мерный рокот упругой кожи барабанов. - Входите постепенно и
- на максимум! Громче, говорю!..
- Занавес! - и ты не успеваешь осознать чужой смысл
последней команды, потому что ты видишь прорвавшегося в первые
ряды преданного Кан-ипу, вспотевшего и от волнения забывшего все
приличия.
Цепкость концентрированного восприятия опутала табунщика липкой
паутиной, высасывая незамеченные ранее детали, воспроизводя
мельчайшие нюансы состояния - и, не успев понять
происходящее, ты вошел в это состояние.
Вошел в образ.
Как нож в подогнанные ножны.
* * *
Как ходит веселый табунщик Кан-ипа? Да, кажется, так... плавный
перекат с пятки на носок, голени слегка напряжены, и ноги
поэтому всегда полусогнуты, кривые ноги, изрубленные ноги
конного бойца... с пятки на носок, звериная, обманчиво неуклюжая
поступь и - прямая спина! Обязательно прямая спина!
Как смотрит улыбчивый табунщик Кан-ипа? Сквозь узкие
щели-бойницы, косо прорезанные в скуластой маске; и морщинки
бегут от уголков, как вольный табун по степи...
Что думает Кан-ипа? Хороший конь, хороший, доброй масти; бабки
тонкие, ссадины под коленом, засекается, значит, на галопе; а
кован недавно, хорошо кован, грамотно... хороший зверь, ну, ну,
не фыркай, хороший...
Как садится на коня рожденный в седле Кан-ипа?
Как!
Занавес.
Ваш выход.
* * *
Безмозглый чуть присел на широко расставленных ногах и, легко
оттолкнувшись, прыгнул в седло, едва коснувшись ладонью конской
холки. Потом он подобрал поводья, сдерживая заплясавшего,
нервного коня, и медленно послал животное вперед по кругу. Пегий
жеребец грыз мундштук уздечки, недоверчиво косясь на всадника,
пытался ударить задом, но - шел. Он шел, и гремели барабаны,
и был свет, такой, как надо, и спина Безмозглого была прямой; и
конь прошел по кругу, пегий отмеченный конь, и бремя седока,
наконец, слетело с его спины.
...Люди расходились молча. Маленький Бэльгэн-ирчи протолкался к
своему приятелю, идущему рядом с отцом.
- Ему помогают его духи! - горячо зашептал Бэльгэн.
- Он рассказал нам о них, он открыл нам тайну, и духи дали
ему слова, силу и власть! Так говорит мой брат, а Кан-ипа
никогда не говорит лишнего. Это он нашел Безмо в степи...
Приятель боязливо поднял голову и посмотрел на отца.
- Ты высказал мысли наших сердец, Бэльгэн, - веско
произнес отец, высокий мужчина с гривой вьющихся, начавших
седеть волос. - Безмо не простой человек. Да.
- Если он вообще человек, - вмешался идущий впереди
коротышка в синем ободранном халате. В голосе его звучали
уважение и страх.
- А кто? - осмелился вступить в разговор забытый
подросток. - И откуда?
Коротышка торжественно указал в ночь, стоящую за границей
зыбкого света костров - указал вдаль и чуть-чуть вверх.
Отец подростка согласно кивнул.
Расходились молча. Зато дома они говорили и никак не могли
наговориться.
Доволен был престарелый шаман Бездны, приказавший надменному
Юрюнгу Уолану через шесть лун привезти к нему того, кто был
найден в степи; того, кто умеет показывать неизвестное.
Люди племени пуран тоже были довольны. И удивлены.
И был доволен пятнистый обладатель голодного кошачьего взгляда,
шагнувший за черту света и легко растворившийся во мраке.
СОН
- ...Нет, не согласен, - сказал я.
Мом в задумчивости прошелся по комнате, потирая запястье левой
руки, украшенное хитрой татуировкой в виде четырехкольчатой
змеи.
- Странный вы человек, - сказал Мом. -
Непоследовательный. Я как-то читал в одной вашей священной
книге... Или не вашей?! Впрочем, неважно - в ней тот, кто
сидит наверху, среди прочих обещаний своим последователям сказал
и такое: "Я обещаю вам сады". Здорово сказано -
просто сады, сады без каких бы то ни было отличительных
признаков... Будит фантазию. И дает каждому возможность в меру
его способностей представить идеал. Но как ни крути, сады есть
только сады - а сколько людей за эту перспективу резало
собратьям глотки в течение столетий?!
А я предлагаю вам мир! Мир - сцену, мир - театр, и
единственное, что от вас потребуется - играть! Играть для
сердца, для основ, играть - во имя... Хотите сыграть жизнь?
- Нет, не хочу, - сказал я. - Можно, я пойду?..
Мом резко остановился у моего кресла.
- У вас дар, - он пристально смотрел на меня, но не в
глаза, а рядом и немного мимо: и это раздражало. - Вы
великий актер. И именно поэтому вы - никудышний актер. Вас
нельзя выпускать на подмостки - ваш Гамлет в упоении
перебьет больше народу, чем задумано Шекспиром, а ваш Отелло
всерьез придушит актрису, играющую Дездемону. Вам нельзя играть
понарошку, вы слишком растворяетесь в образе - а не играть
вы уже не можете. Я предлагаю вам мир, где вы можете играть.
Всегда. Везде. Вечно.
- Почему - вечно? - спросил я. - А если я, не
дай бог, помру? Или вы собираетесь из Вечного Жида сделать, так
сказать, Вечного Актера...
- Почти, - ответил Мом. - Если вы умрете, играя
- надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? - играя
всерьез, в полную душу, то я гарантирую вам выход на
аплодисменты и участие в следующем акте. Но только при условии
игры с полной отдачей! Как это у классиков...
Он зажмурился и произнес нараспев:
"Сколько нужно отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река,
Как играют алмазы,
Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено..."
Потом подумал и добавил, пожимая плечами:
- Именно так. В противном случае - сами понимаете...
До чего же образованный попался мне собеседник!.. Я смотрел на
его сухощавую фигуру, тонущую в пятнистой длинной хламиде, и мне
казалось, что тело Мома - словно одежда с чужого плеча.
Будто богатыря, гиганта в спешке засунули в другой футляр, и
мощь прошлого прорывается в несвойственных настоящему мелочах...
Мне припомнилось начало нашего затянувшегося разговора.
- Как мне называть вас? - спросил я его тогда.
Он сощурился.
- Мом, - ответил Мом. - Да... пусть будет Мом. Вы не
возражаете?
Я не возражал. Мом - так Мом. Что-то ассоциировалось у меня
с этим именем, божок какой-то мелкий... греческий? Или
финикийский? Не помню. И эпитет, связанный с ним -
"Правдивый ложью"... Хитро закручено. Умели предки,
однако, в смысле парадоксов...
- ...Зачем это нужно вам? - прервал я подзатянувшуюся
паузу.
- Я - зритель, - Мом как-то очень неприятно
осклабился, и "я - зритель" прозвучало, как "мы
- зритель". - Я - великий зритель. И хочу
великого театра. Только не надо сразу подбирать аналоги - я
не господь и тем более не сатана. И не сумасшедший. Хотя... Вы
не задумывались, до чего же театр походит на религиозные обряды!
Собственно, он из них возник... Греческие празднества,
христианские мистерии, ранние пьесы. Но... Вера - и театр.
Но там вера в то, что добрый дядя с бородой - это всемогущий
боженька, а злой дядя с рогами - проклятый нечистик; тут же
- вера в то, что толстая кокотка - Офелия, а пыльный
задник - Эльсинорский дворец. Одинаково неважно, что
служитель веры может быть бабником, а служитель муз -
пьяницей! Верую, ибо это нелепо. Мы хотим поверить - и
верим.
Вы мне нужны для веры. В предлагаемом вам мире ее не возникло.
Условия не те. Я вообще полагаю, что религия и театр -
уникальны, и встречаются крайне редко. В большом масштабе,
разумеется. Для веры нужно сверхъестественное, а там... Там
слишком много людей умели сверхъестественным управлять.
Изначально.
- Как - управлять? - несколько оторопело спросил я.
- Как? - Мом снова помолчал. - Да так же, как и
везде... Словами. Понимаете, Слово имело там первоначальную
власть... Но обладающего такими способностями, мастера - его
можно уважать, можно купить, можно бояться или использовать, но
в него нельзя верить. Слишком уж он привычен, повседневен.
И когда ночь заглядывает в круг твоего костра - ты не
боишься, потому что придет он, придет мастер, и все будет
хорошо. Не боишься - значит, не веришь. Ни во что. У людей,
знаете ли, вообще странная психология... А уберите возможность
управлять Стихиями и сверхъестественным - убейте, к примеру,
всех мастеров или измените законы их мира - и вы получите
гниющую среду, созревшую для веры. Или для театра.
- Заманчиво, - сказал я. - Целый мир, созревший
для неба, и я - за режиссерским столиком. Диктующий
статистам первое распределение ролей. Вдвойне заманчиво для
актера, умеющего входить в чужое состояние, чужой образ; и
получающего бесконечность образов и состояний. Заманчиво, но
увы... Не хочу.
Лицо Мома внезапно надвинулось на меня, распахивая занавес
безволосых век - и мне показалось, что мой собеседник -
театральный бинокль, сквозь который меня рассматривает безликая
и бесформенная масса; глядит кипящая, нетерпеливо ждущая Бездна,
заполнившая собой темный зрительный зал, и подмигивающая мне
голодными смеющимися глазами из всех лож, ярусов и кресел
галерки.
- Экий вы, однако... Как же вы не понимаете, что вашего
мнения как раз никто и не спрашивает. И потом...
"И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть,
что выпало мне - быть или не быть? Героем - или попросту
шутом?.."
V
"Когда же прошел этот длинный
День страхов, надежд и скорбей,
Мой бог, сотворенный из глины,
Сказал мне:
"Иди и убей!"
А. Галич
Одинокий всадник несся по одуревшей от полуденного зноя степи,
белый растрепанный хвост мотался из стороны в сторону,
привязанный под наконечником его короткого копья с красным
древком; лицо под высоким чешуйчатым шлемом окаменело в
безразличии ко всему, кроме бьющейся под копытами земли; и бурая
пыль степей, зловещая пыль дурного вестника, некоторое время еще
гналась за распластанным конем, и, не догнав, покорно
опускалась, оседала, растворялась в потревоженном покое...
Кан-ипа проводил гонца долгим обеспокоенным взглядом и
повернулся к Безмозглому, который понуро сидел у разложенной
походной скатерти, лениво покусывая перышко дикого лука.
- Беда, Безмо, - угрюмо сказал табунщик. - Большая
беда. Дальние племена, урпы и рукхи, выпустили пастись Белую
кобылу. Дед Хурчи говорил, что в последний раз кобылу пускали
перед Четвертой волной на Город. Хорошие травы выросли потом на
жирной крови убитых, и степные стервятники добрым словом
поминают всеобщий хурал, где вождем степей был избран
неистовый сын старейшины Кошоя. Он бросил степь на Город
- и разбился о стены. Большая беда идет, и большая честь
для гордых.
Безмозглый не шелохнулся.
- При чем здесь кобыла? - спросил он.
Кан-ипа с недавних пор пребывал в убеждении, что его великий
друг Безмо знает все на свете, а если иногда и задает вопросы,
то лишь для того, чтобы под глупую болтовню табунщика обдумать
нечто свое, недоступное прочим.
Наивная эта уверенность, равно как и переходящая все границы
преданность - все это доставляло Безмозглому массу хлопот,
но он ничего не мог поделать с упрямым Кан-ипой, неотлучно
следовавшим за Безмозглым и настороженно косившимся по сторонам.
- Кобыла нужна обязательно, - Кан-ипа тяжело опустился у
скатерти и выдвинул саблю из простых черных ножен, ногтем пробуя
заточку. - Она идет пастись, а за ней идут лучшие воины
урпов и рукх. Те племена, по чьим землям пройдет кобыла, должны
дать сопровождающим дюжину жеребцов - тогда жеребцы выкупа
смогут покрыть Белую кобылу, и воины пойдут дальше. Если племя
откажется - воины Белой кобылы сожгут стойбище. А давшие
выкуп должны будут после этого являться на хурал по слову
владельцев кобылы, и выходить в набег по их приказу.
- Племя пуран даст жеребцов? - очень тихо спросил
Безмозглый.
Кан-ипа со стуком вогнал саблю в завибрировавшие ножны.
- Наши жеребцы кроют своих кобыл! - крикнул он, и степь,
вслушиваясь, притихла. - Безмо, ты поедешь дальше сам. Тебя
ждет шаман Бездны, а мои руки сейчас нужны моему племени.
Кан-ипа помолчал и хмуро добавил:
- Но мне очень не хочется отпускать тебя одного, друг
Безмо... Разное говорят люди об этом человеке...
- Знаешь, Кан, - задумчиво протянул Безмозглый, - не
поеду я к вашему шаману. Что мне шаман, и что я - шаману? И
главное, что вам шаманы - вам всем?..
Кан-ипа всей пятерней зарылся в густые спутанные волосы.
- Нам? - удивленно спросил он. - Нам - ничего.
Совсем ничего. Разве что раньше... Дед Хурчи говорил, что до
Четвертой волны песнопения шаманов диктовали Стихиям. Но
некоторые из избранных помощников продали свои имена Бездне, а
она взамен дала им силу Черного ветра. Только зря... У стен
Города столкнулись Черный ветер и витражи городских словоделов
- и что-то нарушилось в мире. Впустую теперь сотрясают
воздух шаманы - с тех пор Стихии вольны и не слушаются их
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг