это ему ничего не дало. Наоборот, даже убавило. В нижней части лица не
осталось ничего, кроме зияющего черного провала, от которого тянулась
трещина к груди. И, уже находясь во власти совершенно заурядных эмоций,
вполне понимая, что делает дурость, он нехорошо обозвал свое отражение и
швырнул в него свечку.
Огонек исчез, и тут выяснилось - комната залита серым сумеречным
светом. Летягин вначале обрадовался, что будет видеть во мраке, как кот, но
то, что новое освещение не давало тени, его несколько насторожило. Он поднес
руку к обоям - никакого эффекта. Психанув, он пнул стену ногой. И стена
упала! Вернее было бы сказать, что коробка комнаты вдруг раскрылась,
развернулась в одну плоскость. А другие комнаты, коридоры, лестничные
площадки уже преобразились в ровную поверхность. Все неживое стало просто
поверхностью, а живое...
Люди лопались, как перезревшие сливы, выворачивались и становились
яйцевидными телами. Эти овоиды лежали неподвижно или катились по разным
траекториям, словно гонимые сильным ветром. Они были пронизаны множеством
темно-красных прожилок потолще и потоньше, поэтому еще смахивали на искусно
подстриженные кусты. Летягин, как моряк, умел пристально вглядываться вдаль,
и сейчас он не мог не заметить, что линия горизонта очень тесная - доступна
для обозрения лишь небольшая часть звездного неба. А потом он увидел, что
внизу имеется и вторая линия горизонта, там поверхность уходит во тьму,
вернее, в матово-черную бездну. Наконец, Летягин осознал, что у этой
поверхности есть наклон и кривизна - и тогда наблюдаемая картина стала
напоминать ему воронку. Он проследил, что большая часть бедолаг-овоидов
катится не куда-нибудь, а в преисподнюю - давящую чернотой горловину
воронки.
Не только Летягину - любому на его месте стало бы неуютно. Он, стараясь
дышать глубже, опустился на четвереньки и встретился со своим отражением.
Уплощенное тело на четырех изогнутых лапах, вместо шеи - бугор, сплюснутая
голова и "морда лица" с зубастой смертельной улыбкой. От отвращения Летягин
упал на живот и увидел существо безмордое, с телом, как отрубленный язык, с
каким-то отверстием впереди и отверстием сзади.
"Нравится? - поинтересовался кто-то. - Вот каким значительным ты можешь
быть". Послышался другой голос: "С такими внешними данными грех
жаловаться... А вон, глянь, твои братья по разуму, уже все на работе".
Действительно, повсюду уже оживленно сновали, извивались, сокращались и
растягивались безмордые твари, похожие то ли на личинок, то ли на пиявок.
Улучив момент, пиявки прилипали своими ротовыми отверстиями к овоидам и,
понежившись тесным общением, пускали их катиться дальше, но уже в изрядно
отощавшем виде.
Новый облик Летягина настолько противоречил с сидевшим где-то глубоко в
нем представлением об образе Божьем и подобии, что вызвал страшный приступ
тошноты. Летягина рвануло изнутри, выворачивая наизнанку...
Он очнулся, когда бледный солнечный луч осторожно коснулся его век.
Сел. Смотреть на себя не стоило. И так все ясно. Всю ночь пролежал на полу.
Хорошо хоть не обмочился...
Поднялся тяжело, как пень, поддетый зубом экскаватора, и вступил
грозным шагом на кухню, где хранились товары первой необходимости, не
нуждающиеся ни в какой кулинарной обработке. Обычно он заглатывал их
механически, до чувства легкой дурноты. И сейчас, оторвав кусок от колбасы,
попытался съесть его. Раз - и ничего. Раз-два-три. И не получилось. Все
потуги были напрасными. Кусок не лез в горло. А голод становился больше.
Хотелось чего-то такого, чего не было вокруг. Летягин в изнеможении
привалился к стене. Ну не мог он за одну ночь превратиться в какого-то
проклятого кришнаита-вегетарианца или подозрительного йога-сыроядца. Сейчас
он выйдет на улицу, где кислород, озон, и там все пройдет.
На улице, действительно, немного полегчало. Он шел и ровно ничем не
отличался от остальных людей. Вначале. Потом, правда, остановился и, на
собственное удивление, прилип к витрине мясного отдела магазина, в которой,
естественно, не было никакого мяса, а вместо того картинки. Очертания кусков
мяса мало соответствовали направлению критического реализма и уж тем более
цвет - фальшиво бодренький, красный-красный. Но именно он и привлек внимание
Летягина...
Мыслеобразы стали обволакивать его, образуя панорамный кинозал на одну
персону. Летягин увидел заколотого тельца. Из глубины булькающей, как
наваристый борщ, мглы вылетали и лопались пузыри, открывая грубые ноздри,
ощеренные пасти, низкие морщинистые лбы и срезанные дегенеративные
подбородки. Эти гнусные рожи изо всех своих подлых сил лезли к тельцу. Бодая
друг друга, скуля от нетерпения, припадали к ране и ручейку, жадно хлебали
и - утончались, светлели. Вырисовывались изящно очерченные носы и
подбородки, гладкие лица, узкие алые губы. Летягин почувствовал, что некой
частью и он находился там, в видении. Это было подобно включению штепселя в
розетку. Он на одно мгновение поддался порыву, всего на одно мгновение, и...
Раздался звон, витрина разлетелась стеклянными брызгами.
- Давно пьешь? - спросил его в отделении лейтенант Батищев.
- Это какое-то недоразумение, я - Летягин Георгий Евстафьевич, никогда
у вас, так сказать, на учете не стоял.
- Вот это и плохо, Георгий Ейвставич, вот это упущение с нашей
стороны, - оживился лейтенант. - Взяли бы мы тебя на контроль раньше,
сегодня бы ты не пытался у нас витрину разбить и, может, вообще находился в
другом месте - Постой! Летягин, говоришь тебя зовут...
Медленно, но верно закрутились колеса, и телега лейтенантской памяти
проследовала до остановок под названием "Потыкин" и "Азраилова". Так,
Летягин, потыкинский дружок, грязнуля и хам, вредящий соседке миленькой
пампушке Азраиловой...
- А чем был вызван ваш визит к Потыкину десятого сентября накануне его
смерти? Неурегулированными денежными спорами? Поссорились ли вы в тот вечер?
Летягин испугался. Он пугался, пугался и вдруг понял, что пугаться
дальше некуда. Страшно захотелось, чтобы боров лейтенант лежал полуживой
тушей, как привидевшийся в витрине телец.
- Вы очень тонко ведете следствие, - внезапно заявил Летягин. - Это у
вас, конечно, прирожденное. Как жаль, что ничего уголовного я не содеял и не
могу дать проявиться вашему таланту в полной мере...
Летягин говорил и удивлялся: откуда в нем способности к лести и вранью?
Порой он не находил новых фраз и повторял старые, но лейтенант только кивал,
а потом и кивать перестал, а клюнул носом и замер. Летягин уже растерялся,
гипнотический дар и поэзия заклинаний никогда не числились за ним, скорее,
наоборот.
"Учтите, товарищ лейтенант угомонился ненадолго, но если сейчас
немедленно сотворить, что велит ваша совесть, то он станет тихий и послушный
на срок до трех недель, - сказал издалека, а может, изнутри, очень резонный
голос. - А вокруг-то никого. Отличный момент".
"Цапай мента, цапай, пока не поздно", - возник еще один собеседник,
весьма истеричный и злой.
"Кто вы такие?" - простодушно спросил Летягин.
"Мы и есть твоя совесть", - слаженным дуэтом ответили голоса.
Летягин всполошился - психзаболевание стремительно прогрессировало.
"Ты вооружен, ты отлично вооружен", - не отвязывался резонный голос.
А Летягина будто подхватила волна, покачала на себе, потом что-то
полезло из челюстей, а язык вдруг стал пухнуть. Он ткнул пальцем себе в рот
и чуть не оцарапался - длинные тонкие клыки уже оснастили его
жевательно-кусательный аппарат. Опустив глаза, Летягин увидел, что его язык
не только свисает ниже подбородка, но еще и заострился.
Страшное ночное видение переходило в разряд реальностей.
"Чудовищем быть грешно - лучше в тюрьму", - лихорадочно прикинул
вспотевший Летягин.
"Может, лучше чудовищем - не накладно ведь. А там и до чудотворца один
шаг. В тюрягу пусть другие топают, - сказал злой голос. - Однако ты
опоздал..."
И действительно - лейтенант уже приходил в себя.
- Что это у вас там? - запинаясь и теряя пивной румянец, прошептал
Батищев. - Да... подождите в коридоре...
Задержанный тут же испарился, а участковый пытался хоть вчерне
разобраться с происшедшим, потирая виски впервые в жизни заболевшей головы.
Сидя в коридоре, Летягин мысленно беседовал со своей совестью. По
договоренности один из ее голосов стал отзываться на кличку Резон, а второй
довольствовался прозвищем Красноглаз.
"Раз вы возникли, так хотя бы не мешайте мне, - говорил Летягин, - все
же вы не заморские генералы, а своя родная шизия".
"Кто мешает? - захлебнулся от возмущения Красноглаз. - Мы - твои
маленькие друзья. Одни тебя и любим. Во-первых, с нами не пропадешь.
Во-вторых, мы тебе всегда поможем. Особенно в этом деле".
"Каком еще деле?".
"А ты будто и не догадался. В деле употребления крови в пищу духовную и
физическую."
"Как это крови?" - обомлел Летягин.
"Сядь да покак", - нагрубил в первый раз Красноглаз.
"Домой вам возвращаться нельзя, - талдычил Резон. - Лейтенанта
вспугнули, он сейчас звонит в РУВД. А там запросто оформят ордер на арест.
Попадете в следственный изолятор и признаетесь во всем..."
"Что же делать?" - растерянно спросил Летягин.
"Для начала сходить в прокуратуру. Поинтересуйтесь там насчет... и
вообще... Сейчас приемные часы, но народу в очереди не много."
Помощник прокурора оказался молодой женщиной Екатериной Марковной.
Она улыбнулась Летягину, а потом спросила, состоит ли он на учете в
психоневрологическом диспансере. Потом Екатерина Марковна, скорее
по-докторски, чем по-прокурорски, стала успокаивать Летягина, просвещая
насчет количества гражданских исков, связанных с ветшанием жилищного фонда.
Когда еще дело до суда дойдет. И, вдруг проникнувшись доверием к милой
прокурорше, Летягин рассказал, как у него отрастают клыки и язык, как
участковый Батищев ему мокруху клеит, и под конец спросил, какие
конституционные гарантии может получить гражданин, если у него лицо и
туловище не всегда такие, как у всех.
- Я, конечно, не медик, - стала спешно закругляться Екатерина Марковна,
провожая Летягина к дверям, - но мне кажется, вам надо просто лучше
питаться. Заниматься спортом. Записаться в художественную самодеятельность,
танцы, пение очень помогают. Или устроить личную жизнь, - последнее было
сказано не без оттенка печали.
Она протянула узкую ладошку.
"Питаться, питаться... Смотри, какая у нее аппетитная шейка, -
подначивал Красноглаз. - Это тебе не боров лейтенант. Согласись, привереда,
с женским материалом работать и проще, и приятнее".
Летягин как раз взял нежную прокуроршину ручку в свою ладонь и вместо
того, чтобы пожать ее, застыл, боясь шевельнуться - будто его посадили на
кол. Он изо всех сил пытался не поддаться дурному влиянию Красноглаза и
Резона.
Екатерина Марковна приблизила к нему свое умное неравнодушное лицо и
максимально убедительно сказала:
- Я понимаю, вам сейчас тяжело. Образовался комплекс загнанности,
который породил странные ощущения. Но только вы сами можете его разрушить.
Повторяйте про себя: "Я нормальный, я симпатичный". Вот вы улыбались, и я
видела - никаких клыков нет.
"Еще как есть", - хохотнул Красноглаз.
Она была совсем рядом, прокуроршина почти девчоночья шея, оттененная
кружевным воротничком, с такой видной, такой призывной голубоватой жилкой.
Он вдруг почувствовал биение ее крови, и немедленно подкатившая волна начала
преображать его тело. Предупреждая прокуроршу, Летягин поднял вверх
указующий перст свободной руки.
- Что, "скорую"? - не поняла Екатерина Марковна. - Я сейчас...
Пытаясь что-то сказать, Летягин открыл рот. По ее расширившимся зрачкам
он понял, что она увидела.
"Объект готов к донорству и развертке, - телеграфировал Резон.
Донорские артерии новичку, вроде вас, лучше не трогать, можно захлебнуться.
Сообщаю расположение зон для проникающего или слизывающего воздействия.
Предпочтительные: внутренняя яремная вена, шея, срединная вена локтя,
локтевой сгиб. Возможные: подколенная вена, бедренная..."
Приемная комната, стол, стулья, шкафы распались, как карточный домик, и
Летягин закачался на поверхности залитой серым светом воронки. Екатерина
Марковна вдруг вывернулась наизнанку и стала кустом, состоящим из текущих
прямо по воздуху струек красной жидкости.
Красноглаз пронесся, как серфингист на прибойной волне, по позвоночнику
Летягина и вломился в его мозг. Но Летягин ударом непонятной ему силы
задержал зверя и прыгнул "с места" в горло воронки. Сумерки, отражения, -
все смешалось. Где-то позади остался звенящий женский крик:
- Не трогайте его, он очень болен!
Потом послышались крепкие мужские слова и вроде как врачебный диагноз:
- Придурок за чужой счет.
Летягин пришел в себя только на улице - он бежал, что есть мочи домой,
обгоняя не только людей, но и троллейбусы...
Хотя дверь его квартиры была закрыта, он сразу понял, что там кто-то
есть - хотя бы по тому, как проворачивался ключ в замке. Кроме того, не
слишком сильно, но вполне ощутимо пахло мужскими носками.
"Неужели все-таки лейтенант Батищев... Сейчас войду и трахну его
табуреткой, и пусть меня расстреляют. Так даже лучше. Наденут на голову
полосатую шапочку и вмажут по ней из "Макарова". Все же приятно, что заодно
сдохнут две гадины - Красноглаз и Резон".
Но за дверью царил другой запах - аромат ночных насекомоядных цветов.
"А все-таки от этих превращений и польза есть. Нюх у меня явно
прогрессирует, как и зрение", - заметил Летягин.
На прожженном сигаретами диване лежала она. Профессорская дочка,
вышедшая замуж за полудеревенского паренька, который, даже вернувшись из
загранрейса, напоминал приехавшего с городской ярмарки крестьянина.
Бывшая законная супруга так умела слушать, что Летягин стал считать,
что умеет говорить. Так любила изящные искусства, что он мог кинуть
мозолистую купюру на какую-нибудь дурацкую фарфоровую тарелку и не
припомнить это потом.
Он поймал себя на том, что думает о ней только хорошее. Но разве не она
не уехала на грузовике вместе с двумя белобрысыми финскими диванами и тремя
плазменными телевизорами в сопровождении четырех ражих дружков? Он тогда еще
хотел что-то пообещать ей - мол, исправлюсь, а она только махнула рукой,
заводи мотор, чего его слушать, обормота.
Сейчас она как будто проснулась, приподняла голову, посмотрела сперва
куда-то в сторону. Волосы у нее теперь заметно светлее, и вообще она
выглядит еще лучше, чем даже в самый первый вечер их знакомства, когда он ей
хотел продать, а потом просто подарил видеомагнитофон.
- Ничего себе явление... Как сон, как утренний туман... Ты чего-то
забыла у меня, Нина?
- Ехидничать не разучился, - сказала, а потом уж взглянула на него. -
Ты симпатичный, хотя и совершенно опустившийся.
- Могла бы добавить "в мое отсутствие". Но дело не в этом, Нина.
Объективно я достаточно гадок. Приязнь ко мне - действие зова.
- Зов предков, да? Насмотрелся про Тарзана.
- Видик ты забрала.
- Хватит. Я просто пришла к тебе.
Он сел рядом. Они взялись за руки.
- Между прочим, я тебе помогла. Здесь вертелись какие-то люди и
милиционер впридачу. Ломать дверь собирались, что ли. Я им сказала, чтоб все
убирались, жена пришла.
- Тебя боятся, Нина, потому что ты не боишься.
- Я и тебя освобожу от всех страхов, глупыш.
- Не знаю, стоит ли со мной возиться, Нина. У меня, за время твоего
отсутствия, проявились далеко не лучшие черты.
- Я тоже не стояла на месте.
Ее пальцы легли на его шею, тонкие нежные пальцы - только вот любовь к
длинным коготкам у нее не исчезла. Нет, пожалуй, коготки слишком длинноваты,
они даже царапают его. Но не скажешь этого женщине, которая тебя целует.
Можно и потерпеть - главное, они вспомнили...
А когда ее пальцы стали умелыми пальцами убийцы, а знающий взгляд
Летягина увидел ее губы, вытянувшиеся в стальную трубку, которая вошла в его
лопнувшую под ухом плоть, он уже не мог пошевелиться. Разве что привстал. Но
тут ему показалось, что на него навалилась гора, и он обмяк...
Забрезжил свет. Какой-то человек сидел рядом и елозил по летягинскому
лицу мокрой тряпкой. Летягин поперхнулся и чихнул.
- Очухался? Видишь, брат, до чего лирика доводит, - человек говорил
уверенно и назидательно. - Рассечения тканей, конечно, нет. Отек, правда,
случился из-за сильной тяги. Но ничего, рассосется.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг