Изя сел, вцепился скрюченными пальцами в пыльную шевелюру и принялся
ожесточенно чесаться.
- Ч-черт... - пробормотал он невнятно. - Слушай, жрать же хочется
невыносимо... Сколько можно?
- Сейчас пойдем, - сказал ему Андрей. Он все озирался. - Где Пак?
- Поше-ауэтеку, - ответил Изя, неистово зевая. - Ф-фу, разморило
совершенно к чертям...
- Куда пошел?
- В библиотеку пошел. - Изя вскочил, подобрал свой томик и принялся
запихивать его в мешок. - Мы решили, что он пока отберет книги... Сколько
это сейчас времени? У меня вроде остановились...
Андрей взглянул на часы.
- Три, - сказал он. - Пошли.
- Может, пожрем сначала? - предложил Изя нерешительно.
- На ходу, - сказал Андрей.
Он испытывал какое-то смутное беспокойство. Что-то ему не нравилось.
Что-то было не так. Он взял у Немого автомат и, заранее щурясь, шагнул на
раскаленные ступеньки.
- Ну вот... - ворчал позади Изя. - Теперь - жрать на ходу... Я его
как честный человек дожидался, а он толком пожрать не дает... Немой,
дай-ка сюда мешок...
Андрей, не оглядываясь, быстро шел между постаментами. Ему тоже
хотелось есть, внутри так и сосало, но что-то толкало его идти, и идти
быстро. Он поудобнее пристроил ремень автомата на плечо и снова мельком
посмотрел на часы. Было все те же три часа без одной минуты. Он поднес
запястье к уху. Часы стояли.
- Эй, господин советник! - позвал его Изя. - Держи.
Андрей приостановился и принял у него две галеты, проложенные жирной
консервированной свининой. Изя уже смачно хрумкал и причмокивал.
Рассматривая на ходу сандвич - откуда половчее кусать, - Андрей спросил:
- Когда Пак ушел?
- Да почти сразу же и ушел, - сказал Изя с набитым ртом. - Мы с ним
осмотрели этот пантеон, ничего интересного не обнаружили, вот он и
отправился.
- Зря, - сказал Андрей. Он понял, что его беспокоило.
- Что - зря?
Андрей не ответил.
4
Никакого Пака в библиотеке не оказалось. Он, конечно, сюда и не думал
заходить. Книги валялись грудой, как и раньше.
- Странно, - сказал Изя, растерянно вертя головой. - Он же сказал,
что отберет все по социологии...
- "Он сказал, он сказал..." - сквозь зубы проговорил Андрей. Он пхнул
носком башмака подвернувшийся пухлый том, повернулся и сбежал по лестнице.
Обвел все-таки, в конце концов. Обвел косоглазый. Еврей дальневосточный...
Он сам толком не понимал, в чем заключается хитрость дальневосточного
еврея, но всеми фибрами души чувствовал: обвел!
Теперь они шли, прижимаясь к стенам, - Андрей по правой стороне
улицы, Немой, который тоже понял, что дело дрянь, - по левой. Изя полез
было на середину, но Андрей так на него гаркнул, что архивариус опрометью
вернулся к нему и пошел след в след, возмущенно сопя и презрительно
фыркая. Видимость была - метров пятьдесят, а дальше улица представлялась
словно бы в аквариуме - все там мутно дрожало, отсвечивало, поблескивало,
и даже вроде бы какие-то водоросли струились над мостовой.
Когда они поравнялись с кинотеатром, Немой вдруг остановился. Андрей,
следивший за ним краем глаза, остановился тоже. Немой стоял неподвижно, он
словно к чему-то прислушивался, держа обнаженный тесак в опущенной руке.
- Гарью несет... - тихонько проговорил сзади Изя.
И Андрей сейчас же почувствовал запах гари. Вот оно, подумал он,
стискивая зубы.
Немой поднял руку с тесаком, махнул вдоль улицы и двинулся дальше.
Они прошли еще метров двести со всей возможной осторожностью. Запах гари
усиливался. Запах горячего металла, тлеющего тряпья, солярки и еще
какие-то сладковатые, почти вкусные запахи. Что же там произошло? - думал
Андрей, стискивая зубы до хруста в висках. Что он там учинил? - твердил он
в тоске. Что там горит? Это же там горит, несомненно... И тут он увидел
Пака.
Он сразу подумал, что это Пак, потому что на трупе была знакомая
куртка из выцветшей голубой саржи. Ни у кого в лагере больше не было такой
куртки. Кореец лежал на углу, разбросав ноги, уронивши голову на
самодельный короткоствольный автомат. Ствол автомата был направлен вдоль
улицы в сторону лагеря. Пак был какой-то непривычно толстый, словно
раздутый, и кисти рук у него были черно-синие и лоснились.
Андрей еще не успел как следует понять, что же он на самом деле
видит, как Изя с каким-то карканьем оттолкнул его, бросился, отдавив ему
ногу, через перекресток и упал рядом с трупом на колени. Андрей сглотнул и
посмотрел в сторону Немого. Немой энергично кивал и показывал тесаком
куда-то вперед, и Андрей разглядел там, на самой границе видимости, еще
одно тело. Кто-то там лежал еще - посередине улицы, - тоже толстый и
черный, а сквозь марево видно было теперь, как поднимается над крышами
искаженный рефракцией столб серого дыма.
Опустив автомат, Андрей пересек перекресток. Изя уже поднялся с
колен, и, подойдя, Андрей сразу понял - почему: от трупа в голубой сарже
невыносимо тянуло сладким и тошным.
- Боже мой... - проговорил Изя, поворачивая к Андрею залитое потом
помертвевшее лицо. - Они же его убили, подонки... Они же все вместе его
одного не стоят...
Андрей мельком глянул под ноги, на страшную раздутую куклу с черной
язвой вместо затылка. Солнце тускло отсвечивало на россыпи медных гильз.
Андрей обошел Изю и, больше уже не прячась, не пригибаясь, зашагал
наискосок через улицу к следующей раздутой кукле, над которой уже сидел на
корточках Немой.
Этот лежал на спине, и хотя лицо у него было чудовищно вспухшее и
черное, Андрей узнал его: это был один из геологов, заместитель Кехады по
съемке - Тэд Камински. Особенно страшно было, что он в одних трусах и
почему-то в ватнике, какие носили водители. Видимо, ему попало в спину, и
очередь прошила его насквозь - на груди телогрейка была вся в дырах, и из
дыр торчали клочья серой ваты. Шагах в пяти валялся автомат без рожка.
Немой тронул Андрея за плечо и указал вперед. Там, приткнувшись к
стене на правой стороне улицы, скорчился еще один труп. Оказалось, это был
Пермяк. Его убило, видимо, на середине улицы, там еще оставалось на
булыжнике высохшее черное пятно, но он, мучаясь, пополз к стене, оставляя
за собой густой черный след, и там, у стены, мучаясь, умер, подвернув
голову и изо всех сил обхватив руками разорванный пулями живот.
Они здесь убивали друг друга в приступе неистовой ярости, как
взбесившиеся хищники, как остервеневшие тарантулы, как обезумевшие от
голода крысы. Как люди.
Поперек ближайшего к лагерю немощеного переулка на засохших
нечистотах валялся Тевосян. Он гнался за трактором, который свернул в этот
переулок и уходил к обрыву, коверкая спекшуюся землю торопливыми
гусеницами. Тевосян гнался за ним от самого лагеря, стреляя на ходу, а с
трактора стреляли по нему и здесь, на перекрестке, где в ту ночь стояла
статуя с жабьей харей, в него попали, и он остался лежать, оскалив желтые
зубы, в своем испачканном пылью, нечистотами и кровью солдатском
мундирчике. Но перед смертью, а может быть, и после смерти, он попал тоже:
на полпути к обрыву, вцепившись скрюченными пальцами в раскрошенную
гусеницами землю, вздутой горой громоздился сержант Фогель, и дальше
трактор шел уже без него - до самого обрыва и вниз, в пропасть.
В лагере лениво догорала волокуша. По исковерканным простреленным
бочкам, иссиня-черным от жара, еще бегали чадные язычки оранжевого
пламени, и медленно поднимались в тусклое небо клубы жирного дыма. Из
черной спекшейся кучи на волокуше торчали чьи-то горелые ноги, и тянуло
тем самым вкусным запахом, от которого теперь тошнило.
Из окна комнаты картографов свисал голый труп Рулье - длинные
волосатые руки его почти касались тротуара, а на тротуаре валялся автомат.
Вокруг окна вся стена была избита и исковеркана пулями, а на
противоположной стороне улицы лежали друг на друге скошенные одной
очередью Василенко и Палотти. Оружия возле них не было, а на усохшем лице
Василенко сохранилось выражение безмерного изумления и испуга.
Второго геолога, второго картографа и зампотеха Эллизауэра
расстреляли, поставив к той же стене. Так они и лежали рядком под пробитой
пулями дверью - Эллизауэр в кальсонах, остальные - голые.
А в самом центре этой смердящей гекатомбы, прямо посередине улицы, на
длинном столе с алюминиевыми ножками, покрытый британским флагом спокойно
лежал, сложивши руки на груди, полковник Сент-Джеймс, в парадном мундире,
при всех орденах, все такой же сухой, невозмутимый и даже иронически
улыбающийся. Рядом, привалившись к ножке стола, уткнувшись седой головой в
мостовую, лежал Даган - тоже в парадном мундире - и в руках у него была
зажата сломанная трость полковника.
И это было все. Шестеро солдат, в том числе и Хнойпек, инженер
Кехада, приблудная девка Мымра и второй трактор со второй волокушей -
исчезли. Остались трупы, осталось сваленное горой геологическое
оборудование, осталось несколько автоматов в пирамиде. И смрад. И жирная
копоть. И удушающая вонь жареного мяса от догорающей волокуши. Андрей
ввалился в свою комнату, упал в кресло и со стоном уронил голову на руки.
Все было кончено. Навсегда. И не было спасения от боли, и не было спасения
от стыда, и не было спасения от смерти.
...Я привел их сюда. Я. Я их бросил здесь одних, трус, подонок.
Отдохнуть захотелось. От рыл ихних отдохнуть захотелось вонючке,
чистоплюю, слизняку... Полковник, ах, полковник! Нельзя было умирать,
нельзя!.. Если бы я не ушел, он бы не умер. Если бы он не умер, никто бы
здесь и пикнуть не посмел. Звери, звери... Гиены! Стрелять надо было,
стрелять!..
Он снова протяжно застонал и заерзал мокрой щекой по рукаву. В
библиотеках прохлаждался... речи статуям произносил... раздолбай, трепло,
все прогадил, все растерял... Ну и подыхай теперь, сволочь! Никто не
заплачет. На кой хрен ты такой кому нужен?.. Но страшно ведь, страшно...
Гонялись друг за другом, стреляли - в лежащих стреляли, в мертвых
стреляли, к стенке ставили с руганью, с мордобоем... До чего же вы дошли,
ребята, а? До чего я вас довел?.. И зачем? Зачем?!
Он ударил по столешнице стиснутыми кулаками, выпрямился, обтер лицо
ладонью. Было слышно, как за окном невнятно и страшно вскрикивает Изя, и
Немой успокаивающе курлыкает, словно голубь. Не хочу жить, подумал Андрей.
Не хочу. К черту все это... Он поднялся из-за стола - туда, к Изе, к людям
- и вдруг увидел перед собой раскрытый журнал экспедиции. Он с отвращением
оттолкнул его от себя, но тут же заметил, что последняя страница исписана
не его рукой. Он снова сел и стал читать.
Кехада писал:
- "День 31-й. Вчера, утром 30-го дня экспедиции, советник Воронин, с
архивариусом Кацманом и эмигрантом Паком отправились на рекогносцировку с
расчетом возвратиться в лагерь к отбою, но не возвратились. Сегодня в 14
часов 30 минут скоропостижно, от сердечного приступа, скончался временно
исполняющий обязанности начальника экспедиции полковник Сент-Джеймс.
Поскольку советник Воронин до сих пор из рекогносцировки не возвратился,
принимаю командование экспедицией на себя. Подпись: заместитель начальника
экспедиции по науке Д.Кехада. 31-й день экспедиции, 15 часов 45 мин.".
Далее следовала обычная муть о расходе продовольствия и воды, о
температуре, о ветре, а также приказ о назначении сержанта Фогеля
начальником по военной части, выговор зампотеху Эллизауэру за
медлительность и приказ ему же - максимально форсировать ремонт второго
трактора. Дальше Кехада писал:
"Я намерен завтра провести торжественные похороны безвременно
усопшего полковника Сент-Джеймса и сразу же после церемонии выслать хорошо
вооруженный отряд на поиски рекогносцировочной группы советника Воронина.
Буде исчезнувшая группа не обнаружится, я намерен отдать приказ о
возвращении, поскольку считаю дальнейшее продвижение вперед еще более
бессмысленным, нежели раньше".
"День 32-й. Рекогносцировочная группа не вернулась. За безобразную
драку, учиненную минувшей ночью, картографа Рулье и рядовых Хнойпека и
Тевосяна предупреждаю в последний раз и лишаю на день водного пайка..."
Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг с брызгами, и записи на этом
кончались. Видимо, на улице поднялась стрельба, Кехада выскочил и больше
уже не возвращался.
Андрей перечитал записи дважды. Да, Кехада, ты этого хотел. Чего
хотел, то и получил. А я все на Пака грешил, царство ему небесное... Он,
прикусив губу, зажмурился, когда перед глазами его снова встала раздутая
кукла в синей выцветшей куртке, и вдруг до него дошло: тридцать второй
день. Как - тридцать второй? Тридцатый! Вчера я записывал за двадцать
восьмой... Он торопливо перебросил страницу. Да. Двадцать восьмой... И
трупы эти раздутые - они же лежат уже несколько суток... Господи, да что
же это?.. Один, два... Какое же сегодня число? Ведь мы же сегодня утром
ушли!
И он вспомнил жаркую, уставленную пустыми постаментами площадь, и
ледяную тьму пантеона, и слепые статуи за бесконечно длинным столом... Это
было давно. Это было очень давно. Да-а... Закрутила, значит, завертела
гадская сила, заморочила, одурманила меня... Я же мог в тот же день
вернуться, полковника живого бы застал, не допустил бы...
Дверь распахнулась, и в комнату шагнул не похожий на себя Изя - весь
словно высохший, с вытянутым костистым лицом, угрюмый, озлобленный, точно
и не он только что как женщина вскрикивал под окнами. Он швырнул в угол
полупустой мешок, сел в кресло напротив Андрея и сказал:
- Трупы лежат не меньше трех дней. Что происходит, ты понимаешь?
Андрей молча толкнул ему через стол журнал. Изя жадно схватил, разом
проглотил записи, поднял на Андрея красные глаза.
Андрей сказал, криво усмехаясь:
- Эксперимент есть Эксперимент.
- Дрянь корявая, паршивая... - сказал Изя с ненавистью и отвращением.
Он еще раз проглядел записи и бросил журнал на стол. - С-суки!
- По-моему, это нас на площади скрутило, - сказал Андрей. - Где
постаменты...
Изя кивнул, откинулся в кресле и, задрав бороду, закрыл глаза.
- Ну, что будем делать, советник? - спросил он.
Андрей молчал.
- Ты мне только стреляться не вздумай! - сказал Изя. - Знаю я тебя...
комсомольца... орленка.
Андрей снова криво усмехнулся и потянул себя за воротник.
- Слушай, - проговорил он. - Пойдем отсюда куда-нибудь...
Изя открыл глаза и уставился на него.
- Смрад из окна... - сказал Андрей с трудом. - Не могу...
- Пошли ко мне, - сказал Изя.
В коридоре Немой поднялся им навстречу. Андрей взял его за голую
мускулистую руку и потянул за собой. Все вместе они вошли в Изину комнату.
Окна здесь глядели на другую улицу. За окнами, над низкими крышами уходила
ввысь Желтая Стена. Здесь совсем не было смрада, и было почему-то даже
прохладно, только вот сесть было негде - весь пол и все сплошняком было
завалено бумагой и книгами.
- На пол, на пол садись, - сказал Изя, а сам повалился на свою
развороченную грязную постель. - Давай думать, - сказал он. - Я подыхать
не собираюсь. У меня здесь еще куча дел.
- А чего думать? - сказал Андрей угрюмо. - Все равно... Воды нет,
увезли, а жратва вся сгорела. Дороги назад нет - через пустыню нам не
пройти... Даже если мы этих гадов догоним... Да нет - где нам их догнать,
несколько дней прошло... - Он помолчал. - Если бы воду найти... Далеко до
этой твоей водокачки?
- Километров двадцать, - сказал Изя. - Или тридцать.
- Если ночью идти, по холодку...
- Ночью идти нельзя, - сказал Изя. - Темно. И волки.
- Здесь нет волков, - возразил Андрей.
- Откуда ты знаешь?
- Ну, тогда давай стреляться к чертовой матери, - сказал Андрей.
Он уже знал, что не будет стреляться. Он хотел жить. Никогда раньше
он не знал, что можно так сильно хотеть жить.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг