- Я попрошу ваши розыгрыши оставить для кого-нибудь другого. Я не
люблю...
- Да вы только послушайте! Голос-то, голос - точь-в-точь матшефа! Такой
же занудный и писклявый. Если бы не знал, что сейчас он у себя дома вонь
отбивает, никогда бы не подумал!
- А ну, Массена, скажи еще чего-нибудь!
- Про вандалов, а?
В столовой стоял немыслимый гвалт. Все ребята сгрудились вокруг дю-А,
они хохотали, таращились на него, показывали пальцами. И тогда он вскочил
- никто не знает зачем, может быть, хотел кинуться на первого попавшегося,
может быть, убежать. Не знаю. Потому что кто-то, никто не заметил кто, но
все подозревали потом Каспара, насильно усадил его на место. И тогда дю-А
взвился как ошпаренный и уже на последней стадии бешенства крикнул:
- Кто?! Кто тронул меня рукой?!
Гогот не прекратился. Не потому, думаю, что ребята хотели продолжить
дальше, нет. Наверное, просто разгон взяли серьезный и так сразу не могли
остановиться. Я вот думаю, для меня это очень важно: был ли тогда в
столовой Кхолле Кхокк? Я не могу вспомнить, а хотелось бы, честное слово.
Мне важно знать, что он сделал в той ситуации, но спросить сейчас не у
кого.
Каспар все время увивался около математика, и, когда тот, дрожа от
ярости, орал свое "кто", он тоже был рядом, подхихикивал, подбадривал,
заглядывал ему в лицо, а потом, когда дю-А дошел совсем уже до крайней
точки, вдруг хлопнул его изо всех сил по плечу:
- Что за молодец наш Массена!
Он со злобой хлопнул, нехорошо, и только тогда хохот затих: все поняли,
что Каспар развивает шутку в направлении нежелательном. Запахло дракой,
которой никто не хотел.
Дю-А на секунду съежился, на самую коротенькую долю секунды - мне потом
говорили, - и мне кажется, что эта коротенькая доля секунды очень важна
была, но, конечно, значения ей никто тогда не придал, если о ней и думали,
то посчитали великодушно и глупо, что это он от ярости оглупел, потому что
дальше он поступил так, как и должен был поступить, хотя, с другой
стороны, и выбора у него не было. Он взвыл, не взвизгнул, не крякнул, а на
высокой ноте заскрежетал как-то металлически, развернулся и грохнул
Каспара кулаком в глаз. Тот отшатнулся. Стихло.
- Вон что, - сказал Каспар, - вон как ты на меня. Тогда т-так!
И бросился на дю-А. Никто ничего и предпринять не успел.
Беппия ударил его не больше двух-трех раз - их разняли. Но бил жестоко,
с вывертами, чтобы с последним, каким-нибудь пятнадцатым ударом дю-А на
полгода выключился из жизни и чтобы поднялся уже не здесь, уже на Земле, в
клинике. Я знаю, я видел такие драки.
Дю-А, весь в крови, наполовину ослепший, висел на руках у ребят, и все
у него не выходило вздохнуть.
- Гнусно получилось, - сказал Лимиччи. - Не здорово.
Примерно в этот момент я вбежал в столовую. Я, конечно, не слышал, кто
что сказал, я только увидел толпу, и в толпе математика, и его держали за
руки, а он вырывался и вдруг почти запел тонким голосом:
- Палачи, подлецы, мерзавцы! Получай, подонок, и ты, гнусная тварь!
Он замахал кулаками, ударил кого-то, потом еще, и ребята потихоньку
озверели, потому что не принято куафера оскорблять, бить тоже не принято,
но оскорблять - хуже. Они потом клялись, что никто его и пальцем трогать
не собирался, но я не могу согласиться с ними, что все это - только моя
ошибка.
Я схватил за ножку ближайший стул, закрутил над головой и заорал
"устрашение". "Устрашение" даже куафера может на секунду парализовать,
если он не готов. Это такой крик, ему нас учат специально. То, что сейчас
в стеклах за "устрашение" выдают, - совсем не то, кривлянье одно, глупость
одна позорная.
Я заорал "устрашение", но, конечно, никого не собирался крушить, хотя
злость против воли накапливал - такой крик. Я только хотел переключить
внимание на себя. И они все повернулись ко мне, а я уже бежал, до боли в
плече вертя стулом, я подбежал к ним, отшвырнул дю-А за спину, он от моего
крика совсем обмяк.
- Что же вы все на него-то? Давайте со мной, со мной не так подло
будет.
И тогда меня стали успокаивать, что я не так понял, что никто ничего
такого, и за кого это я их принимаю, как я подумать мог. Им стало стыдно,
они опомнились, и на этом можно было бы кончить, но я (сам от себя такого
не ожидал) сказал им, негромко и медленно, злобно чеканя каждое слово:
- На всякий случай прошу запомнить: дю-А под моей защитой.
У куаферов нашего поколения такие ритуалы не слишком распространены. Из
моды, что ли, повыходили? Но я-то был воспитан на куаферах не нашего
поколения, я в них еще ребенком играл и цену только что произнесенной
формуле знал прекрасно. Теперь никто не мог тронуть дю-А безнаказанно, за
каждую обиду я должен был платить обидчику вдесятеро. Я еще никого не брал
под защиту - странное чувство. "Дурак ты, дурак, - сказал я себе тогда,
все еще загораживая спиной математика, - с кем связался, зачем со своей
глупостью вылез?" И тут только дошло до меня, что именно этого я и хотел,
давно уже, именно об этом мечтал, непонятно из-за чего: то ли подружиться
хотел с ним, то ли жалел его, то ли злился, что он не пожал мне руку на
старте.
А математик при всеобщем смущении поплелся к выходу, а у двери
остановился и, оскалясь, как загнанный кот, просипел:
- Опять вы в мои дела лезете. Не суйтесь ко мне со своей защитой.
Куафер.
Тогда только я заметил, что все еще держу в руке стул. И шмякнул его об
пол.
Будь я настоящий рассказчик, я знаю, что сделал бы. Я бы никогда не
начинал всю эту историю со встречи с дю-А теперешним, я бы ее приберег под
конец. И вообще рассказывал бы все по порядку. Начни я рассказывать
сегодня, а не полторы недели назад, я бы тоже не начал с того, с чего
начал, но полторы недели назад больше всего меня занимала именно встреча с
дю-А, это сейчас мне о ней уже как-то не интересно.
Я еще не рассказал о том, что произошло в самом начале пробора, точнее,
не в самом начале, а когда мы начали переинвентаризацию островной
биоструктуры и выпустили на съемку первые тысячи "стрекоз". Мы наткнулись
тогда на остатки чужого лагеря, совсем еще свежие. Два квадратных следа от
стандартных домиков-эспрессо на восемь человек, круг выжженной травы от
атмосферника, подземный ангар для "Птичек", там же - отсек для прочей
машинерии, там же еще один отсек, тщательно выметенный и обильно политый
отпугивающим одорантом - очень, скажу я вам, странный отсек, - и
неподалеку забросанная лапником взлетная дорожка, все для тех же, конечно,
"Птичек". И масса неубранного мусора - вот, кажется, все, что там было. О
том, кто оставил следы, особенно гадать не приходилось. У нас даже и
сомнений никаких не было - охотники за ведмедями, или по-научному -
бовицефалами. Я о бовицефалах уже говорил, кажется: у них ценная шкура. Да
и вообще получить крупных представителей внеземной фауны - так они в
статьях называются - в наше время есть масса желающих: ученые самых разных
мастей, любители всяких диковинок, хозяева частных зоопарков - долго
перечислять.
Следы охотников на планетах, подписанных к колонизации, - не редкость,
и мы их, бывало, встречали, но никогда эти следы не были такими свежими.
Создавалось впечатление, что кто-то их спугнул, и потом мы поняли, кто -
наши же квартирьеры. Они прибыли на Галлину на сто восемьдесят часов
раньше срока, когда их, видно, не ждали. Может быть, охотники приняли их
за космополовцев, может, просто струхнули, во всяком случае, в спешке
сложили базу и унесли ноги, кое-что при этом забыв.
Потому что через день после находки лагеря наши "стрекозы" обнаружили
на южном конце острова "Птичку": та стояла с поднятыми крыльями, готовая к
взлету. "Птичка", нам потом рассказывали механики, которые ее осматривали,
была совсем новенькая, и двух сотен часов не налетала, и не взлетела она,
потому что лопнула у нее панелька одна в блоке подачи энергии - с этим
блоком вечно что-нибудь приключается. У нее лопнула панелька, и ее
бросили, хотя починить ее даже не смыслящему ничего в технике - пустяковое
дело: диагностика работала у нее отлично. Ее, наверное, бросили потому,
что запасной панельки такой не нашлось.
Спустя еще несколько дней нашли и пилота "Птички": судя по тому, что
сталось с его лицом, он неудачно ткнулся в заросли "белой крапивы", да так
там и остался. Это показалось нам подозрительным, потому что он был
охотником, а охотники, что бы про них ни говорили, разбираются в подобных
пакостях получше нас, хотя и мы куда как осторожны, если не найдет на нас
стих бахвалиться.
Федер вызвал космопол, и к нам прибыли два свеженьких боевых катера с
вполне сносными экипажами. Дюжина очень компанейских и очень мускулистых
парней примерно нашего возраста спустились к нам с дождливого неба. Они
поболтались в лагере часов пятнадцать, съездили к "Птичке" и оставленному
лагерю, забрали труп охотника и отбыли прочесывать галлинские орбиты. Им
очень не хотелось этого делать, потому что никакой надежды на поимку
охотников не питали, но с охотниками у космопола свои счеты, и очень
серьезные.
Мы даже и понятия не имели, что на острове остался кто-то еще, кроме
нас. Я потом, уже после всего, видел этого парня - длинный верзила с
обиженными глазами. Он заикался. Я думаю, это у него было
благоприобретенное. Я думаю, что он стал заикаться очень скоро после того,
как его бросили на Галлине. Пока его коллеги рыскали в окрестностях
планеты, не без успеха пытаясь уйти от катеров космопола, как всегда,
выдавая себя то за старую добропорядочную комету с потертым хвостиком, то
за невообразимо далекую звездочку, вдруг сверкнувшую из-под галактической
пыли, то просто за случайную ошибку интеллектора, но упрямо не желая
уходить далеко, перебрасываясь с оставленным парнем редкими сеансами
связи, ободряя его, утешая, требуя от него информации о том, что мы делаем
и что можно от нас ожидать в смысле пробора, он, я думаю, потихонечку
сходил с ума. Потому что невозможно остаться нормальным при такой жизни:
имея минимум пищи и минимум надежды достать еще (ведь умный же человек!),
все время спасаясь от трав, зверей, дождей, насекомых, ежеминутно
уничтожая наших "стрекоз" (мы тогда очень много "стрекоз" запускали и не
могли понять, куда "стрекозы" деваются), ежеминутно опасаясь, что хоть
одной из них хоть на миг он позволит себя увидеть, изо всех сил скрывая
следы, пугаясь собственного дыхания, мучаясь от вони, наконец, потому что
ароматы на девственной Галлине были мало сказать тошнотворные. И он все
время ходил вокруг лагеря, под самым биоэкраном, строил самые идиотские
планы, потому что советы и указания, которые давали ему его дружки, были
такими же идиотскими и невыполнимыми, как его собственные прожекты; и даже
взвыть от отчаяния не мог. А мы ничего не знали и думали - все идет
хорошо.
Мы работали. Мы набирали информацию, а интеллекторы дю-А лепили из нее
план пробора. Нас мучил дю-А, донимали микробщики - самая въедливая
публика, которую только можно вообразить, изводили постоянные вылазки за
образцами, потому что, как всегда, машинерия не справлялась (хотя
поговаривают, что это мы так хотели считать, что машинерия не справляется,
- что за чушь!) и приходилось ее дублировать... Нас раздирали на части
специалисты, да так, что, бывало, не выберешь времени для тренировок, нас
тормошил каждый кому не лень...
Даже художник пробора, моя Марта, принялась трясти за грудки всех кто
попадется, особенно, конечно, меня: все шло вразрез с ее художественным
видением мира, ей наплевать было на наши неурядицы, на
умников-интеллекторов с их рекомендациями. Федер на ее претензии
добродушно улыбался и отпускал шуточки, дю-А с плохо скрытой досадой кивал
в такт ее словам и смотрел на ее волосы (у нее были тогда роскошные волосы
- это сейчас их Земля "съела"), но под конец злобно говорил "нет", а она
волновалась ужасно и ко всем лезла со своими проблемами, и в конце как-то
так получалось, что по приказу ли, нет ли, но все просьбы ее, даже самые
дикие, ребята старались выполнять. Особенно от нее специалисты страдали.
А больше всего доставалось нам от Галлины. Уже ясно стало: Шестой
Пробор не будет таким удачным, как Пятый. В "белую крапиву", правда, никто
не попал, но троих серьезно ранило упавшим деревом, а деревья здесь -
исполинские, до семидесяти метров, и чудные какие-то деревья, нигде таких
не встречал. Они, во-первых, сбрасывали кору, а во-вторых, у них для
чего-то (никто не может сказать, для чего, вернее - из-за чего) сильно
развиты моторные функции: вытянуло какое-нибудь дерево ветки кверху, а
ветки у него длинные, тонкие, листья в трубочку свернуты; минут через
пятнадцать глядишь - листья уже распущены, все ветки до земли опустились,
переплелись так, что если попадешь туда, то и не выберешься. И дерутся они
еще ветками. Я сам видел.
Один стал мучиться желудком, а это очень плохо, если сразу не
вылечивается. Никто не может сказать наверняка в таких обстоятельствах,
почему это вдруг желудок начинает отказывать: бывает, что от нервов, а
бывает, что и совсем непонятно от чего, а раз непонятно от чего, то и
непонятно, чем кончится. Он стал мучиться желудком, и его отправили на
Землю, и он сделал вид, что ему жалко, что его отправляют на Землю.
А еще восемь человек заполучили на Галлине пигментные пятна. Это,
конечно, чепуха по сравнению с увечьем или, скажем, с больным желудком,
пугает только непонятность, потому что неясно, почему они вдруг
появляются, эти пигментные пятна. Что-то вроде аллергии, так думают. У нас
считается, хотя врачи и смеются над нами, что пигментное пятно предвещает
беды, которые свалятся на тебя в будущем, и мы всегда этому радуемся -
значит, еще не скоро конец.
Время, даже если оно ползет медленно, проходит все равно быстро.
Измочаленные, издерганные, мы дожили до того момента, когда микробщики
говорят: "Готово!", когда береговики могут похвастаться, что все
пограничные биоконтакты жестко оценены (это неправда, никогда еще не
бывало, чтобы каждый сделал к моменту утверждения плана все, что должен
был сделать, это, может быть, и невозможно совсем - просто каждому
надоело, просто каждый сказал: "Хватит!"), когда остальные спецы тоже
начинают отставать от нас с просьбами о помощи, когда математик запирается
у себя в интеллекторной, вызвав у прочих смертных приступ неизменного и
какого-то судорожно-мистического уважения. Даже если математик - дю-А.
"Стрекозы" возвращаются в лагерь, биоэкран усиливается еще одной
двухмикронной пленкой, которая никого уже просто так не впустит и не
выпустит, если не отключить ее специальным кодом - он есть у каждого
куафера, а больше ни у кого нет (я не говорю про Федера - он командир
пробора). Кстати, никогда не мог понять, зачем это перед утверждением
плана пробора нужно усиливать экран. Наверное, глупая традиция, хотя точно
и не знаю: забывал как-то спрашивать, а сейчас вроде и не у кого. Не у
стекольщиков же!
На другой день, ровно к обеду, дю-А вышел из интеллекторной. Но
направился не в столовую, а прямиком в домик Федера, и Федеру это не
понравилось, я думаю, потому что в тот момент он мечтал только об одном -
хорошо поесть. Весь день он, единственный из нас, мотался по каким-то нам
совершенно непонятным делам. Он пропустил из-за этих дел завтрак, а к
первому обеду начали прибывать транспорты с промежуточных ниш, и он
помчался туда, хотя, полагаю, вполне мог бы и в столовую сходить - ничего
интересного на стоянке не произошло. Выгрузка и разные официальные
подтверждения, которых я ужас как не люблю, на мою долю выпадали в большом
количестве. Одним словом, ко второму обеду Федер расшвырял всех, кто лез к
нему "со своими глупостями", вспомнил, что командир имеет изредка право на
некоторые излишества, и заказал себе обед в домик.
Тут-то его дю-А и застал. И я точно говорю вам, ребята, хотя сам не
видел: дю-А не дал ему пообедать. Они немножко друг на друга покричали,
потом выскочили из домика и понеслись в интеллекторную, где. Федер
немедленно начал орать во всю мочь. Мы не очень поняли, о чем он орал, нас
заинтересовал сам факт: во время разносов Федер никогда не повышал голоса.
Да и понимали мы, что стычка у них обязательно будет; мы даже удивлялись,
что она так долго оттягивалась.
Впрочем, кое-что мы разобрали - так, отдельные слова, потому что хотя у
стенок интеллекторной и не такая хорошая звукоизоляция, как в акустических
тюрьмах, но все-таки они не фанерные. "Дурак", "щенок", "баранья башка",
"не дам гробить", "я не для того тебя сюда брал" - все это Федер подавал в
лучших традициях Лимиччи, а математик тонким надрывным голосом гонял свою
пластинку про "вандализм". Часа полтора спустя соревнование в воплях у них
закончилось, дверь интеллекторной раскрылась, в освещенном проеме
немедленно появился брыкающийся дю-А, которого держала за шиворот железная
рука вспотевшего от ярости Федера.
- Следующим же рейсом отправишься назад. С виварием отправишься! -
рычал наш командир. - Мне такого математика не нужно, я уж лучше вообще
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг