да поглядывай хорошенько! Тут, брат, хлопать ушами не приходится. Не
забывай: мы здесь в стане настоящих оппонентов, это тебе не Кехада и не
Хнойпек, на вот, возьми автомат, мне нужна свобода движений, и вообще
лезть с автоматом на кафедру - я ведь, слава богу, не Гейгер... Позволь, а
где же мои тезисы? Вот тебе и на! Как же я без тезисов?..
Пантеон высился перед ним и над ним всеми своими колоннами, разбитыми
выщербленными ступенями, оскалившимися ржавой арматурой, из-за колонн
несло ледяным холодом, там было темно, оттуда пахло ожиданием и тленом, а
гигантские золоченые створки были уже отворены, и оставалось только войти.
Он зашагал со ступеньки на ступеньку, внимательно следя за собой, чтобы -
упаси бог! - не споткнуться, не растянуться здесь, на глазах у всех, он
все ощупывал свои карманы, но тезисов нигде не было, потому что они,
конечно, остались в железном ящике... нет, в новом костюме, я ведь хотел
надеть новый костюм, а потом решил, что так будет эффектнее...
...Черт побери, как же я буду без тезисов? - подумал он, вступая в
темный вестибюль. Что же там у меня было, в моих тезисах? - думал он,
осторожно ступая по скользкому полу черного мрамора. Кажется, во-первых,
про величие, весь напрягаясь, вспоминал он, чувствуя, как ледяной холод
заползает ему под рубашку. Здесь было очень холодно, в этом вестибюле,
могли бы предупредить, все-таки не лето на дворе, песком могли бы, между
прочим, посыпать, руки бы не отвалились, а то того и гляди затылком здесь
навернешься...
...Ну, куда у вас тут? Вправо, влево? Ах да, пардон... Значит, так.
Во-первых, о величии, думал он, устремляясь в совсем уже темный коридор.
Вот это другое дело - ковер. Догадались! А факельщиков, конечно, поставить
не сообразили. Всегда у них здесь так: либо поставят факельщиков или даже
юпитера, либо - вот как сейчас... Таким образом: величие.
...Говоря о величии, мы вспоминаем так называемые великие имена.
Архимед. Очень хорошо! Сиракузы, эврика, бани... в смысле, ванны. Голый.
Дальше. Атилла! Дож венецианский. То есть я прошу прощения: это Отелло -
дож венецианский. Атилла - гуннов царь. Едет. Нем и мрачен, как могила...
Да чего там далеко ходить за примерами? Петр! Величие. Великий. Петр
Великий. Первый. Петр Второй и Петр Третий не были великими. Очень может
быть потому, что не были первыми. Великий и первый чрезвычайно часто
выступают как синонимы. Хотя-а-а... Екатерина Вторая, Великая. Вторая, но,
тем не менее, великая. Это исключение важно отметить. Мы часто будем иметь
дело с исключениями такого рода, которые, так сказать, только подтверждают
правило...
Он крепко сцепил руки за спиной, упер подбородок в грудь и, втянув
нижнюю губу, несколько раз прошелся взад и вперед, каждый раз изящно
огибая свой табурет. Потом он отодвинул табурет ногой, уперся напряженными
пальцами в стол и, сдвинув брови, поглядел поверх слушателей.
Стол был совершенно пустой, обитый серым цинком и тянулся перед ним
как шоссе. Дальнего конца его не было видно, в желтоватом тумане мигали
там колеблемые сквозняком огоньки свечей, и Андрей с мимолетной досадой
подумал, что это, черт возьми, непорядочно, что уж кто-кто, а он-то должен
был бы иметь возможность видеть, кто там - на том конце стола. Видеть его
гораздо более важно, чем этих... Впрочем, это не моя забота...
Рассеянно и снисходительно он оглядел ряды этих. Они смирно восседали
по обе стороны стола, повернув к нему внимательные лица - каменные,
чугунные, медные, золотые, бронзовые, гипсовые, яшмовые... и какие там еще
бывают у них лица. Например, серебряные. Или, скажем, нефритовые... Слепые
глаза их были неприятны, да и вообще, что там могло быть приятного в этих
громоздких тушах, колени которых торчали на метр, а то и на два выше
поверхности стола. Хорошо было уже то, что они молчали и не шевелились.
Всякое движение сейчас было бы невыносимым. Андрей с наслаждением, даже с
каким-то сладострастием прислушивался, как истекают последние капли
превосходно задуманной паузы.
- Но каково правило? В чем оно состоит? В чем его субстанциональная
сущность, имманентная только ему и никакому другому предикату?.. И здесь
мне, боюсь, придется говорить вещи, не совсем привычные и далеко не
приятные для вашего слуха... Величие! Ах, как много о нем сказано,
нарисовано, сплясано и спето! Что был бы человеческий род без категории
величия? Банда голых обезьян, по сравнению с которыми даже рядовой Хнойпек
показался бы нам венцом высокой цивилизации. Не правда ли?.. Ведь каждый
отдельный Хнойпек не имеет меры вещей. От природы он научен только
пищеварить и размножаться. Всякое иное действие упомянутого Хнойпека не
может быть оценено им самостоятельно ни как хорошее, ни как плохое, ни как
полезное, ни как напрасное или вредное, - и именно вследствие такого вот
положения вещей каждый отдельный Хнойпек при прочих равных условиях рано
или поздно, но с неизбежностью попадает под военно-полевой суд, каковой
суд уже и решает, как с ним поступить... Таким образом, отсутствие суда
внутреннего закономерно и, я бы сказал, фатально восполняется наличием
суда внешнего, например, военно-полевого... Однако, господа, общество,
состоящее из Хнойпеков и, без всякого сомнения, из Мымр, просто не
способно было уделять такого огромного внимания суду внешнему - неважно,
военно ли это полевой суд или суд присяжных, тайный суд инквизиции или суд
Линча, суд Фемы или суд так называемой чести. Я не говорю уже о
товарищеских и прочих судах... Надлежало найти такую форму организации
хаоса, состоящего из половых и пищеварительных органов как Хнойпеков, так
и Мымр, такую форму этого вселенского кабака, чтобы хоть часть функций
упомянутых внешних судов была бы передана суду внутреннему. Вот, вот когда
понадобилась и пригодилась категория величия! А дело в том, господа, что в
огромной и совершенно аморфной толпе Хнойпеков, в огромной и еще более
аморфной толпе Мымр время от времени появляются личности, для которых
смысл жизни отнюдь не сводится к пищеварительным и половым отправлениям по
преимуществу. Если угодно - третья потребность! Ему, понимаете, мало
чего-нибудь там переварить и попользоваться чьими-нибудь прелестями. Ему,
понимаете, хочется еще сотворить что-нибудь такое-этакое, чего раньше, до
него, не было. Например, инстанционную или, скажем, иерархическую
структуру. Козерога какого-нибудь на стене. С яйцами. Или сочинить миф про
Афродиту... На кой хрен ему это все сдалось - он и сам толком не знает. И
на самом деле, ну зачем Хнойпеку Афродита Пенорожденная или тот же самый
козерог. С яйцами. Есть, конечно, гипотезы, есть, и не одна! Козерог ведь,
как-никак, - это очень много мяса. Об Афродите я уже и не говорю...
Впрочем, если уж быть до конца честным и откровенным, происхождение этой
третьей потребности для нашей материалистической науки остается пока
загадкой. Но в настоящий момент это и не должно нас интересовать. В
настоящий момент нам важно, друзья мои, что? Что в общей серой толпе вдруг
появляется личность, которая не удовлетворяется, пакость такая, овсяной
кашей или грязной Мымрой, каковая имеет все ноги в цыпках, не
удовлетворяется, значит, широко доступным реализмом, а начинает
идеализировать, абстрагироваться, зараза, начинает - мысленно обращает
овсяную кашу в сочного козерога под чесночным соусом, а Мымру - в
роскошную особу с бедрами и хорошо помытую - из океана она у него. Из
воды... Да мать же моя мамочка! Да ведь такому человеку цены нет! Такого
человека надо поставить на высокое место и водить к нему Хнойпеков и Мымр
побатальонно, чтобы учились они, паразиты, понимать свое место. Вот вы,
задрипы, умеете так, как он? Вот ты, ты, рыжий, вшивый, умеешь котлету
нарисовать, да такую, чтобы сразу же жрать захотелось? Или анекдотец хотя
бы сочинить? Не умеешь? Так куда же ты, говно, лезешь с ним ровняться?
Пахать иди, пахать! Рыбу удить, ракушки промышлять!..
Андрей оттолкнулся от стола и, восторженно потирая руки, снова
прошелся взад и вперед. Очень здорово все получилось. Великолепно! И без
никаких там тезисов. И все эти долдоны слушали, затаив дыхание. Хоть бы
один пошевелился... Да уж, я - такой. Я, разумеется, не Кацман, я больше
помалкиваю, но уж если меня доведут, если меня, черт побери, спросят...
Правда, на том, невидимом конце стола тоже, кажется, принялся кто-то
говорить. Еврей какой-то. Может быть, Кацман пробрался? Ну, это мы еще
посмотрим - кто кого.
- Итак, величие, как категория, возникла из творчества, ибо велик
лишь тот, кто творит, то бишь создает новое, небывалое. Но спросим себя,
государи мои, кто же тогда будет их мордой в дерьмо тыкать? Кто им скажет:
куда, тварюга, лезешь, куда прешь? Кто сделается, так сказать, жрецом
творца - я не боюсь этого слова? А сделается им тот, сударики мои, кто
рисовать упомянутую котлету или, скажем, Афродиту не умеет, но и ракушки
промышлять тоже ни в какую не хочет - творец-организатор,
творец-выстраиватель-в-колонны, творец, дары вымогающий и оные же и
распределяющий!.. И вот тут мы вплотную подходим к вопросу о роли Бога и
дьявола в истории. К вопросу, прямо скажем, запутанному, архисложному, к
вопросу, в котором, на наш взгляд, все заврались... Ведь даже неверующему
младенцу ясно, что Бог - это хороший человек, а дьявол, наоборот, плохой.
Но ведь это же, господа, козлиный бред! Что мы про них на самом деле
знаем? Что Бог взял хаос в свои руки и организовал его, в то время как
дьявол, наоборот, ежедневно и ежечасно норовит эту организацию, эту
структуру разрушить, вернуть к хаосу. Верно ведь? Но, с другой стороны,
вся история учит нас, что человек как отдельная личность стремится именно
к хаосу. Он хочет быть сам по себе. Он хочет делать только то, что ему
делать хочется. Он постоянно галдит, что от природы свободен. И зачем
далеко за примерами ходить - возьмите все того же пресловутого Хнойпека!..
Вы понимаете, надеюсь, к чему я клоню? Ведь чем, спрошу я вас, занимались
на протяжении всей истории самые лютые тираны? Они же как раз стремились
указанный хаос, присущий человеку, эту самую хаотическую аморфную
хнойпекомымренность надлежащим образом упорядочить, организовать,
оформить, выстроить - желательно, в одну колонну, - нацелить в одну точку
и вообще уконтрапупить. Или, говоря проще, упупить. И, между прочим, это
им, как правило, удавалось! Хотя, правда, лишь на небольшое время и лишь
ценой большой крови... Так теперь я вас спрашиваю: кто же на самом деле
хороший человек? Тот, кто стремится реализовать хаос - он же свобода,
равенство и братство, - или тот, кто стремится эту хнойпекомымренность
(читай: социальную энтропию!) понизить до минимума? Кто? Вот то-то и оно!
Прекрасный получился период. Сухой, точный и в то же время не
лишенный страстности... Ну что это он там бубнит - на том конце? Надо же,
хамло какое! И работать мешает, и вообще...
С очень неприятным чувством Андрей вдруг обнаружил в ровных рядах
внимательных слушателей несколько повернутых к нему затылков. Он
присмотрелся. Сомнений не было - затылки. Раз, два... шесть затылков! Он
изо всех сил откашлялся и строго постучал костяшками пальцев по
оцинкованной поверхности. Это не помогло. Ну, погодите, подумал он с
угрозой. Я вас сейчас! Как это будет по-латыни?..
- Quos ego! - рявкнул он. - Вы, кажется, вообразили себе, будто вы
что-то себе значите? Мы, мол, большие, а вы-де все копошитесь там внизу?
Мы, мол, каменные, а вы - плоть гниющая? Мы, дескать, во веки веков, а вы
- прах, однодневки? Вот вам! - он показал им дулю. - Да кто вас помнит-то?
Понавозводили вас каким-то давно забытым охламонам... Архимед - подумаешь!
Ну, был такой, знаю, голый по улицам бегал безо всякого стыда... Ну и что?
При надлежащем уровне цивилизации ему бы яйца за это дело оторвали. Чтобы
не бегал. Эврика ему, понимаешь... Или тот же Петр Великий. Ну ладно, царь
там, император всея Руси... Видали мы таких. А вот как была его фамилия?
А? Не знаете? А памятников-то понаставили! Сочинений понаписали! А
студента на экзамене спроси - дай бог, если один из десяти сообразит,
какая у него была фамилия. Вот тебе и великий!.. И ведь со всеми с вами
так! Либо никто вас вообще не помнит, только глаза лупят, либо, скажем,
имя помнят, а фамилию - нет. И наоборот: фамилию помнят - например, премия
Каллинги, - а имя... да что там имя! Кто он такой был-то? То ли писатель
он был, то ли вообще спекулянт шерстью... Да и кому это надо, сами вы
посудите? Ведь если всех вас запоминать, так забудешь, сколько водка
стоит.
Теперь он видел перед собой больше десяти затылков. Это было обидно.
А Кацман на том конце стола бубнил все громче, все напористей, но все так
же неразборчиво.
- Приманка! - заорал Андрей изо всех сил. - Вот что такое ваше
хваленое величие! Приманка! Глядит на вас Хнойпек и думает: это надо же,
какие люди бывали! Вот я теперь пить брошу, курить брошу, Мымру свою по
кустам валять перестану, в библиотеку пойду запишусь и тоже всего этого
достигну... То есть это предполагается, что он так должен думать! Но
думает-то он, на вас глядючи, совсем не то. И ежели караула вокруг вас не
выставить, в загородку вас не взять, так он понавалит вокруг, мелом слова
напишет да и пойдет обратно к своей Мымре, очень довольный. Вот вам и
воспитательная функция! Вот вам и память человечества!.. Да на кой хрен, в
самом деле, Хнойпеку память? На кой хрен ему вас помнить, скажите вы мне
на милость? То есть, конечно, были такие времена, когда помнить вас всех
считалось хорошим тоном. Деваться было некуда, запоминали. Александр, мол,
Македонский, родился тогда-то, помер тогда-то. Завоеватель. Буцефал.
"Графиня, ваш Буцефал притомился, а кстати, не хотите ли вы со мной
переспать?" Культурно, образно, по-светски... Теперь, конечно, в школах
тоже приходится зубрить. Родился тогда-то, помер тогда-то представитель
олигархической верхушки. Эксплуататор. Здесь уж совсем непонятно, кому это
нужно. Экзамены, бывало, сдашь - и с плеч долой. "Александр Македонский
тоже был великий полководец, но зачем же табуретки ломать?" Фильм был
такой, "Чапаев". Смотрели? "Брат умирает - Митька, ухи просит..." Вот и
все применения вашему Александру Македонскому...
Андрей замолчал. Все эти разговоры были ни к чему. Никто его не
слушал. Перед ним были только затылки - чугунные, каменные, железные,
нефритовые... бритые, лысые, курчавые, с косицей, с выщерблинами, а то и
вовсе скрытые за кольчугами, шлемами, треуголками... Не нравится, горько
подумал он. Правда глаза колет. К песнопениям привыкли, к одам. Егзиге
монументум... А что я такого вам сказал? Ну, не врал, конечно, не подличал
перед вами - что думал, то и сказал. Я ведь не против величия. Пушкин,
Ленин, Эйнштейн... Я идолопоклонства не люблю. Делам надо поклоняться, а
не статуям. А может быть, даже и делам поклоняться не надо. Потому что
каждый делает, что в его силах. Один - революцию, другой - свистульку. У
меня, может, сил только на одну свистульку и хватает, так что же я - говно
теперь?..
А голос за желтым туманом знай бубнил свое, и уже были слышны
отдельные слова: "...невиданное и необычайное... из катастрофического
положения... только вы... заслужило вечной благодарности и вечной
славы..." Вот этого я особенно не терплю, подумал Андрей. Особенно я
ненавижу, когда вечностями швыряются. Братья навек. Вечная дружба. Навеки
вместе. Вечная слава... Откуда они все это берут? Что они видят вечного?
- Хватит врать! - крикнул он через стол. - Совесть надо иметь!
Никто не обратил на него внимания. Он повернулся и побрел обратно,
чувствуя, как сквозняк пробирает его до костей, вонючий сквозняк,
пропитанный испарениями склепа, ржавчины, окислившейся меди... А ведь это
не Изя там болтал, вяло подумал он. Изя таких слов сроду не произносил.
Зря я на него... Зря я сюда пришел. Зачем меня, собственно, сюда принесло?
Наверное, мне показалось, будто я что-то понял. Все-таки мне уже за
тридцать, пора разбираться, что к чему. Что за дикая идея - убеждать
памятники, что они никому не нужны? Это же все равно, что убеждать людей,
что они никому не нужны... Оно, может быть, так и есть, да кто в это
поверит?..
Что-то со мной сделалось за последние годы, подумал он. Что-то я
утратил... Цель я утратил, вот что. Каких-нибудь пять лет назад я точно
знал, зачем нужны те или иные мои действия. А теперь вот - не знаю. Знаю,
что Хнойпека следует поставить к стенке. А зачем это - непонятно. То есть
понятно, что тогда мне станет гораздо легче работать, но зачем это нужно -
чтобы мне было легче работать? Это ведь только мне одному и нужно. Для
себя. Сколько лет я уже живу для себя... Это, наверное, правильно: за меня
для меня никто жить не станет, самому приходится позаботиться. Но ведь
скучно это, тоскливо, сил нет... И выбора нет, подумал он. Вот что я
понял. Ничего человек не может и не умеет. Одно он может и умеет - жить
для себя. Он даже зубами скрипнул от безнадежной ясности и определенности
этой мысли.
Он вышел из склепа в тень колонн и зажмурился. Желтая раскаленная
площадь, утыканная пустыми постаментами, лежала перед ним. Оттуда волнами
накатывал жар, как из печи. Жар, жажда, изнурение... Это был мир, в
котором надлежало жить и, следовательно, действовать.
Изя спал, уткнувшись лбом в раскрытый томик, вытянувшись на каменных
плитах в тени. На штанах сзади у него зияла прореха, ноги в стоптанных
башмаках были неестественно вывернуты. Потом от него разило за версту.
Немой был тут же - сидел на корточках с закрытыми глазами, привалившись
спиной к колонне, на коленях у него лежал автомат.
- Подъем, - сказал Андрей устало.
Немой раскрыл глаза и встал. Изя приподнял голову и поглядел на
Андрея сквозь заплывшие веки.
- Где Пак? - спросил Андрей, озираясь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг