с десятком вооруженных мужчин, пусть даже оборванных и голодных.
- Ладно, пусть, - проворчала она. - Только в дом ни ногой. И посуды
не дам. Пусть из ведра хлебают.
В эту ночь они досыта наелись горячих потрохов и заснули вповалку на
соломе.
Разбудил их все тот же парень, трактирный слуга. Ранним утром всунул
в приоткрытую дверь лохматую голову, впустив в душное пыльное помещение
свет холодного осеннего утра, шевельнул тяжелым плечом.
- Хозяйка велела передать, чтоб вы убирались. Ночь прошла.
В полумраке зашевелились тела, громыхнули цепи.
Парень хмыкнул.
- Чудно, - сказал он. - Будто обоз арестантский. Давайте, бродяги,
уходите поскорей. Она сказала: если вы еще четверть часа будете пердеть в
ее солому, она сама в вас пернет из аркебузы.
И хихикнув, прикрыл за собой дверь.
Варфоломей сел, протер глаза.
- Экая скверная неблагочестивая баба, - заметил он. - Трясется за
свое добро, по всему видать. Может, задержаться здесь, дабы сия заблудшая
душа...
- Мы торопимся, - сказал Иеронимус.
На опавших листьях, на траве поблескивал иней. Через час солнце
растопит его, станет теплее. Только это и утешало Бальтазара Фихтеле.
Бывшего студента распирало от возмущения. Надо же, какая гордячка. Со
старыми товарищами как со скотом. И впрямь стоило бы проучить ее. Чтоб
неповадно было впредь.
Не успели путешественники выбраться из сарая и кое-как протереть
глаза, как из дома показалась сама хозяйка.
- Вы еще не убрались? - гаркнула она. Шагнула, грохнув о крыльцо
деревянными башмаками.
- Может, хоть воды горячей у нее попросить? - нерешительно шепнул
Бальтазар Ремедию.
Ремедий поглядел на хозяйку с тоскливой злобой. Он-то хорошо ее знал,
стерву. Только головой покачал.
- Да ведь она нас и не узнала, - продолжал Бальтазар с тихой
надеждой. - А вот если к ней признаться, напомнить о том времени, когда
скитались вместе, воевали бок о бок, терпели лишения... Ведь когда-то мы
все...
Не дослушав, Ремедий досадливо махнул рукой.
- Не узнала она нас, как же. У этой суки глаз, как у орла, а нюх
почище собачьего. Идем лучше, не позорься. Так отбреет...
Под пристальным взглядом Эркенбальды, державшей аркебузу, разбойники
один за другим покидали двор. Последним шел Фихтеле - опустив голову,
шаркая ногами. Он нарочно прошел возле самого крыльца и, не поднимая глаз,
чтобы не разорвалось от злости сердце, пробормотал:
- Прощай, Эркенбальда.
- Будь здоров, Фихтеле, - равнодушно отозвалась женщина.
По дороге шел человек и плакал. Был он среднего роста, волосом
светел, рот имел большой - про таких говорят "губошлеп". Одет в дорогие
одежды, но шел пешком и не имел при себе никакого имущества.
Разбойники нагнали его, окружили со всех сторон. Но и в толпе
незнакомцев продолжал человек заливаться слезами, не глядя ни влево, ни
вправо. Безутешен был он, как душа, ввергнутая в муки чистилища.
Тогда Иеронимус фон Шпейер спросил его:
- Как тебя зовут?
Человек ответил:
- Михаэль Клостерле, отец мой.
- Куда ты идешь? - спросил Иеронимус.
- Куда глаза глядят, - был жалобный ответ. - Ибо нет у меня ни кола
ни двора.
- Как же случилось, что потерял ты и кол и двор?
Разбойники обступили собеседников теснее, любопытствуя услышать
ответ.
- Было у меня некоторое имущество, - начал рассказывать Михаэль, - я
занимался торговлей и дело мое поначалу процветало. Но потом мой лучший
друг, мой компаньон, которому я доверял, и моя невеста, которую я любил,
сговорились за моей спиной и вместе предали меня. Я потерял все, чем
владел, лишился любимой девушки, утратил веру в людей - и вот иду по
дороге один.
Эта история очень понравилась Варфоломею. Он протолкался к Михаэлю
поближе и впился в него жадным взглядом. Но Иеронимус не дал наместнику
рта раскрыть, заговорив первым:
- К чему ты стремишься?
- К духовному совершенству, - сказал Михаэль. - О отец мой, знали бы
вы, как стремится душа моя к совершенству!
- Почему же ты плачешь? Разве ты не определил еще своей цели?
Михаэль удивленно посмотрел на монаха сквозь слезы, покусал свои
толстые губы.
- Определил, но...
- Назови ее, - сказал Иеронимус. - Одень ее в одежды из слов.
Михаэль подумал немного.
- Сначала я хочу разбогатеть. Заработать хотя бы несколько тысяч
гульденов. Возможно, на торговле. Да, скорее всего, именно на торговле. А
потом от всего отказаться и дать обет нищенства...
Глаза Варфоломея пылали. Он подпрыгивал на каждом шагу, желая
вклиниться в разговор, - понравился ему Клостерле. Так понравился, что сил
нет.
Но между Варфоломеем и Клостерле оставался Иеронимус фон Шпейер,
который продолжал свои ненужные расспросы, мешал завести настоящую
душеспасительную беседу, не позволял завербовать в орден нового
подвижника.
Иеронимус сказал совсем тихо, так что Михаэлю пришлось наклонить
голову, чтобы расслышать:
- Те, кто был богат, а затем отказался от роскоши и дал обет
нищенства, не имели изначально таких намерений. Как можно разбогатеть, не
стремясь к тому всей душой? Если твоя цель - заработать тысячу гульденов,
значит, ты должен молиться на тысячу гульденов, не позволяя себе
отвлекаться. Никому еще не удавалось наполнить сундуки золотом, мечтая
избавиться от него.
Михаэль приоткрыл рот, лихорадочно изыскивая ответ. Варфоломей
сверлил Иеронимуса гневным взглядом: какие глупости проповедует монах!
- Как же мне достичь совершенства? - спросил Михаэль, растерявшись.
Иеронимус ответил:
- Освободись от лицемерия.
Варфоломей наконец оттеснил Мракобеса и встрял в разговор.
- Приди в наши объятия, сын мой! - вскричал он. И раскинул руки,
насколько позволяли ему цепи.
Дорога вела по долине. Справа и слева вздымались лесистые горы,
густая зелень лесов уже тронута осенней сединой.
- Сдается мне, мы проходили здесь когда-то с Агильбертом, - проворчал
Ремедий наутро третьего дня пути, разглядывая местность.
Бальтазар, к которому он обращался, пожал плечами.
Ремедий продолжал:
- Вон там, видишь - маленький городок? Разве ты не помнишь? Это
Айзенбах, мы разграбили его, когда ушли от Эйтельфрица...
- Меня с вами тогда не было, - сказал Фихтеле. Прищурил глаза - хотел
получше разглядеть городок.
- И правда, - согласился Ремедий. - Забыл. Мы тебя после подобрали.
Айзенбаха достигли в час пополудни. За те семь лет, что минули со
времени разгрома, город отстроился, восстановил стену, углубил рвы,
ощетинился решетками. Братской могилы, куда ландскнехты закопали, не
разбирая, и горожан, и своих, не осталось и следа. Ровная зелень травы,
красная черепица, виноградные горы, все выше и выше, к самому небу.
Разбойники поглядывали на Айзенбах, как голодный на кусок пирога -
слишком большой, чтобы можно было проглотить одним махом. У Варфоломея
чуть слюни не потекли, когда он прошел по мосту, заплатив городской страже
пошлину за вход - откуда-то из-под лохмотьев вытащил несколько затертых
монет.
В поисках харчевни вышли на площадь - тесную даже для такого
маленького городка, как Айзенбах, - и попали на представление бродячих
комедиантов.
Телега загромоздила подходы к маленькому фонтану, посреди которого
высилась новенькая деревянная статуя святого Георгия, раскрашенная синей,
золотой и красной краской. На телеге, чтобы всем было видно, разместился
механический театр.
Нищенствующие подвижники затесались в толпу зевак и, задрав головы, с
интересом уставились на спектакль.
Ремедий дернул Бальтазара за рукав, шепотом спросил:
- Сегодня что, воскресенье?
Бальтазар пожал плечами.
- Наверное...
Ремедий что-то посчитал про себя, загибая пальцы. Охнул.
- Третьего дня, стало быть, пятница была...
- Ты что, Ремедий Гааз, совсем дурак? - раздраженно сказал Бальтазар.
Ремедий кивнул, искренне удрученный.
- Я мясо ел, - сказал он. - В постный день.
- Какое мясо?
- Эркенбальдины потроха, - пояснил Ремедий и плюнул от души. -
Проклятая баба, загонит меня-таки в ад...
Бальтазар даже отвечать не стал. Что с дураком разговаривать. Он
хотел посмотреть театр.
Разомкнулись деревянные шторки, открывая спрятанный в тяжелом резном
корпусе вертеп, где жили своей таинственной жизнью два деревянных шута и
большое тележное колесо. И шут в красном колпаке обхватил обод колеса,
пытаясь вскарабкаться наверх; и шут в синем колпаке уцепился за колесо с
другой стороны, стараясь обернуть его на себя. Несколько секунд колесо
хранило равновесие, а потом стало поворачиваться, вознося красного шута и
подминая синего.
- Что наверху, то внизу, - с важным видом произнес Михаэль Клостерле,
наблюдая за механическими фигурами.
Представление в маленьком вертепе заканчивалось. Синий шут лежал
раздавленный под колесом, на его курточке проступило багровое пятно, из
нарисованного рта вытекла струйка нарисованной крови. Красный его соперник
лежал животом на вершине и победно болтал руками и ногами.
- Что было наверху, окажется внизу, - сказал Михаэль.
- В таком случае, какой смысл в победе, если она всего лишь на миг? -
поинтересовался наместник Варфоломей, который за эти дни полюбил
философствовать на пару с новообращенным.
- Если колесо повернется снова, чтобы сбросить победителя, оно
вознесет на вершину раздавленный труп, - медленно и значительно проговорил
Клостерле. - Подумай сам, велик ли смысл оказаться наверху первым?
Варфоломей опустил веки, покивал, довольный мудростью своего
собеседника.
- Вопрос в том, от чего зависит твое вознесение?
Иеронимус, стоявший впереди, вдруг повернул к наместнику голову, на
мгновение глянул прямо ему в глаза.
- От колеса, - сказал он.
Варфоломей сразу утратил охоту продолжать разговор. Не любил он
спорить с Иеронимусом.
Деревянные дверцы, тихо скрипнув, закрылись. Двое шутов исчезли за
ними. Комедианты стали обходить толпу, собирая деньги.
Тем временем Варфоломей протолкался вперед, вскарабкался на телегу,
вознес руки над головой, оглушительно загремел цепями. Толпа снова
притихла, думая, что это продолжение спектакля.
- Дети мои! - завопил наместник Варфоломей. - Покайтесь! Подумайте,
какому греховному делу сейчас предаетесь, несчастные! Ибо так было
устроено, что, подобно десяти хорам ангельским, созданы десять хоров среди
человеков. Первые три управлять поставлены, и это - священники, монахи и
мирские судьи. Остальные же предназначены подчиняться, и среди них назову
тех, кто изготавливает одежду и обувь, тех, кто работает с металлом, тех,
кто строит дома, кто кормит голодных и желающих утолить голод, кто сеет
хлеб и убирает урожай, а также те, кто врачует. И подобно тому, как
десятый ангельский хор предался сатане, десятый хор людей отпал от
святости. В него входят актеры и комедианты, и вся их жизнь - сплошной
грех, и души их обречены на погибель...
Он долго еще кричал, к полному недоумению толпы. Стали уже
раздаваться свистки. Двое комедиантов, довольно дюжие молодцы, принялись
спихивать проповедника со своей телеги. Варфоломей отчаянно сопротивлялся
и призывал всевозможные проклятия и небесные кары на головы нечестивцев,
действующих, несомненно, по наущению дьявола. Несмотря на свое довольно
хилое сложение, бывший купец обладал удивительной верткостью и цеплялся за
телегу, как пиявка. Стоило отодрать его пальцы от края доски, как он тут
же впивался в оглобли. В результате все трое рухнули с телеги в фонтан и
едва не утонули. Толпа от души веселилась, приветствуя битву свистками и
воплями.
Первым из фонтана выбрался, отфыркиваясь и отплевываясь, комедиант в
синем, багровый от ярости. За ним показался второй, в красном. Ругаясь на
чем свет стоит, он вытаскивал из воды наместника Варфоломея, который едва
не утонул, запутавшись в своих цепях.
Варфоломея расстелили на той самой телеге, откуда только что
сбросили, влили в приоткрытый рот вина из фляги. Тот, что в красном, стоял
возле него на коленях. Синий крикнул, что сейчас прелестная Клотильда
исполнит любовную балладу для увеселения публики.
Из недр телеги выпорхнула прелестная Клотильда - рослая девица в
пышном красном платье, расшитом золотыми розами. В руках у нее была лютня,
с которой она довольно ловко управлялась.
Голос Клотильды, хрипловатый, но сильный разнесся над площадью,
увеселяя публику повествованием о нестерпимых душевных терзаниях графа
Лары, сыновья которого были зверски убиты предателями. Баллада во всех
подробностях перечисляла пытки, которым были подвергнуты юные графы Лара.
- ЛЮБОВНУЮ, дура, - прошипел, проходя мимо нее с кружкой для сбора
денег, комедиант в синем.
Клотильда, не моргнув глазом, перешла от перечислений пыточного
инвентаря к воспеванию страданий девицы Милльфлёр, разлученной с
возлюбленным.
О дно жестяной кружки стучали монеты - горожане подавали щедро,
довольные представлением свыше меры.
Едва отдышавшись и отплевавшись, бессильно простертый на телеге
Варфоломей принялся было вновь поливать бранью своего спасителя. Но тот не
давал ему сказать ни слова. Стоило наместнику раскрыть рот, как комедиант,
посмеиваясь, вливал туда вина из своей фляги. Напоить же Варфоломея до
бесчувственного состояния оказалось совсем простым делом. Подвижник так
истощен был длительным голоданием, что одной фляги хватило. Вскоре он не
вязал уже лыка. Лежал, вытянувшись во весь рост, и бессмысленно ворочал
глазами.
Девица Клотильда закончила песню, послала толпе воздушный поцелуй и
подошла к телеге. Бегло поглядела на Варфоломея.
- Какой красавчик, - только и сказала. Потаскушка.
Следом за ней вернулся и комедиант в синем, на ходу ссыпая деньги из
кружки в обширный кошель на завязках.
- Что это за беглый каторжник? - удивленно спросил комедиант в синем.
Его звали Балатро.
Второй, известный под прозвищем Арделио, ответил:
- Блаженный какой-то.
Балатро присвистнул.
- И куда нам его деть?
- На дорогу вывалим, - предложил Арделио. - Подальше от города
отвезем и выкинем.
- Может, здесь есть какой-нибудь приют для убогих? - подала голос
девица Клотильда. Тонкое лицо подвижника зацепило ее сердце, всегда
открытое любви и состраданию.
- Какой в этой дыре может быть приют для убогих? - сказал Арделио. -
Выкиньте его обратно в фонтан, всего и дел.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг