Смеясь, Мурзик направил на Циру индикатор... С тихим жужжанием рамка
принялась крутиться.
Мы трое замерли. Мурзик глупо раскрыл рот, глядя на рвущуюся из рук
рамку. По комнате медленно проплывал, вращаясь, разноцветный свет алмазов,
будто огни на детской карусели.
Цира, озаряемая этим праздничным светом, стояла бледная и
неподвижная. У нее даже губы побледнели. И желтоватое пятно на месте
синяка проступило более отчетливо.
- Это... - вымолвил Мурзик. - Цирка, так ты тоже...
И выронил индикатор.
Рамка упала на диван и замерла.
Цира взвизгнула и бросилась к магическому прибору - проверять, не
повредился ли. Прибор был цел. Со вздохом Цира опустилась на диван и
разревелась в три ручья. Мурзик сел рядом и стал ее утешать. По спине
водил своей толстой лапой, бубнил глупости про сотника - что, мол, сотник
в таких случаях говорил, бывало...
- Ты ведь наш брат теперь, Цира, - сказал Мурзик под конец. - Так что
и нюнить нечего.
- Я же помню... - всхлипывала Цира. - Мои прошлые жизни... Учитель
Бэлшуну показывал мне, как я была владычицей Адурра... На колеснице, в
золоте...
- Ну да, ну да, - утешающе кивал Мурзик. - Конечно, в золоте. А
теперь ты еще и Энкиду. Здорово же, Цирка!.. Все вместе мы теперь...
Цира метнулась ко мне взглядом. Я увидел, что ей страшновато, и
спросил не без ехидства:
- Что, Цира, умирать не хочется? Как других за слабость презирать -
так мы в первых рядах, а как самой пожертвовать...
Она отерла слезы и гордо ответила:
- Я знаю, ради чего отказываюсь от индивидуальности Циры. Я осознаю,
на что иду. Я иду на смерть с открытыми глазами. Я провижу то великое
будущее, которое сулит нам слияние в мистическом экстазе.
- Во как, - подтвердил Мурзик и вытащил из кармана джинсов мятую
бумажку. - Да, вот... Проверь-ка еще вот это.
- Что это?
- А, завалялось... "Ниппурская правда".
Цира брезгливо взяла газетку, расстелила ее на полу. Поводила по ней
рамкой.
- Шевелится... - сказал Мурзик.
- Не шевелится.
Мне тоже не хотелось, чтобы кривоногая коммунистка оказалась Энкиду,
как и мы. Честно говоря, я считал, что она рылом не вышла. Луринду хоть и
страхолюдина, каких поискать, а все же хорошего происхождения и вообще -
нашего круга девушка. Эта же... Да и просто, не люблю я комми.
- Не, - уверенно повторил Мурзик, - шевелится.
Я подошел ближе, пригляделся. Поднесенная к статье "КРОВОСОСЫ
МАСКИРУЮТСЯ" рамка еле заметно покачивалась в воздухе.
- Значит, эта... Ну да, она больше всех на нас злилась. Сильная
эмоциональная реакция на имя "Энкиду". Вот здесь - "взявшие себе для
отвода глаз имя национального героя Энкиду" и дальше: "беспардонная
спекуляция на национальной гордости вавилонского народа в целях обогащения
кровососов и эксплоататоров и привлечения к ним доверчивых заказчиков..."
- сказал я.
Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.
- И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с нами
сотрудничать. Или еще хуже - вызнают побольше, а потом раззвонят в своей
газетенке. Обзовут как-нибудь типа "НОВАЯ ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ" или "КРОВОСОСЫ
ОБЪЕДИНЯЮТСЯ"...
- А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, -
сказал я. - Мурзик, ты как - готов поработать во славу Энкиду?
Мурзик сказал, что готов.
- Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача - вымостить
дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл
новый заговор кровососов и что только она с ее партийным сознанием и
метким пером может его развалить. Понял?
Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с
Цирой пока перечитывали заметку в "Ниппурской правде".
Потом Мурзик неожиданно спросил:
- Господин, а где те справки из экзекутария?
Я почувствовал, что краснею.
- Не помню.
- Вы их не выбросили, а?
- Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить... На что тебе?
- Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут
эксплоатировали.
Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в
разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я
выгребал все из дивана и нес на помойку.
Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на
семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.
Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя.
Мурзик потоптался, держа справки в руке.
- Мне выйти? - спросил он вполголоса.
- Останься, - сказала Цира, барахтаясь подо мной.
- Ну вот еще, - возмутился я. - Выйди, Мурзик, и подожди на кухне. Я
не могу, когда ты тут маячишь.
Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым
кустом, показался мне в этот миг полным болваном.
Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома -
он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям.
Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если
только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.
На вопросы о том, как продвигается работа по обихаживанию кривоногой
энкидуносной стервы, Мурзик отвечал невнятно. Отговаривался подпиской о
неразглашении, которую дал при вступлении в партию.
Наконец мне это надоело, и я прибег к последнему средству -
авторитету сотника. По моей просьбе, Цира отправила нас с Мурзиком
прямиком в мурзиково любимое прошлое. Обоих.
...Я едва успел коснуться ногами земли, как меня окатило грязью.
Большая боевая колесница промчалась мимо, едва не располосовав мне бок
острыми ножами, вращающимися в осях колес. Вокруг кипела битва. Тяжелый,
как танк, мудила в доспехах мчался в мою сторону, замахиваясь бревном.
Я уставился на него, вытаращив глаза. Мудила яростно орал на бегу. В
этот самый миг меня сбили с ног, и я повалился лицом в сырую растоптанную
землю. Мгновением спустя на меня сверху рухнул мудила. Все во мне кракнуло
и оборвалось, когда он всей своей тяжестью вдавил меня в землю. Лежа на
мне, мудила конвульсивно сотрясался, потом затих. Мне стало сыро. Я
кое-как вывернулся, и увидел, что в спине мудилы торчит секира.
Коренастый дядька в кожаном доспехе, крякнув, изъял из мудилиной
спины секиру и усмешливо сказал, глядя, как я извиваюсь под мудилой в
попытках высвободиться:
- Другой раз не зевай.
Я вылез на волю и встал. С меня потоками текли грязь и вода. Дядька
вырвал у мертвого мудилы копье и всучил мне, обругав на прощание.
Я поднял копье, проорал боевой клич Энкиду и бросился в битву.
Мне было упоительно. Я убивал врагов без счета. То есть, я думаю, что
убил их на самом деле не очень много, просто я их не считал. И еще я знал,
что в этой жизни во мне куда больше от Энкиду, чем в жизни ведущего
специалиста Даяна. И что нас, Энкиду, в этом мире меньше. И еще я знал,
что коренастый дядька - не Энкиду, но тоже очень хороший человек.
А вечером мы собрались в лагере за возведенным наспех палисадом.
Начальство разбиралось, кто выиграл сражение, а мы просто отдыхали.
Несколько человек разложили костер. Постепенно к костру собралось десятка
три воинов, и я увидел среди них Мурзика.
Он был младше, чем тот, кого в будущем купят для меня родители, но не
узнать его было трудно: все те же толстые губы, темные глуповатые глаза,
тяжеловесное сложение - когда Мурзик наберет возраст, вместе с годами
придут к нему крепкое брюхо и бычья шея с тремя складками на затылке.
Сейчас ему было не больше двадцати лет, и он был еще строен и поджар,
хоть и широк в кости. Он носил длинные волосы, забранные в хвост. И тонкую
золотую серьгу в виде полумесяца в левом ухе.
Десятника звали Хашта. Он был легко ранен - в левое плечо. Сидел,
одновременно откусывая от лепешки и затягивая зубами узел на повязке.
Хашта и слушал местного балагура, и не слушал, мимолетно улыбаясь шуткам и
поблескивая белками глаз.
- Ну-ка! - произнес чей-то громкий голос.
Воины загомонили, уступая место, и к костру протиснулся кряжистый
дядька. Тот, что спас мне жизнь. Это и был сотник.
Оглядел собравшихся, хмыкнул. Его угостили лепешкой, вином в полой
тыкве. Отведал и того, и другого. Встретился глазами с Хаштой, еле заметно
кивнул ему.
Сотник сказал, что подслушивал у палатки начальства. Там решено, что
битву выиграли мы, и потому завтра отходим к реке Дуалу.
Известие было хорошее. Мы просидели у огня до глубокой ночи. Выпили
все вино, какое только нашлось. Потом заснули.
Я очнулся. Мы с Мурзиком лежали рядком на диване, будто супруги на
брачном ложе, а Цира без сил оседала на табуретке. Мы видели, как она
кренится набок, хватаясь слабеющими руками за табуретку, но не могли даже
пошевелиться, чтобы ее подхватить. В конце концов Цира с грохотом
повалилась на пол и тихонько, бессильно заплакала, скребясь пальцами по
полу.
Первым пришел в себя Мурзик. Отбросил одеяло, скатился с дивана и
подобрался к Цире. Улегся рядом большой неопрятной кучей. Она подползла к
нему и свернулась клубочком. Мурзик погладил ее, как кошку. Кое-как встал.
Поднял Циру и перетащил ее на диван.
Цира бухнулась рядом со мной, задев меня локтем по лицу. Я простонал,
мотнул головой. Сел.
Мурзик пошел на кухню за водой.
Цира, громко глотая, выпила принесенную Мурзиком воду.
- Загоняешь ты себя, - сказал ей Мурзик.
Цира подержала стакан в руке и вдруг с визгом запустила им в стену.
Стакан разбился, осквернив обои остатками воды.
- Гад! Гад! Гад! - завопила Цира, подпрыгивая на диване. Меня мягко
потряхивало рядом с ней. - Сукин сын! Мерзавец!
Мурзик изумленно моргал.
- Сволочь! Коммунистическая гадина!
- Да что с тобой? - тихо спросил Мурзик. - Что я тебе сделал?
- Мне?!. Мне?!. Ты всем!.. Всем нам!.. Всем! Ты... Ты!.. Ты сделал...
Ты... Энки...ду...
Она расплакалась - бурно, навзрыд.
Мурзик сел на пол возле дивана, заглянул Цире в лицо. Вытер своим
толстым пальцем слезы с ее щеки.
- Ты чего, Цирка... - прошептал он. - Ты чего плачешь?..
- Ты нас предал... Ты нас бросил... - захлебывалась Цира. - Ты погряз
в своих комми...
- Вы же сами мне велели... Вот и господин мой скажет... - бормотал
Мурзик виновато. - Я же для пользы...
Я сел рядом с Цирой на диване и резко спросил Мурзика:
- Нашел стерву?
- Да... И в доверие к ней втерся... Она меня на курсы всеобщей
грамотности отправила... Читать-писать обучаюсь за счет партии...
- Мы тебя не для грамотности туда направляли!
- Так это... господин... - сказал Мурзик. Он заметно сделался
прежним.
- Слушай ты, Хашта, - сказал я. - Хватит называть меня господином.
Привыкай теперь к Даяну.
- Хорошо, - сказал Хашта.
- И волосы отпусти. Не стриги под полуноль.
- Хорошо, - повторил Хашта.
- И серьгу себе купи. Я денег дам.
Он заморгал.
- Так это вы были?.. - спросил он тихо. - Тот паренек...
Паренек?
- А какой я был? - спросил я.
- Нет, вы сперва скажите... У костра - это вы сидели?
- Там много кто сидел.
- Нет, возле самого сотника. Еще вином его поили из тыквы.
- А... вином - это я его поил. Он мне жизнь спас.
Хашта-Мурзик засиял. Потянулся через Циру, схватил меня за руку.
Сжал.
- Он этот глоток вина потом долго вспоминал...
- Почему? - поразился я.
Хашта пожал плечами.
- Вино хорошее было... Он знаете как говорил? Много, говорил, я вина
в жизни выпил, но самое лучшее - то, что от души... Одно - в харчевне у
Харранских ворот, из рук пригожей девки, а другое - поил меня, говорит,
один раздолбай после боя у реки Дуалу...
- Ну, и какой я был?
- Да такой же, как теперь, только покрепче, что ли...
Придя домой, я застал у себя Мурзика с Цирой. Они сидели на кухне, за
столом, разложив какие-то бумаги и уткнувшись в них нос к носу.
- Обед в термосе, - сказала Цира, не поднимая головы.
Я вошел в комнату, снял с подоконника толстый цирин термос, достал
бумажную тарелку и вытряхнул на нее содержимое термоса. В комнате запахло
съестным. Тушеная картошка с куриными фрикадельками. В томатном соусе.
Умеет Цира порадовать мужчину.
Сел на диван с тарелкой на коленях и начал есть. Руками. Съел быстро,
обтер руки об одеяло и направился на кухню. Выбросил пустую тарелку. Ведро
было переполнено.
- Вынес бы ты, что ли, мусор, Хашта, - сказал я.
Мурзик-Хашта оторвался от бумаг. Посмотрел на меня виновато.
- Я сейчас, Цира, - сказал он. Встал, взял ведро. Потопал на помойку.
Лежавшая сверху скомканная бумажка вывалилась из ведра и упала на пол.
Тотчас же кошка, доселе невидимая, - караулила, что ли? - возникла из
небытия и принялась с топотом гонять бумажку.
Я всегда считал, что кошки - бесшумные твари. Что они крадутся на
мягких подушечках лапок. Наша кошка, Плод Любви, бегала с топотом, какой
не снился самому завзятому барабашке.
Когда за Мурзиком захлопнулась входная дверь, я заглянул в бумаги.
Это были грамматические упражнения.
- Ну что ты во все суешься? - недовольно спросила Цира. - Кто тебя
звал?
- Во даешь, Цирка! - сказал я развязно. - В конце концов, это моя
квартира. А Мурзик - мой раб.
- Он уже почти не раб.
- Я еще не подписал все бумаги. И гражданство ему еще не выправил.
- Все равно, Энкиду...
- Только этого нам и не хватало, - сказал я. - Энкиду-коммунист. А ты
что тут делаешь, Цира? Помогаешь Мурзику листовки писать? Призываешь к
мятежу с бомбометанием? Злокозненным комми потворствуешь?
- Я у Мурзика ошибки проверяю, - сказала Цира холодно. - У него,
между прочим, завтра контрольная по вавилонскому.
- Покажи.
Я взял листок и стал вчитываться в мурзиковы каракули. Неумелой рукой
беглого каторжника было выведено:
КАГДА РАБОЧИЙ КЛАС АСВАБАДИЦА,
ТО СДОХНЕТ ВОВИЛОНСКАЯ БЛУТНИЦА.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг