множество улусов, ханств, эмиратов и султанатов, среди которых засиял
Франгыстан.
И воспользовалось усобицей в Тартаре прежде неприметное Московское
княжество, единственное место на всем свете белом, где сохранилась просиянна
Вера Христова и где по сей день пребывают святые престолы папы римского и
патриарха константинопольского. Княжество, укрываясь за лесами от тартаров и
монголов, стало преуспевать и земли свои ширить, покоряя мечом ханства и
эмираты окрест себя.
Но родился под кровавой звездой в сердцевине Тартара султан Виллизад,
злочестивый и жестокий. Оный правитель стал править во Франгыстане и скрепил
под своей мощной рукой все западные улусы и начал приготовляться к великому
походу на княжество Московское. Попутно сей Виллизад запросил помощи у
Монголистана, чтобы ударил оный со своей стороны на Москву. И за то султан
собрался одарить Великого Хана Монгов, поскольку без подарков богатых на
Востоке ничто не делается. Должен был прислать султан и злата, и серебра, и
изделий искусных. И прелестниц светлоглазых обещал он прислать
сластолюбивому Великому Хану и его воинам. Тогда замыслил мудрый московский
князь стравить султана с Монголистаном. Потому пошел на хитрость: послал
человека к Великому Хану - отвезти ему подложную грамоту-ясу султана.
А в той грамоте черным по белому было писано, что хочет Виллизад взять
рукой мощной все земли мира и распространить Тартар от одного великого
океана до другого великого океана, понеже он есть самый прямой потомок
Чингиса, Бодончара и Небесного света, а в прочих ханах течет собачья кровь.
Подложная грамота смотрелась яко настоящая, потому что скреплялась она
подлинной печатью Виллизада, что была выкрадена московским лазутчиком из
султанского дворца.
А еще велел князь московский своему лазутчику похитить в Тартаре упыря
женского пола и такоже доставить к великому хану, дабы знал тот, каковых
"прелестниц" подарит ему и его воинам султан Виллизад, коварно втираясь в
дружбу.
Погоди. Это же я - казак Сенцов, лазутчик, должен доставить к Великому
Хану подложную грамоту и упыря. А назовусь я ему мурзой Ахматом из Тартара.
С грамотой как будто все в порядке, только найти ее еще надобно, она же в
седельной суме, а сума на лошадке Каурке, а Каурка черт те знает где. Но что
с девкой-то из мешка делать? Упырь ли она всамделишный или недоразумение
случилось?...
- Ты вот что, за расправу кулачную прости, - говорю я ей, - но
постарайся быть послушной и радивой, тогда и будет тебе хорошо. А сперва нам
с тобой лошадей собрать надо. За вьючной вернуться и ездовую сыскать.
Встала она и пошла следом, послушная и радивая, только вот вопрос
каверзный задала:
- А почто, тать ты окаянный, выкрал деву благодородную?
- Не вижу благородной девы.
- Я, Гуль де Шуазель - дочь эмира Саламбека де Шуазеля.
- Было известие, что в женской башне у эмира Саламбека живет ведьма,
исчадие шайтана Иблиса. Ее я и выкрал. Однако, и ошибка могла случится...
ну, поскольку темно было в башне, тьма кромешная.
- "Ошибка случилась". И ты молвишь это так спокойно?- голос Гюль стал
визгливым птичьим. - И где я оказалась из-за твоей "ошибки"?
- Мы на высотах Бадахшана, что неподалеку от Индийских земель.
- Индийских земель? Где под ногами лежат яхонты и обитают песьеголовые
люди?
- Ты еще забыла про людей совсем без головы.
Она прилежно зарыдала, прижавши щеку к мрачному граниту скалы. Вьючная
лошадка с удивлением скосила свой сиреневый глаз. А Каурка лишь к полудню
нашелся, когда солнце вовсю напекло камни, среди коих пытался он вкусить
травинки.
Перво-наперво проверил я, на месте ли подложная грамота в седельной
суме. Потом вьючную лошадь оседлал для пленницы, дабы облегчить ей тяготы
пути. Едва затянул подпругу, как девица взлетела в седло Сивки и схватила
камчу. Да только поводья уже лежали в моих руках, со мной не выйдет шутить.
Привязал я Сивку к седлу Каурки и повел их в гору.
- А я туда не желаю,- сказала плаксиво Гюль.
- И я не желаю туда. Мы все не желаем.
Однако, покорив Индийскую землю, идет Великий Хан походом на север. И
мне надо во что бы то ни стало остановить его, подумал я.
Путь наш пролегал теперь по самому краю ущелья. Вдруг толкнул меня
Сивка, сшибся камень под моей ногой, я и вздохнуть не успел, как повис над
глубоким обрывом, держась за поводья. А лошаденка хлипкая, давно силы
порастратившая, и копыта у нее скользят на щебне. Как сверзится Сивка, так и
Каурка не выдержит, упадет вместе с девкой.
- Живи как-нибудь,- крикнул я ей и отпустил поводья. Не слетел отвесно
вниз навстречу дну, а заскользил по склону. Но таково лишь мучительнее было.
Острые каменья кромсали халат, бешмет и рубаху, добираясь до беззащитного
тела. Только чахлое деревцо, проросшее между глыб, задержало меня, прежде
чем стряхнуть вниз.
Дно ущелья густо заросло жестколистными смоквами и их ветви смягчили
мое падение.
Когда вынул лицо из сухой листвы, то перво-наперво увидал копыта
нетерпеливо переступающей лошади. И так она ногами перебирает, что сразу
видно - неусталая. Какая же сбруя у нее богатая, самоцветами и позолоченными
бляшками украшенная. Чепрак расшит серебром и золотом, стремена серебром
окованы, грудь оборонена броней с узорчатой насечкой. А всадник, сидящий на
лошади, изряден телом и облачен в красивый доспех из подвижных пластин,
именуемый "четыре зерцала".
Иного оружия, кроме кинжала, осыпанного драгоценностями, и небольшой
булавы, у всадника нет, будто полагается на какую-то иную защиту. А личина
шлема у него поднята, отчего виден нос его с хищно вырезанными ноздрями и
большие раскосые глаза. И нет благолепия на челе его, чем он разнится весьма
с моим князем.
Знатен был сей всадник и окружала его большая вельможная свита. Вся в
богатых доспехах с золотой насечкой и шишаках с красными яловцами наверху.
За свитой стояла дружина конных латников с длинными пиками.
Отчего-то взбрело мне сейчас в голову словцо "пулемет". Хоть и забыл я,
что оно означает, однако почувствовал полезность "пулемета" при встрече с
таковой силищей.
- Что-то пало на землю перед носом моего коня, наверное слива,- молвил
знатный всадник.
Кто-то из свиты крикнул мне:
- Перед тобой нойон Джебе, темник, правая рука и младший брат Великого
Хана, да хранит его Небесная Сила и милость Аллаха.
- Аллах всемилостивый, сохрани владыку Джебе, дай здоровья его жилам и
членам, пусть украшает Монголистан во веки веков яко яркая звезда. Да примет
великий владыка то, что я доставил ему издалека.
- И что же ты доставил мне издалека? Сундук, набитый брильянтам,
яхонтами и другими драгоценными каменьями?
- У недостойного раба Твоего Могущества есть многозначительные сведения
о тайных желаниях и намерениях султана Франгыстана. Господин, прошу,
выслушай меня с благоволением. Султан Виллизад, ложно прося союза, подлинно
готовит нападение на Великого Хана и объявляет себя единственным наследником
Чингиса и Бодончара. Да сгорит мой дед в могиле, коли я солгал.
Нойон Джебе сразу помрачнел и из глаз его выглянула смерть.
- Я сейчас велю рассечь тебя, аспид, на сто равных частей. - сказал
нойон.
Сто частей, почему так много? И можно не сомневаться, что они будут
действительно равными - палачи в восточных улусах знают свое дело.
- Что ты, червь, можешь показать в подтверждение своих дерзких слов?
- Прости меня, великодушный владыка, но сейчас ничего. Мне нужно найти
своего коня, а в его седельной суме лежит яса султана Виллизада. Еще
потерялась ведьма, дочь Иблиса, одна из тех, коими владыка Франгыстана хочет
прельстить ваших нукеров.
- А парочка джиннов у тебя не потерялась?- по мясистому лицу нойона,
как ящерица, поползла усмешка.
- Повели, господин, обыскать местность над этим ущельем.
- Ты мне приказываешь, собачий кал? Значит, это я теперь недостойный
раб, а ты мой господин?
Ближний к нойону воин потянул кривой широкий клинок из ножен. Уже
окрылилась душа моя, готовясь отлететь - молитесь за нее святые заступники.
А я ведь с самой Пасхи не исповедался, не постился, ел пищу срамную...
Булатный клинок охотно вышел из устья ножен. Нукер улыбнулся,
показывая, чтоб я не боялся, он убьет меня быстро.
- Вы, восточные монголы, заносчивые и высокомерные нравом. Никогда вам
не совладать с султаном Виллизадом,- дерзко заговорил я, понимая, что,
скорее всего, обрекаю себя на страшные пытки: медленное раздавливание
камнями, скармливание крысам или раздирание железными крючьями.
Джебе-нойон раздул ноздри.
- Что ты хочешь сказать, червь?
- И самый приближенный к тебе воин, о могучий повелитель, не выстоит в
бою против меня, простого ратника из западных улусов.
Нойон куснул губу, видимо от избытка гнева, и что-то приказал воину,
уже обнажившему клинок. Тот покинул седло своего рослого коня и встал на
землю, играя могучими мышцами.
- Осилишь моего батыра в поединке, значит, Аллах благоволит тебе, тогда
велю я обыскать здесь каждую щель и рытвинку,- молвил нойон. - А не осилишь,
мои воины сдерут с тебя кожу, вначале с рук, потом с ног, потом со спины и
так далее. Понял, да?
- Чем же мне сражаться, господин?
- Коли ты простой ратник, так бейся дубиной.
И мне швырнули в руки ствол тощенького деревца, какое только что
срубили секирой.
- Тебе жить не больше того времени, что потребуется птичке погадить,-
шепнула мне какая-то ехидна из числа свиты.
Уже первые удары неприятеля выказали руку опытного бойца, твердую и
сноровистую. Бились мы подле самой стены ущелья. Воин монгольский рыкал как
пардус голодный и пытался загнать меня к крутояру, чтобы не смог я махать
своей жердью. Я же, милостью Божьей, несколько раз проскакивал у него под
рукой.. Если бы не смех свитских, наверное подожал бы воин, пока ослабею я.
Но поторопился монгол и, резко шагнув вперед, нанес прямой удар.
Отклонил я его клинок, и оказался он столь близко, что горячая его слюна
брызнула мне на лицо. Ухватил я его за выставленную вперед правую руку,
дернул к себе. Отчаянно так дернул и подставив бедро, приемом горицкой
борьбы оторвал монгола от земли, да и направил в скалу. Батыр, ударившись о
камень, словно птица с лету, стал тихим и безвердным.
- Удачлив ты в бою,- сказал недовольный нойон,- но только знаешь ли ты,
что на каждого вашего воина приходится по двое наших. Ведь в восточных
улусах мужчины нетерпеливы как козлы, а женщины плодовиты будто кошки.
Джебе махнул рукой, и всадники разъехались в стороны, открыв путь
огромному пешему воину с секирой. В белых нездешних глазах амбала читалось
желание изрубить меня на малые кусочки. Он выставил одну ногу вперед -
толста та была настолько, что похожа на ствол древесный - засим отклонил
широкое туловище чуть назад и яростная секира рассекла воздух справа налево
и слева направо. Затрепетало тут мое сердце, убоялся я и зашатался от
страха.
- Ты проживешь не больше того времени, что требуется собаке пролаять,-
шепнула ехидна из числа свистских вельмож.
Неожиданно раздался шум и топот конских копыт. Несколько монгольских
всадников, видимо из дозорного разъезда, подскакали к нойону, а с собой вели
они двух моих лошадей. Через луку седла у одного нукера была перекинута Гюль
де Шуазель.
Я подскочил к Каурке и выхватил из седельной сумки грамоту, чтобы
немедленно вручить ее нойону. Он прочел ее сам, без помощи слуг, и губы его
почти не шевелились при чтении.
- Сочтем, что ты оказал нам услугу великую,- сказал Джебе, оторвав
глаза от свитка, и поискал взглядом девицу.- Ну-ка покажите ее.
Один из нукеров тотчас сбросил Гюль на землю, другой поставил на ноги.
Губы нойона скривились, показывая пренебрежение к чахлым прелестям
Гюль.
- Нехороша и противна. Чем прельщать-то будет? Пусть покажет нам сейчас
свое злое искусство.
- О, милостивый господин, силы зла просыпаются в ней только с приходом
тьмы.
- Тогда разделит ночь вот с ним.- Джебе ткнул пальцем, украшенном
многими перстнями, в воина-амбала.- Славен он подвигами ратными на поле,
пусть теперь на ложе посражается. Коли все случится сообразно твоим словам,
отпущу я тебя, а ее казню злой смертью, разорву конями на части. Если не
случится - подохнешь вместе с ней.
- Господин, когда правдивость моя подтверждение получит, вели отпустить
ее со мной вместе.
- Ай, какой добрый, - причмокнул нойон.- Хорошо, ты станешь пищей для
упыря.
А у девицы очи ясные, невинные, словно бы укорящие, и лик будто
ангельский. Ну, какой из нее упырь?
- Сейчас садись, посланец, на свежего коня. А воин, которого ты
посрамил, следом побежит, как собака,- велел нойон.- Девицу же возьмет тот,
кто проведет с ней ночь жарую и битву любовную.
Вслед за свитой нойона выехал я из зеленого ущелья на каменистую
равнину, знойную и скучную. Здесь бодрые кони пошли рысью. Солнце было еще
высоко, когда серая пустыня неожиданно расцветилась разной пестротой. Как
будто зверь огромный перевернулся на лысую спину и показал клочковатый
живот. Не сразу и поймешь, что это шатры, юрты, кибитки, стоит здесь станом
войско великое. Когда подъехали ближе, уже завечерело и весь стан озарился
огнями кострищ и факелов, а некоторые шатры оказались высокие и просторные,
как терема.
Более я Гюль в тот день не видел, ее забрал ее в свою юрту амбал с
секирой.
А меня два воина взяли за руки и сбросили в яму глубокую, в земле
посидеть. Никто яму не сторожил, впрочем и выбраться из нее не было
возможным.
Ближе к утру холод схватил меня за каждую жилку, за каждую косточку, и
всякая внутренность будто заледенела. Но с зарею в яму опустился сыромятный
ремень и по нему выполз я наружу. За краем поджидало меня несколько нукеров
с лицами, выражающими пока неведомую мне волю властелина. Не знал я, что мне
сейчас уготовано, останется ли моя голова сидеть на плечах, ино покатится
горемычная - окроплять кровью бесплодные камни.
Мимо затухающих костров и спящих еще воинов проведен я был до края
стана, где стоял зоркий дозор. Там били копытами и махали хвостами мои
лошади, отодохнувшие и сытые - на Сивке сидела девица де Шуазель. Узнал я ее
по хруким плечам, хотя лицо было закрыто тканью. Поскорее взобрался я в
седло своего верного Каурки.
- Дочь Иблиса высосала из батыра все соки. После умертвия стал он похож
на дохлую ящерицу, зеленый и сморщенный, - сказал с уважением в голосе один
из воинов. - Наши старухи растирали его мазями и поливали снадобьями, но дух
жизни уже не вернулся в его жилы и члены. Не смогли они сыскать и отверстия,
через которые дочь Иблиса нашла вход в тело батыра. Неужели в западных
улусах все девы и женщины подобны ей?
- Остальные девы и жены еще хуже, их злые свойства не дремлют даже при
свете дня.
Воины сопроводили нас до края долины, а дальше, через ущелье, мы
отправились одни. Спутница была молчалива и лишь иногда поворачивала голову
в мою сторону.
Наконец Гюль открыла лицо и сказала:
- Устроим же привал и я залатаю твою одежду, витязь в драном халате.
Кони еще свежие, отъехали мы от ханского стана недалеко, но и в драном
халате ехать мурзе неприлично.
- Ты убила его? - спросил я Гюль.
- Я защитила свое целомудрие, - сказала девица, вправляя нить в большую
костяную иглу. - Когда-то нукеры Бату-хана спалили и разрушили Париж,
Орлеан, Нант, Бордо и Лион, они истребляли всех франков мужеского пола, но
предпочитали франкских жен всадницам-тартаркам. И если от всего народа
остаются одни женщины, то какое вооружение у них будет, какие средства
борьбы?
Гюль де Шуазель придвинулась ко мне теснее.
- Они рожали и растили детей. Учили их старому франкскому языку и
старой вере, учили притворяться, скрывать язык и веру. Если же муж-тартар
заподозривал неладное, то, как ты думаешь, что происходило? Он умирал,
потому что пищу ему готовил враг и с ним на одном ложе ночевал враг.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг