встала и продолжила нарезать торт, будто ничего не произошло, просто выпали из памяти несколько мгновений, испарились, и вспоминать было не о чем.

– Мамочка, – сказала Лена, – если бы я могла рисовать...

– Что, доченька? – спросила Тамара. Она взглянула на рисунки, и впечатления они не произвели. – Господи, мазня какая. Нарисовать такое всякий сможет. Абстракционизм.

Лена прикрыла рисунки ладонями, отгораживая от глупых и несправедливых рассуждений. Спорить не стала, Р.М. понимал, что в этом доме с Тамарой не спорят.

– Что ты ей принес, Рома? – требовательно спросила Тамара. – Что это за рисунки? Чьи?

– Это – оттуда, – тихо сказала Лена.

– Оттуда – откуда?

– Оттуда, где я только что была, – спокойно сказала Лена.

– Леночка, – сказала Тамара, – принеси, пожалуйста, еще две тарелочки. На кухне, в верхнем шкафчике.

Лена послушно вышла.

– Ты зачем пришел? – спросила Тамара неожиданно жестко. – Ты знаешь, что у Ленки пятый год эти припадки, когда она... ну, ты видел. Рисунки ее возбудили мгновенно. Значит, ты знал, что делал. Зачем?

– А ты – зачем? Я тебе объясню, почему – рисунки. Но ты, Тома, ты же на ней деньги зарабатываешь. На дочери. Что ты делаешь, Тома?

– Ничего, Рома, и не лезь мне в душу. Люди слышали о Ленке, а я знаю людей, ясно? И никогда, слышишь, я не довожу ее до такого состояния. Я запретила ей это делать. Вообще запретила, понимаешь ты? Она просто сидит, закрыв глаза – во время приема – и думает себе о лекциях, мальчиках или не знаю о чем. А я работаю. Люди смотрят на нее и верят тому, что слышали от других, а не тому, что видят своими глазами. Я так живу, понял? А ей запрещаю, потому что она после этого ненормальная становится. Вспоминает что–то, воображает... Не хочу, понял ты? Эти рисунки... Она даже не спросила меня, ушла сразу, как отключилась. Опять твои дурацкие штучки с тестами? Разве можно так? Ты же знал, что будет, не мог не знать. Ну, что молчишь? Совесть есть у тебя?

Лена возилась на кухне, звенела посудой, кажется, что–то уронила. Она специально не идет, – подумал Р.М., – поняла, что мать хочет говорить со мной. И сказать мне нечего. Сам только что понял, в чем тут дело. Сказать о Наде? Господи, как все перепуталось...

– Тома, – сказал он, – эти рисунки не тест, я давно тестами не занимаюсь. Это девушка одна рисовала. Галкина дочь, помнишь Галку Лукьянову?

– Галку? Ну, помню. Допустим. И что же?

– Ничего, Тома.

– Что – ничего? Галкина дочь – у нее тоже эта болезнь?

– Это не болезнь, Тома, – устало сказал Р.М.

– Конечно. Может, тебе эпикриз показать, а? Я Ленку в свое время по всем светилам возила.

– Это не болезнь, – упрямо повторил Р.М., понимая, что говорит сам с собой. – Тогда и Эйнштейна можно считать больным. Если что не как у всех, сразу – на костер, на эшафот, в больницу, пальцами показывать, сеансы черной магии и телепатии... Здорова твоя Леночка, и ты сама это знаешь, иначе – что же ты с ней делаешь? Сеансы эти, люди, весь этот балаган? Я не понимаю тебя, Тома.

– И нужно тебе меня понимать. Я тебя не звала, Рома. Все у нас устоялось, все путем. И дом, и все остальное. Не нужно только, чтобы равновесие нарушалось. Понял? Равновесие. Это по–твоему, по–физически. Не мешай, Рома. Каждый живет, как может. Думаешь, я на этом много зарабатываю? Я ведь не Джуна, клиентура у меня местная, и не каждый день. И еще участковому плати, и фининспектору. Что остается? Зарплата младшего научного сотрудника.

Леночка вошла, улыбнулась виновато:

– Мам, я блюдце разбила. Голубое, из сервиза.

– Ничего, – рассеянно сказала Тамара, – Роман Михайлович вот уходить собрался. Ты еще зайдешь к нам, Рома?

– Непременно, – заверил Р.М. и потянулся к папке, но Лена быстро накрыла ее обеими ладонями, взгляд ее был по–детски просительным, будто речь шла об игрушке, с которой трудно расстаться.

– Роман Михайлович, – сказала она, – вы можете оставить это на день или два? Хочется посмотреть внимательно. Можно? Я потом вам сама привезу, хорошо?

– Лена, – мягко сказала Тамара.

– Мама, пожалуйста. Мне очень нужно их посмотреть.

– Да на что, господи, они тебе сдались?

– Там... Нет, я потом... Вы оставите?

– Ну хорошо, – неуверенно, не глядя на Тамару, согласился Р.М.

Оставлять папку не хотелось, мало ли что может устроить Тамара. Но он знал, что оставит, потому что Лена, в отличие от всех, понимала смысл изображенного. Она знала, что изображено. Может, и она хотела бы нарисовать нечто подобное, но не могла, не умела. Может, сама Лена что–то объяснит матери в его отсутствие. Возможно, – хотя на это надежда невелика, – удастся увидеться с Леной без бдительного присмотра Тамары. Есть о чем поговорить.

Тамара проводила Романа Михайловича до двери.

– Напрасно ты это сделал, – сказала она. – Лена нервничает, я чувствую. Для нее в этих рисунках что–то есть. И ты знаешь – что. Завтра я их тебе сама верну. Позвоню и передам. Запиши свой телефон вот здесь, в книжке... И не приходи больше, Рома. Сеансы магии тебе не нужны, а в гости не зову.

– Звонила Галина, – сообщила Таня, едва он переступил порог. – Она приехала и хочет придти.

– Что ты ей сказала?

– Тебя ведь не было, – уклончиво ответила Таня. – Она позвонит вечером.

Р.М. прошел в кабинет. Не нравилось ему все это, что–то он сделал не так. Он привык не доверять интуиции, она часто подводила, особенно после того, как были сформулированы шаги алгоритма открытий, и он приучил себя едва ли не все жизненные ситуации прогонять по шагам алгоритма, как солдат сквозь строй. Каждая мысль получала свою долю тумаков, и либо выживала, либо падала в изнеможении.

Он вспомнил, какие у Лены были глаза. В прошлом веке за один такой взгляд мужчины стрелялись или бросались в пучину, или совершали еще что–нибудь еще, столь же бессмысленное и никому не нужное. А на самом деле... На самом деле это был взгляд женщины, вернувшейся из другого мира. Он не звал – он пытался рассказать и не мог. У всех ведьм во все времена одна беда – они ничего не могут рассказать. Ведь почти всегда это – обычные женщины, часто даже с ослабленным умственным развитием (Надя, Наденька, какое редкое исключение!), Лена тоже вряд ли блещет умом, то, что она видит, слышит, осязает, для нее потрясение, которое описать невозможно, потому что нет ни слов таких, даже приблизительных, ни красок. Может, поэтому Надины рисунки стали для Лены откровением. Она их узнала.

Р.М. понял, откуда у него это смутное беспокойство. Не нужно было оставлять рисунки. Впрочем, что может случиться? Разве что Лена еще раз побывает там, она умеет управлять своей силой, об этом ясно сказала Тамара. Может быть, завтра все же удастся расспросить девушку. Постараться встретиться без опеки Тамары.

Телефон зазвонил, когда Р.М. с Таней, поужинав, сидели на кухне и пили чай. Женский голос в трубке Р.М. слышал впервые и, естественно, не узнал. Голос срывался на крик, и слова, которые доносились, трудно было разобрать. Чего хотела женщина, Р.М. не понял и положил трубку.

Телефон зазвонил. Голос был тот же, но звучал теперь потише.

– Это Тамара. Ты не узнал, конечно, – и опять в крик: – Что ты сделал с Леной? Зачем? Я их порву сейчас же! Ее увозят, ты понимаешь?!

– Что порвешь? Кого увозят? – Р.М. спрашивал, чтобы сбить у Тамары агрессивность, он сразу понял, что произошло, едва Тамара назвала себя. Слушая, он мысленно прикидывал путь и оценивал время на дорогу.

В трубке замолчали, голоса доносились издалека, Тамара говорила с кем–то.

– Слушай меня, Рома, – сказала она наконец. – Мы уезжаем. Едем в психиатрическую клинику номер два. Это в нашем районе, Лена там на учете. Выезжай туда немедленно. Я буду ждать в приемном отделении.

Трубку положили.

– Что случилось? – немедленно спросила Таня.

– Это Тома...

– И говорит с тобой таким тоном? Я отсюда слышу. Что происходит, Рома?

– Извини, Таня, я должен ехать.

– Куда?! Десятый час! Ты соображаешь?

– Таня, прекрати, пожалуйста. Я сам виноват. Не нужно было оставлять рисунки. Но ведь в первый раз все обошлось. Иначе я бы не оставил.

– Я с тобой, – решительно сказала Таня.

Спорить Р.М. не стал.

Такси удалось поймать не сразу, но зато по тихим улицам мчались быстро. Таня молчала, сумрачное напряжение мужа передалось и ей. В темноте Р.М. нащупал ее руку и сжал, и Таня сразу придвинулась к нему. Машина подпрыгивала, на частых поворотах они валились друг на друга, и Р.М. не понимал, где они находятся, то ли еще на Завокзальной, то уже проехали поселок Монтина.

– Вам к приемному или главному? – подал голос водитель.

– К приемному, – буркнул Р.М., и почти тотчас машина остановилась под неярким фонарем, освещавшим полуоткрытую коричневую дверь, к которой вели с узкого тротуара три выщербленных ступени.

В приемном отделении было пусто. Письменный стол, три узких топчана у стен, зарешеченное окно на улицу – и пустота. В глубине комнаты оказалась еще одна дверь, и они вошли в коридор, казавшийся длинным настолько, что дальний его конец терялся будто в тумане. У двери в коридоре стоял стул, на котором сидел детина в грязном халате. Увидев вошедших, детина, не пошевелившись, коротко спросил:

– Куда?

– Здесь должна быть Тамара Мухина, – объяснил Р.М. – Недавно привезли ее дочь, Лену, восемнадцати лет.

– Ждите в предбаннике, – сказал санитар, – ничего я не знаю.

Р.М. и Таня опять оказались перед закрытой дверью и присели на топчан.

– Сумасшедший дом, – буркнул Р.М.

– Объясни, наконец, Рома, – попросила Таня. – Почему? Ну, показал ты рисунки. Ну, посмотрела она. И что? Где бывало, чтобы от этого с ума сходили?

– А, черт, – Р.М. пнул ногой соседний топчан. – Все тут рехнулись, все, кроме Лены. Она просто узнала то, что было нарисовано. Для нее рисунки – самый настоящий реализм. Она бывала там. Это ее мир. Ее, и Нади, и других. И неизвестно, какой из миров их больше привлекает. Это ведь не состояние души, это – реальность. Для мозга, для сознания, для всех органов чувств, даже для осязания.

– Господи, как это ужасно, – сказала Таня.

– Ужасно?

– Рома, они же девушки. Они все романтичны, хотят чего–то, принца, счастья, но все равно они – земные. Вымышленные миры – для мужчин. Понимаешь? А тут... Как же они, бедные, мучаются...

Р.М. промолчал. Он не был согласен, но сейчас это не имело значения. Ждать становилось невыносимо, Таня продолжала что–то говорить, но Р.М. не слушал. Он встал и начал ходить по комнате.

Внутренняя дверь распахнулась неожиданно, и в приемный покой ворвалась Тамара, следом появился мужчина средних лет в белом халате далеко не первой свежести. Похоже было, что он недавно в этом халате спал.

– Рома! – воскликнула Тамара, не замечая Таню. – Скажи им! Может, тебя послушают? Они не пускают меня к Лене! Говорят, что... Не нужно было везти ее сюда! Я дура, господи, знала ведь...

Мужчина – врач? – слушал сбивчивую речь Тамары молча, достал из кармана халата пачку «Кента», выбил сигарету, покосился на Романа Михайловича и закурил. Потом сел за стол и сказал резко:

– Хватит паниковать! Я объяснил вам? Объяснил. А вы кто? Вы и вы.

– Друзья, – сказал Р.М. – И я не понимаю, почему девушку не отпускают домой. Госпитализация, насколько мне известно, дело добровольное. А мать против.

– Девушка больна, – врач заговорил монотонно, будто гипнотизировал. – Первичный диагноз был: маниакально–депрессивный синдром. Сегодня бригада скорой отметила состояние бреда. Вызвали спецбригаду, все по правилам. Девушку успокоили, сейчас она спит. Я объяснил это вам, мамаша? Объяснил. Как мы ее сейчас отпустим? Никак. Вот проснется, мы ее обследуем, и нужно будет лечить. Понимаете? Лечить нужно.

Он махнул рукой и, достав из ящика стола несколько бланков, принялся быстро писать. Он был сосредоточен. Он делал дело.

Тамара плакала. Она не видела уже ни врача, ни Романа Михайловича, плакала, как девочка, размазывая по щекам слезы.

– Таня, – попросил Р.М., и Таня, которая тихо сидела, прислонившись к стене, поднялась, обняла Тамару, повела к тахте, усадила и что–то зашептала ей на ухо, отчего Тамара примолкла, слушала внимательно, то и дело всхлипывая.

– Рома, – сказала Таня несколько минут спустя, – ты бы поймал такси. Все равно до утра здесь не высидеть... Тамара поедет к нам. Она ужасно боится этих больниц. Я тебе потом объясню.

Она могла и не объяснять. Тамара уже имела дело с психиатрами – Лена состояла здесь на учете. Может, именно это общение и навело ее когда–то на мысль использовать дочь для бизнеса. И она знала, чем это грозит.

Р.М. вышел на улицу. Кругом было темно, лишь окна светились, и оттого улица была похожа на морское дно, над которым неподвижно висели плоские глубоководные фосфоресцирующие рыбы странных прямоугольных форм. Ему даже показалось, что и воздух стал вязким, упругим, как вода, и дышать было трудно. Машин поблизости не было – место для психиатрической лечебницы выбрали достаточно уединенное.

Он свернул за угол, здесь горели, хотя и редко, аргоновые светильники, и уже не было ощущения заброшенности, да и машины то и дело проносились мимо – все почему–то грузовики. Он махнул рукой первой же легковушке, это оказался частный «Жигуль», хозяин которого откровенно зевал и на просьбу Романа Михайловича только клюнул носом. Минуту спустя женщины сидели на заднем сидении, и машина резво мчалась по ночному шоссе. Подъехали к развилке: прямая дорога вела в город, а направо сворачивало шоссе к рабочему поселку.

– Пожалуйста, направо, – попросил Р.М.

Водитель кинул на него удивленный взгляд – договаривались, вроде, в город, – но свернул и почти сразу машина въехала в узкую улицу почти без освещения.

– Заедем к Тамаре, – не оборачиваясь, пояснил Р.М. – Заберем папку с рисунками.

Он знал, что подумала Таня: нашел время беспокоиться о рисунках, но объяснять ничего не стал. Тамара молчала. Не проехать бы, – забеспокоился Р.М., и тут же увидел слева знакомый палисадник.

Тамара действовала как лунатик, выполняя указания Романа Михайловича. Папка обнаружилась почему–то на кухне, несколько листов валялись на полу. Р.М. даже под плиту заглянул. Когда они мчались по ночным улицам – теперь уже домой, – он прижимал папку к груди и думал, что больше никогда не выпустит из рук, а Тамара сзади все время что–то шептала, она прихватила с серванта какую–то безделушку, наверное, любимую Леной, и теперь, будто помешанная, разговаривала с ней.

В квартире надрывался телефон. Р.М. поднял трубку, уверенный, что звонит Галка.

– Приезжай сейчас же, – сказал он. – Ничего, что поздно. Бери такси.

– Что–нибудь случилось? – едва слышно спросила Галка.

– Приезжай, – Р.М. положил трубку и сразу поднял опять, набрал номер Родикова.

Голос следователя был заспанным, проблемы службы и преступности его по ночам, видимо, не волновали.

– Я собираюсь нарушить ваши инструкции, – заговорил Р.М. – Прямо сейчас, ночью, потому что случиться может всякое, и времени нет. Хотелось бы, чтобы вы присутствовали.

– Какие инструкции? – не понял Родиков. – А... Ну, это, знаете, ваше дело, в конце концов... А что случилось?

– Лену Мухину увезли в сумасшедший дом сегодня вечером.

– Незаконно?

– У нее был приступ. Но...

– Послушайте меня, Роман Михайлович, и ложитесь спать. Утром позвоните мне на работу, я буду с восьми. Попробую разобраться.

– Сергей Борисович, может случиться...

– Что, господи, может случиться? Ложитесь спать.

С каждой фразой голос Родикова становился все более раздраженным. Р.М. услышал короткие гудки. Хотелось выругаться и что–нибудь разбить. Он стоял у телефона и думал. Алгоритм пройден, и решение ясно. Даже вся девятая ступень с проверочными вопросами. Ясно все, абсолютно все, даже этот лысенковский финт с генетикой. Проверочный шаг дает предсказание – совершенно недвусмысленное. Может быть, он ошибается? Может быть. Но чтобы это узнать наверняка, нужно действовать. Действовать быстро, потому что из алгоритма следует – Леной дело не ограничится.

Почему он думает, что эта ночь – решающая? Почему ночь, а не завтрашний день, когда Лена проснется и сможет что–то сделать сама? Об этом методика не говорит ничего. Это – вне ее. И все же он уверен – что–то случится. Не методика утверждает это. Что? Воспоминания. Какие?.. Не торопиться. Вспомнить. Иначе невозможно действовать. Только думать. Думать – мое ремесло. Хотел опереться на Родикова, тот умеет действовать, но предпочитает спать.

Где искать остальных? Они все связаны друг с другом – непременно, это следует из последних шагов алгоритма! – и если невозможно воздействовать сразу на всю цепь, то нужно ведь с чего–то начинать. Сначала вспомнить...

Постучали в дверь – пришла Галка. Р.М. вышел в прихожую, Галка едва заметно улыбнулась ему – у них были свои тайны. Таня уже постелила Тамаре на диване, и Галка, войдя в комнату, неожиданно опустилась перед Тамарой на колени, что–то мгновенно поняв женским чутьем, и Таня подошла ближе, три женщины о чем–то тихо говорили, Р.М. не слышал и не слушал, потому что он вспомнил.

Это было в книге о магии, потрепанной и давно одетой в чужой переплет. Книгу он читал очень давно, будучи в командировке в Москве. Где–то должны сохраниться выписки. Он быстро прошел к себе, выдвинул нижний ящик стола, где хранились старые тетради с выписками. Которая? Эта? Нет, слишком древняя. Кажется, эта. Да, вот оно.

«И приказал кардинал сынам Господа учинить священный Суд над ведьмою. В тот же вечер Анну–Луизу привели к отцам церкви, которые спросили ее: «Признаешься ли в сношениях с дьяволом?" Анна–Луиза не видела своих судей, взгляд ее был обращен вглубь себя, она видела адское пламя, терзающее ее плоть, губы ее бормотали нечто на языке, который никто не понимал – это был язык Сатаны. Потом она закричала: «Асмодей! Возьми нас всех к себе!" И упала замертво к ногам судей. Судьи сочли случившееся ясным и достаточным признаком вины и постановили труп ведьмы публично сжечь в полдень на ратушной площади.

Однако в ту же ночь случилось иное чудо, повергшее в ужас горожан. В тот момент, когда Анна–Луиза пала замертво, в разных концах города шесть женщин сошли с ума. Жена трактирщика Якоба, мать двоих детей, вдруг вскочила из–за стола, выбежала на улицу с криком «Час пробил! Вижу пламя! Горячо! Город горит! Спасайте детей!" Она рвалась сквозь невидимые никому преграды, будто силы Господни преградили ей дорогу. Женщину пытались привести в чувство, но безуспешно. Она билась головой в пустоту и пала мертвой к ногам мужа. Подоспевший цирюльник объявил смерть от ударов тупым предметом – и верно, голова ведьмы была вся в синяках и кровоподтеках. Повергнутые в ужас соседи сожгли жилище трактирщика, а заодно и трактир, откуда едва успели спастись постояльцы. В то же время, по свидетельству очевидцев, нечто подобное произошло еще на пяти улицах города. Пять женщин умерли с криками «Пожар! Спасайте детей!»

Странное это происшествие описано в записках мэра города, достопочтенного Лориха Маазеля. Записки эти спасены были из огня два года спустя, когда жарким летним вечером взметнулось над домами пламя и слизнуло сотни строений, погубило множество людей. Больше всего досталось детям, которых собрала супруга мэра Марта Маазель на благотворительный вечер. Ни один из них не спасся. И вспомнили тогда странную смерть женщин два года назад, и удивительное пророчество, которое так страшно сбылось. И люди, напуганные пожаром, решили, что то была порча, напущенная на город ведьмами в отместку за гибель Анны–Луизы. И вера в это укрепилась, потому что все дома, где жили когда–то ведьмы, были пощажены огнем – мрачными островами стояли они среди пепелища. И люди довершили содеянное дьяволом, и сожгли эти дома вместе с теми, кто в них жил. Так в одночасье умерли восемьдесят семь слуг дьявола, среди коих были дети.»

Р.М. оторопело смотрел на его же рукой написанный текст. Не может быть, чтобы ситуация повторилась. Не может быть. Во всяком случае, пожар здесь не при чем. Что–то другое. Но если так, то уже поздно. И это, вероятно, так, потому что аналогичный вывод следует из шага 9в – одного из последних в алгоритме, где рассматриваются экспериментальные возможности проверки научного предсказания.

Что же теперь делать? Р.М. положил перед собой список. Ближе всех живет Наиля Касимова, минут двадцать на автобусе. Впрочем, какие сейчас автобусы? Замужем. Две дочери. Еще проблема. Для начала нужно хотя бы выяснить, все ли у них в порядке. Может быть, его страхи – лишь перестраховка мышления, сбой в алгоритме?

Р.М. выглянул в гостиную. Тамара лежала на диване, свернувшись калачиком и закрыв глаза. Таня с Галкой сидели у стола, выключив верхний свет, тихо разговаривали, у обеих женщин над головами светился неясный нимб – странная игра лучей от включенного торшера. Обе выглядели спокойными – Таня еще просто не понимала до конца, а Галка уже отплакала свое.

Р.М. позвонил в справочную. Долго не отвечали, а потом едва слышный женский голос назвал номер, и Р.М., боясь ошибиться и подумав «только бы все было нормально», набрал шесть цифр. Трубку не брали. Первый час ночи. Выключили телефон? Спят без задних ног? Или... Набрав еще раз и послушав долгие гудки, Р.М. положил трубку.

– Рома, – позвала Таня. – Я вот думаю – куда положить Галочку. Может, тебе постелить в кабинете на раскладушке, а Гале – со мной?

В конце концов, может это, действительно, единственный выход – дождаться утра? Он подумал, что все равно не уснет, но ведь и сделать сейчас ничего не сможет, не врываться же среди ночи к ничего не понимающим людям! А если что–то случилось?.. Вот так он и будет ворочаться, думать: а если так? А если – нет?

Пока Таня раскладывала постели, Галка подошла к нему.

– Рома, – сказала она, – эта девушка, Лена, я ведь ее знаю. Не хотела говорить Тамаре... Я не воспринимала Наденькины рассказы всерьез...

– Какие рассказы? – Р.М. заставил себя сосредоточиться.

– Наденька... Она иногда говорила, что у нее есть подруга по имени Лена. Они бывают вместе. Я не помню деталей... Лена – такая стройная шатенка с длинными ресницами... Я думала, что это игра воображения. В школе у нее никакой Лены не было.

– Я понял, Галя, – сказал Р.М. – А другие? Надя говорила о ком–нибудь еще?

– Да... Я всегда пропускала это мимо ушей. То есть, думала, что Наденька играет... Это они, да? Они что – телепаты?

– Телепаты? – удивился Р.М. – Нет, Галя.

Подошла Таня, обняла Галку, сказала:

– Рома, иди спать. Утром разберетесь.

– Сейчас, Таня, одну минуту... Идем, Галя.

Они прошли в кабинет, Р.М. взял в руки список.

– Я буду называть имена, – сказал он, – а ты вспоминай, были ли такие среди Надиных подруг.

– Что это? – с испугом спросила Галка.

– Погоди... Касимовы Рена и Наргиз.

– Наргиз... Конечно. Надя часто называла троих – Лену, Наргиз и еще Олю.

– Олю Карпухину? – уточнил Р.М.

– Не знаю. Я не знаю фамилий.

– А Света и Карина?

– Не помню. Кажется, были и они... Не помню, Рома. Это ведь было несколько лет назад, я думала, что все – игра воображения, понимаешь... Как–то удивилась даже: почему она придумала нерусское имя... Рома, что это?

– Я все объясню, Галочка. Утром. Нужно выспаться.

– Думаешь, я смогу заснуть? Что–то опять происходит, да? Почему ты не хочешь сказать?

– Это дочери тех, кто тогда приходил к нам, ну, в нашу компанию. Их матери... ну... я их всех спрашивал...

– Как меня...

– Как тебя. У многих из них потом родились дочери.

– Как у меня, – повторила Галка.

– Как у тебя.

– Рена, Наргиз, Света и... кто еще?

– Прочитать?

– Не надо. Все они...

– Все. То есть, я думаю, что все.

– А... мальчики? Были ведь у них и мальчики.

– Были. С мальчиками – ничего.

– Почему?!

– Долго объяснять, Галя.

– Но ты знаешь...

– Да.

Галка неожиданно успокоилась, или Роману Михайловичу это только показалось. Она долго молчала, глядя за окно во тьму улицы. Р.М. раздвинул шторы, он любил, чтобы его будили яркие утренние лучи или хотя бы дождливый рассвет. Таня заглянула в кабинет, удивилась – Р.М. и Галка молча стояли у окна и смотрели в ночь, – обняла Галку и повела спать.

Р.М. разделся и лег на продавленную сетку раскладушки, часы показывали половину первого, сон не шел, Р.М. чувствовал себя хорошо и мерзко. Возможно, в нормальном человеке эти два ощущения физически не могли совместиться, но Р.М. нормальным себя не считал. Ощущение было таким, будто его подвесили высоко над землей на тонких нитях, нити растягивались, и он рвался из них, чтобы хотя бы даже и упасть, разбить голову, только не висеть так, но нити не пускали, он чувствовал под собой пустоту и не мог понять – спит уже и видит бредовый сон или это вполне реальное ощущение? Потом он все–таки проснулся – или, наоборот, уснул? – потому что ощущение нереальности исчезло, а осталось четкое понимание всего, что происходит, он мог бы прямо сейчас прочитать лекцию с анализом как событийной, так и теоретической части, и понимал прекрасно, что сделал именно открытие. И знал даже во сне – или все–таки наяву? – что всю жизнь, сколько ее ни осталось, предстоит ему мучиться от сознания собственной бездарности и недомыслия, неспособности предвидеть последствия. И в то же время – параллельно этому потоку не мыслей даже, а ощущений, и в полном противоречии с ними, – в мозгу формировался план последующих действий.

А если бы я тогда провел не десятки тестов, а один–два? – неожиданно подумал он. Ничто не изменилось бы в мире, я и сейчас считал бы ошибкой юношеское мое увлечение.

Р.М. подумал об отрывке из средневековой хроники, – наверно, там сильно преувеличены масштабы события. Десяток ведьм в одном провинциальном городке – слишком маловероятно. А сколько нужно, чтобы была достигнута необходимая концентрация? Три? Пять? И что же тогда творилось на Брокене, если вообще сборища на Брокене – не полная выдумка? Если нет – тогда... Конечно. Спонтанное влечение к объединению, усиливаются способности всех, и мир предстает всем, а не каждой, и что же они тогда видят, бедные?

За стеной послышались голоса, шел седьмой час, никому в этой квартире не спалось. Когда Р.М., умывшись, появился на кухне, женщины пили кофе, в ярком уже утреннем свете казались совершенно чужими друг другу, и было очевидно – никто из них не знает, с чего начать день, что делать.

– Мы с Томой, – сказал Р.М., – едем в больницу. Таня, пожалуйста, поухаживай пока за Галей. Галя, там, в кабинете, есть бумага и ручка. Пока нас не будет, вспомни и запиши все – все, понимаешь? – что рассказывала тебе Надя о своих несуществующих подругах. О чем она с ними разговаривала, где бывала...

– Рома... – слабо запротестовала Галка.

– Я знаю... Ну, надо это. Обязательно.

– Слушай его, Галина, – неожиданно вмешалась Тамара. – Он знает, что говорит. Поехали, Рома.

Только бы ничего не случилось, – думал по дороге Р.М. В приемном сидел за столом все тот же заспанный врач, а перед ним на кушетке сидел, раскачиваясь вперед–назад, здоровенный мужик и преданно смотрел врачу в глаза, пытаясь что–то прочесть в них о своей судьбе. На соседней кушетке сидели и курили два санитара. Мужик не казался им опасным, они лениво перебрасывались фразами, поглядывая на пациента без интереса.

Р.М. присел на край ближайшего к двери топчана, Тамара осталась стоять. Врач перестал сверлить взглядом новичка, сказал «можете», и санитары, притушив сигареты в пепельнице на столе, подхватили мужчину под руки и повели к внутренней двери. Врач перевел взгляд на Тамару, и Р.М. мысленно перекрестился.

– Спит, – сказал врач. – Рано пришли. Вечером, после пяти. Будет обход, может быть, консилиум, а после пяти все станет ясно.

– Господи, – сказала Тамара, – до пяти я не выдержу. И так все ясно. Я хочу забрать Леночку. Если нужно, напишу любую расписку.

– После пяти, – повторил врач и потянулся. – Ничего с ней тут не случится. Обследуем и выпишем, если здорова.

Тамара, побледнев, прислонилась к стене, проглотила таблетку, которую протянул ей врач, и медленно запила водой.

– Как вас зовут? – спросил Р.М.

– Жаловаться хотите? – усмехнулся врач.

– Почему жаловаться? Если я разговариваю с человеком, то хотел бы знать, как к нему обращаться. Меня зовут Роман Михайлович Петрашевский.

Врач впервые посмотрел на него внимательно. Р.М. не знал, чем отличается профессиональный взгляд психиатра от непрофессионального взгляда психа – врач смотрел внимательно, взгляд был усталым, вот и все.

– Юрий Рустамович, – сказал врач. – Уверяю вас, Роман Михайлович, все сделано правильно.

– Я не сомневаюсь, – быстро вставил Р.М.

– Сомневаетесь, – вздохнул врач. – Каждый второй думает, что в нашем заведении больных не больше трети. Остальные попали по ошибке или злому умыслу. Ну, женщина успокоится и будет ждать вечера или попытается поймать главного после обхода. С мужчинами сложнее...

– А что с мужчинами? – спросил Р.М., потому что врач неожиданно замолчал и погрузился в чтение бумаг.

– Они сразу пускаются в обобщения. Запущенность психиатрической службы, злоупотребления и все такое. Ну, есть. И я не уверен – может, и я злоупотребил. А что делать? Отпустить девушку домой? Так она ведь спит, а мать в истерике. Значит, невозможно. А потом будет обход, и что скажет главный, я не знаю. У него свои взгляды. Совершенно нормальных психически людей, как известно, вовсе нет. Вот так. И если уж получилось, попала девушка сюда, то лучше подержать, полечить, тем более, что она все равно у нас на учете. Успокоится, все лучше, чем...

– У вас успокоишься, – буркнул Р.М.

– Не скажите, вы же там не были...

– А позвонить отсюда можно? – спросил Р.М.

– Телефон только внутренний. У входа снаружи есть автомат.

Р.М. порылся в кошельке, нашел несколько двушек и десятикопеечных монет (двушек могло не хватить), Тамару оставлять одну не хотелось, но она казалась спокойной, сидела, прислонившись к стене и закрыв глаза.

Р.М. вышел на улицу. Телефон под пластмассовым козырьком с обломанным, будто обкусанным, краем, висел на стене у входа. Сначала Р.М. позвонил домой – там ничего не произошло. Дома у Родикова никто не отвечал, и Р.М. позвонил на службу. Голос у следователя был недовольным, может, Родиков вел допрос (так рано?) или обдумывал план облавы (почему он?), а тут фантаст с идиотской просьбой, ну просто беда.

– Роман Михайлович, – Родиков едва сдерживался, чтобы не вспылить. – Я понимаю, вам это кажется важным и серьезным. Ну, посмотрите со стороны... Есть какие–то совпадения, да. Но все остальное, извините, мистика. Да и не могу я сделать то, что вы просите. Не в моей это компетенции. Я ведь не милиция.

Р.М. повесил трубку, достал из внутреннего кармана пиджака злосчастный список. Наиля Касимова, ей он безуспешно звонил ночью. На этот раз трубку сняли мгновенно. Чей–то мужской голос выдохнул:

– Да... Говорите, ну!

– Мне... – Р.М. помедлил. – Мне нужна Наиля, если можно.

– Нету, – отрезал голос.

– Что значит – нету? – не удержался Р.М.

– Послушайте, вы из милиции, да?

– Нет, я... знакомый.

– Знакомый? Нет у нее таких знакомых.

Короткие гудки. Не давая себе времени на раздумья, Р.М. набрал ноль–девять и спросил номер телефона Лианы Комберг. Пока ему везло – телефоны были у всех, могло ведь случиться и иначе. Не подходили долго, он уже собирался повесить трубку, когда услышал голос странного тембра, не поймешь – мужской или женский. Р.М. попросил Аллу – так звали дочь Лианы.

– Аллу? Да ну ее... С вечера дома нет. С вечера, представляете? Девушка, называется. Шляться они все могут, а вот... А вы кто?

Р.М. повесил трубку. Остались трое. У Изотовых телефона не оказалось – везение кончилось. У Рады Катерли трубку не брали. У Минасовых к телефону подошел мужчина.

– Назовите, пожалуйста, себя, – потребовал он.

– Моя фамилия Петрашевский. Я старый знакомый вашей жены, хотел бы с ней поговорить.

– У меня нет жены, – отрезал мужчина.

– Простите... Я думал, что говорю с мужем Дины. Тогда ее дочь...

– У Дины нет мужа, – сообщил мужчина. – А дочь ее сука. Кого еще позвать?

– Они дома? – продолжал настаивать Р.М., надеясь, что хотя бы здесь услышит, наконец, хоть что–то вразумительное.

– Нет.

– А когда я смогу...

– Я и сам хотел бы знать, – сказал мужчина и бросил трубку.

Все. Никого из них дома нет. Их позвали на Брокен, и они пошли, потому что не могли иначе. Куда? Где их Брокен? Здесь? Хорошо, если здесь. Сейчас Лена – центр всего. Правда, она спит. Точно ли – спит? Слышат ли они друг друга во сне? Это ведь не телепатия. Законы явления еще совершенно непонятны. И есть ли какие–то особые законы? Вот сверхзадача, как утверждает методика, и к этой сверхзадаче он еще и не подступился.

Что делать? Брокенские ведьмы после шабаша возвращались в свои дома. Возвращались ли? Все легенды, и сейчас не до того, чтобы отделять зерна от плевел. Ну, выразился – зерна от плевел. Рехнулся – сам с собой заговорил стилем романов. Сейчас нужно думать коротко и четко. Главное – совершенно успокоиться. Все должно решиться в ближайшие минуты. Именно минуты, время часов кончилось.