специально оставлял в дураках агронома. При этом он постоянно
комментировал действия дурака точными обидными словами. Лже-Иероним играл
вначале равнодушно, но когда плачевное состояние агронома достигло
очевидного уровня, он стал незаметно подыгрывать ему, что однако не
изменило хода событий. Агроном сделался дежурным дураком и, когда игра
всем надоела и все уже захотели спать, он не шутку разошелся, требуя
продолжения. Сыграли еще несколько раз, но результат остался прежним.
Кое-как договорились разойтись, и лже-Иероним вышел покурить в тамбур.
За стеклом чернело бессознательное пространство. Так мог бы сказать
Человеков, подумал лже-Иероним. Бессознательное, потому что сознание
пространства определяется сознанием размещенных в нем людей, а люди сейчас
спят. Правда, они могут видеть неподотчетные сны, и черт-те чего может
сложиться из двух сотен миллионов снов. Ведь это ж такая прорва страхов и
мечтаний!
Лже-Иероним улыбнулся. Он представил себе, как эти мнимые образы
шастают по степи, от города к городу, от села к селу, от очага к очагу,
совпадая и не совпадая друг с другом, взлетая и проваливаясь с обрывов,
тлеют и струятся сизым дымом воспоминаний, образуя то самое пресловутое
общее место, называемое душой народа.
- Не помешаю? - Дверь тамбура вдруг открылась, и появилась жена
агронома.
- Нет, - сказал лже-Иероним и предложил сигарету.
- Ты шо, я ж не прости-господи какая-нибудь, - отказалась она, а
потом сходу заявила: - Ты мужик что надо!
- Почему? - улыбнулся лже-Иероним.
- Я ж видела, как ты моего вытаскивал. А Костя твой дурак.
- Ты ведь сама подъяривала.
- То я, - аргументировала молодушка, - сам знать должен, муж и жена -
одна сатана. Молодой он у меня, вот и злой. А мне чем злей, тем милее,
так-то. Ну ладно, мужик, кури тут, не накуривайся, а то спать-то вместе, -
женщина хихикнула. - Не обижайся на меня, понравился ты мне. Ну, побегу, а
то взбеленится мой заморыш.
Женщина ушла, а лже-Иероним закурил новую сигарету и, приткнувшись
вплотную к стеклу, еще долго наблюдал за тем, как параллельно горизонту
сквозь черные ветви деревьев, вздрагивая и мерцая, мчится за Северной
Короной простодушный Волопас.
9
Следующий шаг Имяреку дается с огромным трудом. Оказывается,
уничтожать самому не так-то просто. Нет, речь идет не о жалости или
отвращении к виду крови. Кроме того, чтобы наплевать на собственную
жалость, необходимо элементарное профессиональное умение. Ведь если
убиваешь, значит, оно еще живое, а следовательно, способно двигаться,
убегать или, наоборот, сопротивляться. Поэтому важно не спугнуть, не
наступить случайно на скрипучую половицу, не задеть что-нибудь на полках,
не кашлянуть или чихнуть наконец. Ну, насчет половицы можно не
беспокоиться. Координаторную он исходил вдоль и поперек, выучил наизусть
все мины и подводные камни. Сначала это было просто занятием от нечего
делать. Да, кажется так. Вначале, когда он заболел, когда память
превратилась в решето, а окружающий мир покрылся красными и синими
кругами, он вообще просто лежал, как будто у него отнялась половина тела.
Это время он помнит очень плохо. Появлялись какие-то люди в белых халатах,
бодренько хлопали его ладошкой и опускали глаза. Раньше ему казалось, что
то были его старые закадычные друзья, а теперь кажется, всегда был один и
тот же человек, но зачем-то загримированный, то в парике, то на ходулях. А
потом, когда он начал уже выздоравливать, эти разные посетители перестали
быть разными и все больше походили на маленького, коренастого, хроменького
мужичка с плешивой головкой. Вот тогда он начал ходить по Координаторной
взад и вперед - наступило и для него время не действовать, а думать. Нет,
ему разрешили писать статьи, даже приносили газеты, вот и радиоприемник
поставили. Но писать как раньше он уже не мог и не хотел, газеты, как он
выяснил у охранника, были фальшивыми, а радиопередачи заграничных
радиостанций усиленно забивались городской глушилкой. Работала, правда,
детекторная местная программа и кое-что он видел и слышал из окна
Координаторной. Видел кусок крепостной стены, слышал, как за стеной первое
время что-то грохотало, звенело, рушилось, потом слышались песни и
чеканный шаг колонн, потом опять что-то грохотало и даже горело, да так
весело и ярко, будто горела бумага, а не стекло и бетон, а со стороны
Старой площади по ночам доносилось тоскливое кошачье завывание. Со
временем все успокоилось, город затих. Легче стало и ему. Он попросил
книг, но не современных, а из прошлых веков.
Странное дело - раньше он не любил Неточкина, а обожал Губернатора.
Часто противопоставлял их друг другу. Теперь же он в первую очередь
попросил Неточкина. Ему хотелось понять, чем живет низовая ячейка и почему
в конце все так получилось? Но нужных книг не принесли. Бошка много
извинялся, юлил, нагло врал. Говорил, что поскольку Максим Максимыч осудил
"Чертей", то в первую очередь они и были признаны вредным произведением и,
соответственно, предписаны к изъятию и уничтожению.
- Что ты, уважаемый, удивляешься, как будто слышишь от меня нечто
новое? Зачем тебе этот психопат Неточкин? Тебе и так-то вредно думать, а
ты еще хочешь переживать. Возьми почитай что-нибудь из современных.
"Бетон", например, или эту, как ее, "Красную скрижаль" Прибауткина.
Вот тогда и принялся Имярек ходить по Координаторной взад и вперед,
принюхиваться, прислушиваться, где какая половица скрипит да где какая
тяжелая вещь под руку попасться может. Конечно, лучше бы ружьишко, Имярек
любил охоту, - эх, вскинул бы ружьишко да влет под крыло, кря-кря! Ну, не
ружьишко, хотя бы револьвер или пистолет. Так нет, пистолет как раз у
Бошки, а у него - у него всего-то бронзовая обезьянка.
- "И упал тогда на Землю великий мороз, - продолжает читать Бошка, -
и вышли люди на берег, чтобы увидеть своими глазами, как рушится старый
мир. И вышел он на трибуну, и сказал: "Наступил час, я пришел вам дать
небо, я пришел вам дать бессмертие. Были вы забиты и несчастны, оттого что
не учились грамоте и культуре, не было у вас времени, чтобы понять -
счастье только в искусстве и науке. Не было времени потому, что жизнь
излишне коротка, а пространство Земли ограничено. Моложавые люди,
скородумающие политиканы внушили вам страшную мысль, будто человечеством
движет физический наемный труд и будто вы, темная, невежественная масса,
можете чему-либо научить людей с мыслящими головами. Это подхватили серые
и бесталанные для того, чтобы вашими мозолистыми руками уничтожить любого,
способного хоть немного творить или изобретать. Это они направили плоды
науки против природы и народа, пытаясь столкнуть лбами полезное и
несчастное. И все это ради оправдания собственной необходимости. Но истина
состоит в том, что никакому народу, никакой нации, никакому человеку
политики не нужны, ибо политики пытаются управлять тем, чего не понимают.
В народе такого "умельца", берущегося за дело, в коем не разумеет,
называют дурачком, в науке - шарлатаном и невеждой. Такого вмиг с поля
мужики прогонят, чтобы урожай не портил. А в государстве, глядишь, такой
всегда в правители норовит. Потому и норовит, что в любом другом месте ему
вмиг розог и пропишут. И вот уже подрастают тыщи маленьких и больших
правителей, людей, как писал Губернатор, с не вполне поврежденным умом. И
вот они поучают нас, как книги писать, как хлеб сеять да как смычком
водить, будто Вселенная и есть выморочное пространство, специально
приготовленное для удовлетворения их глупости. Они специально представляют
интеллигенцию этакими дурачками в очках, чтобы скрыть то, что известно
теперь во всем мире: жизнь на земле двигается мозгами, да, да, прогресс
делается мозгами, а не потом и кровью и уж, конечно, не политической
борьбой, которая и нужна только для уменьшения численности городского и
сельского населения. А нам нужны ум и доброта, а не плохие или хорошие
политики. Особенно хорошие..."
"Что за мелкобуржуазная болтовня? - Имярек потирает висок свободной
рукой. - Он издевается надо мной, он сам написал, а теперь издевается.
Почему он меня не убил? Почему не приказал своим убийцам-врачам выписать
мне последний рецепт?"
- "И пришло на Землю невиданное похолодание, и наступило морозное
утро, - продолжает Бошка. - И вышли люди на берег, чтобы увидеть своими
глазами, как рушится старый мир. И пробил двенадцатый час, грянул выстрел,
ударил в землю огонь и опрокинулось небо на город..."
10
Илья Ильич Пригожин был не только мечтателем, но и вполне реалистом.
Он полагал необходимым условием прогресса не только полет фантазии, общие
рассуждения, повышение культуры, но и практическое воплощение самых
отчаянных проектов, хотя бы и в виде муляжей, чертежных схем и уменьшенных
моделей. В результате двадцатилетней деятельности его кабинет буквально
ломился от всевозможных летательных аппаратов, а точнее, их копий,
посредством которых всяк сюда входящий мог представить будущие инструменты
захвата космического пространства с целью полной колонизации. По стенам в
промежутках между книжными полками висело великое множество плакатов,
чертежей и схем. Кроме специальных, поясняющих работу каких-нибудь
гравитационно-прямоточных двигателей внутреннего сгорания, здесь были
красочные картины будущих невероятных путешествий по далеким таинственным
планетам. Выполненные обычной тушью из школьных наборов, они соблазняли
пытливый ум тут же бросить земное прозаическое существование и воспарить
вслед за изобретателем к иной, полной захватывающих приключений
галактической жизни. Илья Ильич Пригожин любил рисовать будущее, и мало
того, перенося своих героев на ватман, он воображал себя маленьким
гуашевым человечком, бесстрашно ступающим на пыльные тропы великого
космоса. Но опять со стороны могло бы показаться, будто он слишком
романтическая натура, а на самом деле за всеми этими сказочными проектами
скрывалась одна вполне прагматическая задача.
Илья Ильич полагал, что в далеком будущем наука неизбежно достигнет
таких сверкающих высот, начиная с которых станет возможным оживление
людей, умерших ранее в более темные и неразвитые века. Эта странная идея
нашла его еще в студенческие годы и с тех пор беспрерывно владела им,
ставя все новые и новые вопросы. Во-первых, грядущее оживление, не
отвергаемое фундаментальными законами, превращает смерть человека в нечто
похожее на летаргический сон с неизбежным пробуждением в конце. Грубо
говоря, будущее оживление возрождает давнюю мечту человечества о загробной
жизни, хотя и с предварительным мертвым состоянием. Мысль, противная
атеистическому пригожинскому сознанию, чуть было не отвергнутая вначале,
но после принятая как вполне безобидная.
Во-вторых, массовое оживление людей неизбежно приведет к
катастрофическому росту населения, тем более сильному, чем позже такое
оживление начнет действовать. Отсюда возникает вопрос: куда девать такую
прорву народу? Здесь-то и обратились любознательные пригожинские очи к
синему небу, а точнее, к тому бесцветному пустому пространству, которое
угадывается с Земли в ясные темные ночи. Теперь очевидно, что колонизация
космоса является самой насущной, не терпящей никакого отлагательства
задачей, и Илья Ильич посвящает ее решению все свое свободное время. Стоит
ли говорить, какую искреннюю радость испытал Илья Ильич, узнав о полете
первого космонавта Земли! В тот же день он возглавил колонну школьников, к
которой чуть позже примкнула прогрессивная часть населения Северной
Заставы. Эта колонна с радостными криками "Космос наш!" и "Даешь полет на
Марс!" в течение пяти часов маршировала по площади между дворцом и
полукруглым государственным домом. С балкона государственного дома
участников невиданной по своему энтузиазму манифестации приветствовало
местное начальство и, как впоследствии шептали злые языки, кричало: "Даешь
полет на Солнце!". Однако головокружение от первых успехов вскоре прошло и
жители Северной вернулись к обычной жизни с ее прозаическими заботами.
Лишь кучка оторванных от населения мечтателей объединилась под
непримиримыми знаменами кружка практического космоплавания. Но ни
Пригожин, ни его подопечные не могли быть довольны черепашьими шажками в
ближний космос. Даже многодневные, или, как их помпезно объявляли,
длительные полеты на орбитальных станциях были не чем иным как
бултыханием, притом смешно сказать, в атмосфере Земли. Какой же это полет,
заявляли самые рьяные сторонники решительной колонизации, это не полет,
это ползанье неуправляемых консервных банок вблизи земной поверхности.
Илья Ильич успокаивал отчаявшихся, заверяя, что полет к ближайшим звездам
уже стоит на повестке дня в какой-нибудь ответственной инстанции.
Вспомните, говорил он, разве мы ожидали запуск первого спутника?
Немногочисленные соратники Ильи Ильича, школьники младших классов,
неопределенно качали головами - ведь многие из них еще и не появились на
свет к тому памятному дню.
Однако годы шли дальше, а новейшие космические аппараты в основном
осваивали свободное пространство кабинета Ильи Ильича, причем до такой
степени, что дальнейшее развитие космической техники на Северной Заставе
грозило войти в противоречие с требованиями санитарных норм и
противопожарной безопасности. Но, видно, нет на свете силы, способной
остановить свободное изобретательство, хотя бы и во имя оживления людей в
далеком будущем. Тем паче здесь было еще одно, личное обстоятельство, в
котором Илья Ильич никому не признавался и которое на самом деле играло
важнейшую роль в его исследовательской жизни. Дело в том, что он надеялся
не просто на оживление каких-то там незнакомых, возможно, и уважаемых
людей, первейшим делом он мечтал - да что там мечтал, он верил с силой, на
которую способен только самый темный религиозный фанатик - что наступит
тот благословенный час, когда оживленные научным прогрессом, они с Еленой
Андреевной снова сойдутся для счастливой жизни.
В последние годы желание быть с Еленой Андреевной становилось все
более нестерпимым, не последней причиной чему послужило возрастающее
сходство между матерью и дочкой. Соня, в детстве больше похожая на отца и
потому напоминавшая добродушного звереныша, теперь вдруг резко изменилась
в сторону Елены Андреевны, особенно некоторыми характерными жестами.
Сердце Ильи Ильича на мгновение переставало биться, если он замечал как
Соня наклоняет голову, глядя в зеркало, или вдруг за чтением книги
поднимет глаза вверх и потянется, заломив за спину руки. Господи, как ему
хотелось тут же умереть, чтобы не теряя времени перенестись в царство
оживленных людей. Но нет, этого нельзя сделать. Илья Ильич понимал - явись
он в далекое будущее, обитатели тех времен тут же спросят его, что сделал
он для прогресса, для человечества, для того общего дела, благодаря
которому стало возможным пробуждение к жизни. Поэтому жить нужно было до
конца, и по-возможности с пользой. И ему ничего не оставалось, как просто
радоваться, любуясь дочкой. Когда Соня сообщила ему о своей любви, Илья
Ильич вначале обрадовался, все же это счастье, потом загрустил, ему не
хотелось оставаться одному, ну а после повеселел, сообразив, что они с
Евгением вполне смогут жить все вместе. Он представил, и тут же поделился
с дочкой, как через годик-два появится у них внук и Илья Ильич будет его
нянчить и воспитывать для будущих космических путешествий. Соня
рассмеялась, но к предложению пригласить Евгения в гости отнеслась
серьезно.
Визит назначили на ближайшую субботу. Илья Ильич, вернувшись из
школы, отложил тетрадки в сторону и принялся помогать Соне. В доме, где
давно уже не встречали никаких гостей, завертелась веселая работа, отчего
хозяевами овладело чуть ли не праздничное настроение. Только перед самым
приходом Евгения Викторовича между отцом и дочерью промелькнула ненастная
тучка. Рассказывая о походе на Хлебную улицу, Соня упомянула продавщицу
тетю Сашу. Нужно было видеть, как изменился в лице Илья Ильич.
Исказившимся, надорванным голосом, чуть-чуть взвизгивая, он начал
допытываться, упоминала ли "эта женщина", так говорил Илья Ильич, Елену
Андреевну. Соня, озадаченная такой переменой, все рассказала, и про
деньги, и про руки, только про свой мимолетный испуг ничего не сказала.
"Не смей никогда встречаться с этой женщиной, - кричал Илья Ильич, - эта
мерзкая, мерзкая женщина, она все время лжет, она такое может выдумать!
Поклянись, что ты с ней не будешь разговаривать!" Соня по-прежнему ничего
не понимала и успокоила отца как могла. Однако, успокоив отца, ощутила
внутри себя какие-то смутные подозрения. Она вспомнила тот страшный день,
когда вернувшись домой из детского садика, они с отцом обнаружили Елену
Андреевну, лежащую мертвой на полу в кабинете. Падая, Елена Андреевна
своей красивой рукой смахнула с этажерки модель фотонного звездолета и
теперь звездолет лежал на полу, раздавленный и смятый неожиданными
трагическими обстоятельствами. Через много лет она узнала от отца, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг