крепостной стены. Сергей Петрович отогнал юношеское воспоминание, но оно
опять явится к нему ночью, когда он, утомленный картежной игрой, уснет в
купейном вагоне пассажирского поезда.
А пока он вернулся к дню сегодняшнему, быстренько привел себя в
порядок и отправился покупать билет, который позволит осуществить
намеченное им мероприятие. Выходя из темного подъезда, он подвергся
внезапному нападению яркого солнечного света вкупе с теплым свежим
воздухом и не заметил, как вслед за ним появился сосредоточенный молодой
человек. Не заметил он его и позже, когда стоял на перроне наземной
станции метро и наслаждался живописными кручами левого береге и
трехступенчатой белоснежной колокольней бывшего мужского монастыря, где он
прогуливался вчера по аллее, усыпанной багровыми листьями и блестящими
орехами. Он думал о том, что лет пятьдесят назад по этой аллее гулял
писатель Бездомный, который всю юность прожил в Южном городе, а желал жить
в столице. Он часто вспоминал судьбу ее основателя, который лет восемьсот
назад свою жизнь положил на то, чтобы жить в Южном городе, бывшем тогда
столицей, истратил силы и здоровье, основал по пути не один город, в том
числе нынешнюю столицу, и наконец достиг своей цели, умер-таки в Южном
городе его главным правителем.
Изнемогая от духоты в железнодорожной кассе, что на улице
Основоположника, он не обратил внимания на то, как ненавязчиво
разглядывает его гражданин, занявший за ним очередь. Да и потом, на
городском рынке, напротив кафедры, покупая роскошные осенние георгины, он
мог бы легко рассмотреть открытое волевое лицо преследователя, на котором
еще не было и следа морщин - этих шрамов борьбы человека с самим собой,
впрочем, не было пока и шрамов иного рода.
Домой Сергей Петрович вернулся с букетом и полной сумкой различных
вкусных вещей. На пороге его встретила Марта и они обнялись, будто не
виделись тысячу лет. В этот день она была внимательнее обычного, не
шутила, не смеялась, не называла его Шалопутиком, а только Шалопутом, не
приставала к нему с вопросами, где он работает и почему у него, бобыля,
целая трехкомнатная квартира, а у них с мужем, ответственным работником,
всего две комнаты. Она осторожно заглядывала ему в глаза, пытаясь выведать
в них что-либо существенное или определить, правда ли он едет в
командировку, а не так просто сбегает от нее подальше. Но в маленьких
Шалопутовых глазках кроме нежности никакой особой информации не
содержалось. Впрочем, для нее и это было не так мало. Она любила его,
потому что он никогда по большому счету не врал, потому что был ласков с
ней, потому что она чувствовала, что нужна ему, и наконец еще потому, что
Шалопут был человек необыкновенный. Зашивая ему надорванный рукав
вельветового костюма, Марта спросила:
- Ты знаешь, что я на работе сказала?
Он вопросительно кивнул.
- Сказала, что необходимо выполнить деловые поручения мужа.
Шалопут нахмурился. Он не любил слушать про мужа, сам никогда не
упоминал о нем и ей не позволял насмехаться. Но сегодня, быть может,
впервые заговорил о Караулове. Да и то сказать, повод был из рядя вон
выходящий. Они обсуждали вопрос и с той, и с этой стороны, но к единому
мнению не пришли. Шалопут всячески успокаивал ее, говорил, что все
выяснится самым что ни на есть обычным образом. При этом он старательно
обходил вопрос о том, кто же Караулова запер в клетке. Видно, не знал
ответа.
8
- Хорошенькая, - подытожил наблюдения сцены прощания проницательный
человек с тараканьими усами. - Ваша жена?
- Да, - нехотя соврал попутчик, всем своим видом показывая, что не
намерен завязывать разговор.
Перрон с возрастающей скоростью уносился направо, туда, где в грязном
оконном пятне таяли провожающие, носильщики, буфеты, напичканные крутыми
холодными яйцами в целлулоидных пакетах, лампы дневного света и круглые
вокзальные часы марки МЧЗ. Необщительный гражданин облегченно вздохнул,
впереди у него - двенадцать часов беззаботной жизни, когда не нужно
принимать никаких решений, можно расслабиться, просто глядеть в окно. Он
полностью передоверил себя машинисту - добровольному узнику стального пути
и железнодорожного расписания. Он редко ездил и потому любил это делать.
Предпочитал поезд самолету, потому что так дольше, купе - плацкарту,
молчание - разговору. Но ему сегодня явно не повезло. Стоило ему поверить,
что его оставили в покое, как над ухом послышалось:
- Мряка.
Гражданин с ненавистью посмотрел на соседа с тараканьими усами, так
нагло перевравшего смысл происходящего за окном. На него глядели веселые
добродушные глаза.
- Константин, - представился тот и протянул руку.
- А подите вы к черту, Константин, - отослал неразговорчивый и
попытался пройти мимо протянутой руки.
- О, веселый человек попался, - обрадовался Константин. - Я люблю
веселых, от них скорость прямолинейного движения возрастает.
Веселый гражданин насупился и, пожимая руку, представился:
- Иероним.
- Тот самый? - удивился Константин.
- Тот самый, - подтвердил Иероним.
Супружеская пара, разместившаяся в купе, с испугом наблюдала за
необычным знакомством. До этого они успели уже развернуть на купейном
столике бумажные свертки с провизией, и теперь из газет и журналов
выглядывали коричневые куриные ноги, головки репчатого лука и чеснока,
аппетитные колбасные кольца, бутылочка кефира и еще многое другое. Все это
поедал бледный щуплый парнишка, а его пухленькая розовощекая женушка с
какой-то обреченной покорностью намазывала, обмакивала, солила и
подсовывала новые и новые куски. Когда один гражданин послал другого к
черту, кормежка прекратилась и супруги стали напряженно глядеть в коридор.
Константин приветливо улыбнулся попутчикам и, показывая на стол, спросил:
- А что у вас портрет уважаемого человека объедками заплеван?
Супруг побледнел еще сильнее, а супруга приоткрыла розовый ротик, как
это делают женщины на картинах Рубенса.
- Приятного вам! - пожелал Константин и захлопнул дверь. - Пойдемте в
ресторан, - предложил он тут же Иерониму.
Иерониму понравилась нагловатая веселость гражданина с тараканьими
усами, и он согласился.
- Вы знаете, кто я? - спросил Константин, допивая ресторанный
портвейн. - Я - герой нашего текущего времени, великий комбинатор в своем
роде. - Он полез в карман и достал нераспечатанную колоду карт. - Вот
новенькая колода, еще не залапанная, не крапленая, в ней тридцать семь
карт, тридцать шесть обычных шестерок, семерок, валетов, в общем,
организованное население, я бы даже сказал, некая тайная организация с
одним жестоким законом, законом всеобщего битья, а именно: тузы бьют
королей, короли, извиняюсь, дам, дамы управляют валетами, валеты шпыняют
десяток, а больше всех достается шестеркам, они даже не пешки, те хоть
могут пробиться в ферзи, а шестерки - единственное, чего могут, так это
подставить свои голые зады под розги любой вышестоящей инстанции. Имеются,
конечно, различные масти, имеются и козыри, везунчики, те, которых
вытащили перед игрой и раздали по рукам. Счастье козырей не постоянно. Но
есть одна карта в этой колоде волшебная, - Константин цыкнул зубом и
подергал себя за правый ус, будто проверяя, хорошо ли он прикреплен, -
любимейшая моя карта, называется джокер. Придет такая, сердце сладко
замирает. Я его всегда спрячу подальше, за даму какую-нибудь, чтобы
партнеры не подглядели, потому что великая карта джокер. Вот джокер-то все
и решает, потому что он стоит, извиняюсь за каламбур, вне закона битья, он
парит над фатализмом действительной жизни, он тебе и десятка, и туз,
великий оборотень, призрак, приносящий конкретное счастье конкретным
людям.
Спутник Иеронима разгоряченно тряс колодой.
- Вы уж наверняка не шестерка, - высказал предположение Иероним.
Константин усмехнулся.
- Иронизируете. - Константин махнул рукой и вдруг предложил: - Давай
на ты, Ероним, а то я как-то не привык.
Иероним благосклонно пожал плечами.
- Да уж, шестерка - это не по мне, - продолжал обладатель тараканьих
усов. - Да и кому захочется? Вот ты, к примеру, тоже стремишься повыше
забраться.
- Я в эти игры не играю.
- Как?! - искренне удивился Костя. - Ты что, интеллигент? На сто
двадцать живешь?
- Интеллигент? - переспросил Иероним. - Хотелось бы верить. А вот
живу нормально.
- Как же так - нормально, а говоришь, не участвуешь, - казалось,
Константин даже обиделся. - Так не бывает. Если живешь нормально, значит,
кому-то продал душу, значит, этот кто-то хозяин твоей души, а если есть
хоть какой-нибудь хозяин, значит, ты раб, хоть на вот столечко, а раб,
шестерка. Я вот - строитель.
- Прораб? - подсказал Иероним.
- Нет, снабженец.
- А-а, - протянул Иероним.
- Ну, я же говорю, герой нашего времени. А ты кто?
- Какая разница, - Иероним опять пожал плечами.
- Ну ладно, не хочешь говорить, не надо. Скажи хоть, куда едешь?
- До Северной.
- О, и я до Северной. У меня там, понимаешь, стройка, - Константин
приложил указательный палец к губам и шепотом спросил: - Не слыхал
случайно?
- Нет, я давно не был на Северной.
- О-о, секретная штука, понимаешь. Такую прорву денег ухнули, столько
бетону пошло, трехмиллионный город можно было построить, ей-богу. Да
неужели ты не слышал?
- Я же говорю, десять лет дома не был.
- Десять лет? - переспросил Константин.
- Да, - не понимая, чему тут можно не верить, подтвердил Иероним.
- Десять лет похоже на срок.
Иероним засмеялся.
- Действительно похоже, хе-хе, действительно срок, только
добровольный.
- Вроде как затворничество, - начал догадываться Константин. -
Понятно, а говорил, интеллигент. Ладно, за какие же такие грехи ты себя на
десять лет обрек? - Константин выжидательно посмотрел на попутчика. - Не
хочешь говорить. А я скажу, я тебе откровенно скажу: что-то должно
произойти. - Последние слова Константин произнес каким-то торжественным
шепотом.
- Что должно произойти? - удивился попутчик.
- Ну, сам посуди, если уж мы с тобой, две случайные друг для друга
личности, встречаемся непреднамеренно в ресторане, если мы, ничем не
обязанные друг другу люди, говорить откровенно отказываемся, значит, народ
сильно перепуган. Да, да, сильно народ насторожен друг к дружке. А зря
народ пугаться не будет. Если народ насторожился, обязательно чего-нибудь
должно произойти. Это же как ревматическая боль, если ноет, то уж точно
дождь будет. - Константин разлил остатки портвейна.
- Странный ты человек, Константин, рассуждаешь как старик, а на вид
тебе тридцать лет с небольшим.
- Да и ты не старик, гы, - Константин оскалился. - Давай выпьем за
наше здоровье, а?
- Давай, тут я целиком с тобой заодно, - весело поддержал Иероним.
- Ну что же, выпьем за наш золотой возраст. Тридцать с небольшим -
это возраст Христа. Это, Ероним, самый что ни на есть опасный возраст у
человека. Да, да, - захмелевший от общения Константин достал длинной рукой
плечо попутчика. - Здесь, как раз посередине жизни, на равном удалении от
двух бесконечных, как писал Сирин, черных полупространств небытия
напрягается человеческий организм одним дурацким вопросом: для чего
живешь, если смерть неизбежна и до нее остался промежуток, который ты уже
протопал, и ты уже знаешь его цену, его натуральную длину? И вот под этим
напряжением у человека возникает брожение ума. Он начинает перебирать в
своем паршивом мозгу, чего бы такое сотворить несусветное, прежде чем
кануть в черное полупространство. И не дай бог, если человек - дурак
беспокойный, он же такого натворить успеет, что потом лет пятьсот
расхлебывать остальным придется. Ведь ты, Иероним, наверняка что-то
задумал, а? - Константин подморгнул. - Ведь наверняка какую-нибудь дрянь
запланировал? А? Ну, не обижайся, чудак человек, я же так, шучу. Давай,
давай, выпьем, старик. - Константин чокнулся с попутчиком и жадно запил
свою откровенную речь.
Казалось, Константин окончательно захмелел. Он вдруг вспомнил, как
испугались его строгого намека молодожены в купе.
- А она ничего. Слышь, Ероним, кровь с молоком, нет, ты, скажи, ты
видел, какие формы, а? Нет, определенно томление духа в ней имеет место. А
он малохольный какой-то, сморчок, похож на агронома. Пойдем, Ероним,
посмотрим, чего они там делают.
Когда они вернулись в купе, трапеза окончилась, столик, еще недавно
заваленный съестными припасами, был аккуратно вычищен, а супруги сидели
друг против друга и разгадывали кроссворд. Жена, уткнувшись в последнюю
страничку популярного издания, читала:
- Явление потери памяти, семь букв, третья буква "нэ".
Муж, каждое угаданное слово которого вызывало неподдельное восхищение
жены, заметив подвыпивших соседей, занервничал и принялся тереть лоб,
мучительно вспоминая обозначенное в туманном виде составителем кроссворда
явление.
- Склероз, - сказал Константин, усаживаясь рядом с женой агронома.
- Не подходит - третья буква "нэ", - победно заявил муж.
- Да нет, склероз - это у вас, а в кроссворде - амнезия, - пояснил
Константин.
Молоденькая женщина хихикнула, чем заслужила уничтожающий взгляд
маленького деспота. Константин усмехнулся, а Иероним с завистью посмотрел
на щуплого невзрачного паренька, на его нелегкое счастье любить и
ревновать это пухленькое создание. Пройдет лет десять, она располнеет, то,
что сейчас кажется пикантным, станет бесформенным, звонкий голосок
превратится в монотонный, похожий на пытку скрежет, дети отберут у нее
зубы и личные мечты, а муж станет равнодушным укором быстрому ее увяданию.
А пока он боготворит ее, каждый взгляд постороннего мужчины воспринимает
как попытку посягнуть на самое дорогое, что есть в его серой жизни, каждый
невольный благожелательный жест с ее стороны, адресованный не ему, считает
грубым, вероломным предательством и бог его знает чем еще. Да, Иероним
чертовски позавидовал этой потерянной вместе с молодостью способности.
- Не обижайтесь, - дружелюбно сказал Константин, - мы с вами, может
быть, еще подружимся. Вы, случайно, не агроном?
- Агроном, - процедил, свирепея, муж.
- Вот гражданин, - он показал на Иеронима, - к черту меня послал, и
ничего. Лучшие друзья теперь, а уж с агрономами у меня вообще любовь, - он
пододвинулся поближе к жене агронома.
Та испуганно посмотрела на мужа и принялась поправлять воротничок
халата на ярко обозначенных контурах груди.
- Сыграем в дурачка, - предложил Иероним, которому стало жалко теперь
агронома.
Тот, казалось, с благодарностью посмотрел на него. Константин с
пониманием ухмыльнулся, распечатал карты и поставил условие:
- Только с джокером.
- С джокером в дурака не играют, - осмелел агроном.
- Извиняюсь, где это записано, что с джокером не играют, а?
Константин настоял на своем, и они раз двадцать сыграли в дурака.
Картежная игра раздевает людей, обнажая самые мелкие черты характера.
Особенно игра на деньги или на интерес. На этот раз денег никто не
проигрывал, но интерес был. Константин решил блеснуть перед женой
агронома, которая сама оказалась азартной картежницей, хитрой, ухватистой,
по-крестьянски прижимистой в игре. А вот ее чахлый муж был не на высоте.
Проиграв кряду несколько партий, занервничал, расстроился, от этого делал
еще больше ошибок и окончательно спал с лица. Ко всему еще и проклятый
джокер, он как назло все время попадал к Константину, и тот выдавал его то
за козырного туза, то за погонную шестерку, крушил, засыпал, короче,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг