братьев, мне это и в голову не приходило, потому что я ничего не знала о
Захр-ад-Дине. Но если ты хочешь, чтобы я согласилась стать его женой, ты
должен показать мне его портрет, чтобы я полюбила его по портрету. Неужели
не найдется у Бедр-ад-Дина одаренной талантами невольницы, которая вышила
бы образ его сына цветным шелком на платке? И когда я увижу его, я решу,
выходить ли мне за него замуж. Разве к царским дочерям сватаются иначе?
Разве являются без подарков и портрета, о аш-Шаббан?
Этими словами я дала понять аш-Шаббану, что настаиваю на соблюдении
порядка сватовства. И он откровенно обрадовался.
- Ради Аллаха, откуда же я знал, что сегодня у нас день сватовства, о
царевна?! - воскликнул он. - Бедр-ад-Дин и его сын Захр-ад-Дин даже не
могли и мечтать о такой удаче! Но если ты подождешь немного, я соберу
подарки, и найду в своих вещах портрет юноши, и пошлю известие о
сватовстве Бедр-ад-Дину. Что ты скажешь о том, чтобы получить подарки с
портретом и дать ответ на сватовство этим же вечером?
- Если я получу достойные царевны подарки, о аш-Шаббан, и если образ
царевича западет мне в сердце...
Аш-Шаббан прямо расцвел от радости и стал еще сквернее и гнуснее
видом, чем раньше. Голос его был вкрадчив, и если бы я своими ушами не
слышала, как он приказывал бестолковым ифритам найти меня и разодрать на
кусочки, я, может быть, и поверила бы ему. Да и трудно было предположить,
что он простил мне удар каменной подставкой по затылку, пусть даже тюрбан
и смягчил этот удар.
- Как отрадно приходить к соглашению, о царевна, - пропел он. -
Воистину, ты наделена неженским умом. Скажи, о царевна, где ты
остановилась и в каком хане стоят твои вещи. Мы пошлем невольников, чтобы
они все принесли сюда.
- Вещей у меня немного. Как ты знаешь, о аш-Шаббан, за время дороги я
все продала, и сделала долги, и плата за меня, которую ты отдал
посреднику, предназначена для выкупа из заклада сабли моего брата и для
возмещения долгов. Так что посылать за молитвенным ковриком ценой в два
дирхема и стоптанными сапогами, право же, не стоит, о аш-Шаббан!
- А талисман, о царевна? - спросил он. - Ты забыла про талисман!
- А разве есть в нем теперь какая-то нужда? - удивилась я. - Ведь мы
с тобой пришли к соглашению.
- Я поклялся моему повелителю Бедр-ад-Дину, что уничтожу этот
талисман, - сказал аш-Шаббан. - Причем поклялся и Каабой, и бородой
пророка, и разводом. Словом, нет мне иного пути, кроме уничтожения
талисмана. Ведь неизвестно, какие еще заклятья и пророчества с ним
связаны.
Вот это уже было правдой! Уничтожить талисман - такова была
изначальная цель аш-Шаббана. Убить Зумруд и уничтожить талисман, чтобы уж
ни с какой стороны не ждать бедствий и неприятностей!
Я вспомнила, что именно поэтому он снес голову глупому старому магу
аль-Мавасифу.
- Но ведь талисман не будет охранять Зумруд в час родов, - ответила
я. - Зачем же его уничтожать?
- Я поклялся Каабой, и талисман должен быть уничтожен, о царевна, -
вполне миролюбиво, однако твердо заявил он. - И таково желание твоего дяди
и отца твоего жениха, Бедр-ад-Дина.
Я опять задумалась.
И он начал подозревать истину.
- Ты не хочешь пожертвовать пятью камушками ради своего будущего
величия? - тихо спросил он.
- Я не вижу в этом смысла, - строптиво отвечала я. - Надо показать
этот талисман другим магам, и пусть они откроют нам, на что он еще
способен!
- О Бади-аль-Джемаль... - голос старого хитреца стал зловещим. - Если
ты не скажешь нам, где талисман, то сегодня же посланец с половинкой
запястья найдет Зумруд и заманит ее в ловушку, и она погибнет! А если ты
отдашь нам талисман, она останется жива и лишь утратит ребенка. И перед
престолом Аллаха вы будете стоять вместе, и она станет взывать о
справедливости, и Аллах будет судить вас, о Бади-аль-Джемаль! Ибо ты, и
никто другой, станешь причиной ее гибели!
- О шелудивый пес! - снова воскликнула я в величайшем гневе. -
Подумал ли ты, кому угрожаешь, о презренный? В день моей свадьбы, когда я
выйду замуж за сына моего дяди, он войдет ко мне, и обнимет меня, и
захочет сокрушить мою девственность, но я не буду принадлежать ему раньше,
чем он даст клятву казнить тебя! Ты угрожаешь мне, о нечестивый, о сын
греха, о гиена? Благодари Аллаха, что со мной нет сабли моего брата!
- Это не угроза, а предупреждение, о царевна! - но в голосе
аш-Шаббана не было смущения. Он был уверен в своей победе.
- А знаешь ли ты, о аш-Шаббан, во сколько мне обошелся этот талисман?
- пытаясь сделать свой голос таким же зловещим, как и у него, спросила я.
- Я знаю его изначальную цену, о царевна, и я готов был заплатить ее,
лишь бы завладеть талисманом и уничтожить его.
Я поняла, что торг, наподобие того, что затеял Ильдерим с
аль-Мавасифом, тут не получится.
- И ты готов возместить мне все затраты?
- Разумеется, о царевна. Прикажешь ли принести сундуки с сокровищами
и редкостями? Или кошельки с деньгами?
- И то и другое - сказала я, еще не зная, как же теперь выпутываться
и выкручиваться. Ведь если он каким-то обманом вынудит меня сказать ему
установленные законом слова: "Я продала тебе талисман" в присутствии
свидетелей, то напрасны все мои странствия, и не сдержаны клятвы, и нет
мне прощения и пощады.
Невольники внесли сундуки и раскрыли их.
- И если я продам тебе талисман, то могу взять плату за него, и выйти
из твоего дома вместе с твоими невольниками, и пойти в хан, где я живу, за
талисманом? - спросила я. - Ведь я спрятала его, и никто не найдет его,
кроме меня.
- Разумеется, о царевна! - отвечал аш-Шаббан. - Взгляни, вот тут
изделия индийцев, а тут изделия франков. А в этом горшке - драгоценная
благовонная смола, такой ты еще не видела. У нас на острове такой нет.
Смотри, как ее много! А вот золотые пояса, и худший из них может стать
праздничным для дочери повелителя правоверных в день ее свадьбы. Во что ты
ценишь эти пять кусков грубого камня? А вот венец, который пригодится тебе
в день твоей собственной свадьбы.
Насчет собственной я сильно сомневалась. Ничто не мешало аш-Шаббану,
получив талисман, расправиться с невестой несуществующего царевича. Однако
опасная игра со старым хитрецом продолжалась.
- Что за обноски предлагаешь ты мне, о аш-Шаббан? - брезгливо
спросила я. - Это пояса для невольниц мясников и пекарей! А в таком венце
пусть выходят замуж дочери носильщиков и рыбаков с берегов Тигра! Разве
нет у тебя сокровищ, достойных царских дочерей, что ты предлагаешь нам
побрякушки?
- Я могу приказать невольникам, и они принесут другие вещи, а эти
унесут, - предложил аш-Шаббан.
- Нет, о собака! - им я ухватилась за крышку сундука. - Пусть мне
покажут все, что у тебя есть, и тогда посмотрим!
Я вознамерилась затеять торг вроде того, которым Ильдерим совсем
заморочил и сбил с толку аль-Мавасифа. Возможно, мне это и удалось бы. Я
так скучала без Ильдерима, что вспоминала все его слова, движения и,
конечно, стихи. За время долгого плавания я столько раз думала о том
торге, что могла бы, кажется, и сама справиться с любым старым скупердяем.
Но Аллаху, видно, надоело сегодняшнее вранье аш-Шаббана, и чаша его
терпения переполнилась.
Четверо невольников побежали за другими сундуками, оставив дверь
раскрытой нараспашку. Я схватила большой горшок с ароматической смолой и
без лишних слов надела его на голову аш-Шаббану. Смола залепила ему уши,
нос и рот. Я не стала долго слушать его хрип и, предоставив ему
наслаждаться благовонием, стремительно выбежала из помещения.
Как я проскочила мимо стражи у ворот - объяснить не берусь. Они не
ожидали моего появления и позволили мне выбежать на улицу и скрыться за
углом.
Благословляя Аллаха, пославшего мне этот горшок, я замешалась в толпу
женщин на перекрестке у колодца.
На груди у меня все еще был спрятан кошелек, полученный от
посредника. Я потянула за изар одну из женщин, по походке - молодую и
изящную.
- Не хочешь ли ты уступить мне за золотой динар свой изар и кувшин, о
сестрица? - спросила я. - А ты получишь мой изар, чтобы пристойно дойти до
дома!
- Золотой динар? - удивилась она. - Ради Аллаха, откуда такая
щедрость?
- Я вышла из дома моего мужа, - сказала я, и пошла по своим делам, но
его невольник, желтый раб, идет за мной следом, и я непременно должна
обмануть его и устроить над ним хитрость! Ради блага своих детей, помоги
мне, сестрица, а Аллах поможет тебе!
Мы забежали за угол и быстро обменялись изарами. Я поставила на плечо
пустой кувшин и чинно пошла навстречу погоне.
Она проскочила мимо меня, тогда я ускорила шаг и резко свернула в
ближайший переулок. А там не то пошла, не то побежала, поскольку не могла
знать, что произойдет у фонтана.
То, что сказал мне аш-Шаббан, было скверно и отвратительно. Жизнь
Зумруд внезапно оказалась в страшной опасности, и виной тому была я. Но,
если посмотреть на это дело с другой стороны, не могла же я везти сюда из
своего царства более или менее надежную старуху! Искать ее следовало
здесь, и в этих поисках мне с равной вероятностью могло и повезти, и не
повезти. Аллах решил, что должно не повезти. Такова его воля, и следует не
размышлять о собирании воды в разбитый кувшин, как сказал аш-Шаббан, а
придумывать что-то новое.
И я поспешила на рынок.
Я могла еще найти Ибн аль-Кирнаса, о котором обмолвился тот
посредник, и открыть перед ним лицо, и даже заплатить ему из тех денег,
что отвесил за меня сын греха аш-Шаббан, лишь бы он согласился ввести меня
во дворец халифа. Ибо, по моим подсчетам, срок родов был уже до того
близок, что несколько дней решали дело.
И я вернулась на рынок, и нашла ряды ювелиров, и пошла мимо них,
покачиваясь и играя боками, потому что именно так, а не иначе, ходили мимо
лавок все здешние женщины.
И я спросила у одной насчет лавки Ибн аль-Кирнаса, и она указала мне
эту лавку, но Аллах, как видно, послал ангела, чтобы задержать меня и не
пустить туда.
Этот незримый ангел потянул меня сзади за край изара. Я ускорила шаг,
но и ангел поспешил следом. Вовсе мне было ни к чему, чтобы кто-то
врывался за мной в лавку к ювелиру, с которым я собиралась обсудить такое
важное дело. Оставалось только оторваться от этого незнакомца и замешаться
в толпе.
Я ускорила шаг, и миновала рынок ковровщиков, и рынок медников, и еще
какие-т о ряды, и кидалась в проходы между тюками товаров, и
проскальзывала между людьми там, где оставалась ничтожная щель, и даже
подлезала под брюхо верблюда.
Словом, мне удалось отцепиться от преследователя и вернуться к Ибн
аль-Кирнасу. Но в лавку к нему я не вошла по весомой причине - я увидела,
что туда входят двое невольников из тех, что таскали сундуки с диковинками
в доме, который снял аш-Шаббан!
Воистину, тот, кто пристал ко мне в толпе, сделал благое дело! Иначе
эти порождения скверны схватили бы меня в лавке, а старый хитрюга
аш-Шаббан уж наверно научил их, что говорить сбежавшимся на мой крик
правоверным! И я могла спорить на любой заклад, что кроме этих невольников
за мной пришло их не меньше десяти, и вооруженных, но только они ждали
поблизости от лавки.
Я прокляла свою глупость. Ведь аш-Шаббан наверняка не хуже меня знал,
что невольниц для повелителя правоверных покупает Ибн аль-Кирнас! Это весь
Багдад знал! И он понимал, что не осталось мне иного пути к Зумруд, кроме
как через гарем халифа.
И я повернулась и пошла обратно, и в голове моей была сумятица, а
бедра продолжали мерно колыхаться, как если бы стан мой был тростинкой,
колеблемой ветром, и тайну этой походки даже в гареме моего брата знали
немногие, а уж на багдадском базаре она и вовсе была диковиной, подобной
разе среди верблюжьих колючек.
И та же рука, что удержала меня от посещения лавки Ибн аль-Кирнаса,
снова потянула за изар. И точно так же я ускорила шаг, и прошла через
ряды, и вышла с рынка, и вошла в переулок, совсем не подумав, что народу в
нем немного, а чем дальше я отойду от рынка, тем меньше прохожих мне
попадется.
Тот, кто шел за моей спиной, тоже прибавил шаг, так что я ощутила
близость его тела сквозь все свои покрывала, и он протянул руку, и положил
ее мне на спину, чуть пониже поясницы.
Мне показалось, будто проклятая джинния Азиза взяла меня в объятия и
молниеносно взлетела, и разомкнула руки, и кинула меня вниз, и я лечу,
переворачиваясь! И когда я ощутила под ногами землю, то удивилась тому,
что цела и невредима.
А рука тем временем протянулась и коснулась моего бедра, и я поняла,
что мое тело уже принадлежит этой руке, и что сейчас она крепко прижмет
меня. Но даже будь со мной сабля, подаренная мне братом, я не ударила бы
по этой руке, потому что мной овладело поразительное бессилие, и даже хуже
того - глаза мои едва не закрылись сами собой.
И было в этом нечто странное, но неизбежное, как будто я уже целую
вечность ждала прикосновения именно этой руки, и потому оно не вызвало во
мне возмущения, тем более, что обладатель сильных и вкрадчивых пальцев
принес с собой и облако мускуса, совсем меня одурманившее.
И тут я словно с небес рухнула на камни, ибо притягивавший меня все
ближе и ближе незнакомец прошептал мне прямо в ухо:
- Меж бедер твоих - престол халифата!
Мне показалось, будто меня преследует мой безумный попугай!
И две мысли столкнулись в моей бедной голове, словно два гиссарских
барана лбами. Первая из них была - о том, что в этот миг меж бедер моих
действительно престол халифата. А вторая - Аллах всемогущий, только один
человек в мире мог научиться от попугая этим дерзким словам, и это его
голос!
Я резко повернулась к ученику попугая - и точно, передо мной стоял
безумный поэт и лев пустыни, возлюбленный джиннии Марджаны!
- О нечестивый, о предатель, мало тебе Марджаны, ты еще готов
преследовать всех женщин багдадского базара и донимать их попугайскими
нежностями! - воскликнула я в великом возмущении. - Да не облегчит Аллах
твою ношу, о развратник, о сластолюбец, о похотливая обезьяна, о ишак,
готовый вскочить на любую ослицу!
Лев пустыни попятился, раскрыв рот. А затем, поскольку переулок в
этот миг был пуст, без размышлений сорвал с моего лица изар.
- Ах, это ты, маленький Хасан, возлюбленный джиннии Азизы! - и тут он
расхохотался. - Как же это я опозорился, приняв тебя за женщину? И что ты
делаешь на багдадском базаре в женской одежде и в изаре?
Ответ мой был уже готов, я собиралась сказать этому несостоявшемуся
прелюбодею, что лишь женское платье могло спасти меня от опасности. Но,
видно, лев пустыни лучше разбирался в женщинах, чем я - в мужчинах.
- Во имя Аллаха могучего справедливого! - воскликнул Ильдерим. -
Когда же ты был переодет, о Хасан? Теперь на базаре, или все-таки тогда на
ристалище? Ведь там я видел под твоим плащом лишь сверкание кольчуги, и
ничего более? Да и потом я тебя, помнится, без плаща и не видел!
- А что же ты видишь теперь, о неразумный, что мешает тебе узнать во
мне прежнего Хасана? - сердито осведомилась я.
- Твои бедра, - ответил этот распутник.
- Сократи свои речи, о Ильдерим! - сурово сказала я. - Превратности
времен заставили меня надеть женское платье.
- А до этого превратности времен заставили тебя облачиться в мужской
наряд? - спросил он.
- Ты ошибаешься, но теперь не время спорить, - ответила я. - Пойдем,
и я расскажу тебе, что со мной случилось и каково мое положение. И если ты
не найдешь пути к желаемому, то этого пути вовсе нет на свете!
- Пойдем, - согласился Ильдерим и огляделся. В переулке все еще не
было ни души. И он опять положил руку мне на бедро.
Я хотела сказать ему, что он - бесноватый, не отличающий дня от ночи,
сладкого от горького и женщины от мужчины. Но вместо этого я лишь
взмолилась:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг