5
Шаваш подгадал вернуться из военного лагеря в Харайн на рассвете,
чтоб город мог насладиться зрелищем наказанного порока.
В повозку с арестованными летел тухлый овощ, толпа истекала криком, и
охранники, выскочив вперед и тряся погремушками, орали уже, распялив
глотки: "Расступись!"
Шаваш настороженно вертел головой.
Он внезапно вспомнил Иров день, и, сообразив, что его агенты не
единственные тайно вооруженные члены этой гигантской тысяченожки, с
беспокойством прислушивался к народному гласу. Славили мудрого чиновника
из столицы, и щедрого господина Айцара, и справедливом аравана провинции.
А меж тем Шаваш точно знал, что араван весь вчерашний день, как ни в чем
не бывало, занимался в своей управе мелкими жалобами и политической
астрологией, и людей его рядом с Шавашем не было, а был рядом господин
Митак.
Нан искоса взглянул на управляющего Айцара. Ума господину Митаку
боги, может, отвесили с избытком, но нервы никуда не годились. Инженер
ехал весь желтый, не замечая народного гласа и страдая о чем-то своем:
нетрудно было и догадаться, о чем.
Митак подпрыгивал в седле, вспоминал подробности ночных арестов с
омерзением и думал о том, что едущий рядом человек имеет все основания так
же хладнокровно распорядиться и его жизнью.
Инженер Айцара по-прежнему в свободное время занимался подлинной
наукой, изучая универсальные соответствия природы и распутывая тонкие
нити, которыми связан мир, являющийся знаком, со своим означаемым, не
являющимся миром... Но мантика и алхимия требовали не только острого
разума, но и чистой души, а душа поганилась все больше и больше...
И сейчас, в парной утренней сырости, посреди толпы, сбегавшейся, как
стадо гусей к кормушке, Митак думал об исконном совершенстве мироздания и
исконном несовершенстве машин. Он согрешил с природой, и, изнасилованная,
она стала рождать механических уродов. Вот уж сколько лет, вместо того,
чтоб искать ключи от мироздания, он с увлечением мастерит неуклюжие
отмычки.
А теперь Айцар, с его страшным умением превращать игрушки в деньги,
хочет, чтоб Митак никогда не смог ему изменить, и привязывает к себе
делами, которые не имеют отношения уже и к машинам...
Митак думал о проворстве столичного чиновника с ужасом и надеждой:
если все намеченное сорвется, ему сохранят жизнь как хорошему астрологу,
ему позволят заниматься в тюрьме истинной наукой...
В управе Шаваша ждало запечатанное письмо Нана и две официальных
бумаги. Одна гласила, что, ввиду ареста наместника Харайна, полномочный
инспектор из столицы ставит господина Айцара во главе правительственных
войск.
Другая бумага извещала о том, что на время своего отсутствия
инспектор Нан облекает Шаваша всеми своими полномочиями. Узнав от
охранников, сопровождавших Нана до переправы, куда направился инспектор,
Шаваш сорвался.
- А если бы он вам приказал его утопить, вы бы тоже повиновались? -
орал он с беззастенчивостью начальника, распекающего подчиненных.
Письмо Нана Шаваш распечатал так, как распечатывают посмертное
распоряжение.
Господин Митак, наконец очнувшись, покосился на письмо с нескрываемым
интересом. Шаваш любезно протянул ему бумагу, свидетельствуя всем своим
видом, что для приближенных господина Айцара тайн нет.
Письмо удивило Шаваша, но завещания полагается исполнять.
Шаваш арестовал письмоводителя Имию. Имия поначалу отпирался, но,
подвешенный к потолочной балке, сознался и в своем сотрудничестве с
араваном Нараем, и в действиях, предпринятых по его наущению.
Судейский секретарь Бахадн, пряча свое восхищение и недоумение по
поводу ареста наушника, которого не открыли люди Айцара, сказал Шавашу с
мягким упреком:
- Я с самом начала указал следствию, что судья города Харайна
ревностно блюл интересы наместника и лишь по приказу последнего послушался
аравана Нарая; вы же незаслуженно решили, что я исхожу из интересов
наместника, а не из интересов истины.
Шаваш улыбнулся про себя. Слова Бахадна и тогда, и сейчас, не
выражали ничьих интересов, кроме интересов Айцара, и, стало быть,
оставались ложью даже при случайном совпадении с истиной.
- Увы! - сказал Шаваш общепринятую в таких случаях фразу, - я потерял
свои глаза, и вам лишь обязан их возвращением.
Засим он отправился в араванову управу.
Присутственные часы еще не начались, и Шаваш прошел через сад в
личный, весьма скромно устроенный дом аравана Нарая.
Хозяин встретил его радушно: он знал уже об аресте наместника, но не
знал ни об аресте своего шпиона Имии, ни о том, что Айцар уже назначен
главой правительственных войск. Нарай как раз собирался завтракать, и, не
слушая никаких возражений, приказал накрывать на стол в гостевом покое.
Араван любезно, несмотря на молодость Шаваша и младший его чин,
усадил гостя в кресло и услал слугу. Он видимо не сопоставил изящного и
самоуверенного чиновника двадцати трех лет с желтоглазым худым пацаненкам,
с которым он когда-то столкнулся в последние дни своей карьеры, -
несомненно, Нарай полагал, что пацаненок тот давно попался за воровство
кур, или замерз по пьянке, или был прирезан недовольным клиентом.
Кресло было уютным, но простым, беленые стены комнаты не оскверняла
кисть новомодного художника, тяжелые занавеси на окнах чуть поблескивали
золотыми нитями. Пузатый чайник был расписан, как любили расписывать
чайники при Аттахидах, красными продолговатыми ягодами чайной лианы. За
крышку его, вздыбив хвост, уцепился маленький рыжий чайный кот.
Шаваш, прищурясь, смотрел, как Нарай подошел к полке в западном углу,
поклонился духам-хранителям, подсыпал в лампадку аромата "мира и
спокойствия" и задернул занавеску. Жест аравана был виноват и суетлив:
Шаваш понял, что тот не хочет расстраивать богов грязным, по его мнению,
разговором, и это убедило Шаваша в разумности данных Наном инструкций.
Усевшись напротив гостя и рассеянно помешивая ложечкой чай, господин
араван выразил свое восхищение той неколебимостью, с которой начальник
Шаваша арестовал наместника Вашхога.
- Заговор с горцами, подумать только, какое сокрушительное обвинение.
Оно ведь бросает тень и на господина Айцара, не так ли? Совершенно
невозможно, чтоб в таком деле племянник действовал без ведома дяди.
Шаваш кивнул и пояснил:
- Вашхога еще не допрашивали. Собственно, по-настоящему его будут
допрашивать в столице.
Араван задумался.
- Опасное дело - везти такого заговорщика в столицу.
Шаваш промолчал.
- Вы ведь арестовали лишь шестерых из восьми его приспешников,
сколько я слышал? - спросил араван, задумчиво отхлебывая чай.
- Двое покончили с собой, - ответил Шаваш.
- Только двое, только! В век испорченных нравов даже для самоубийства
не хватает мужества, а сколько раз потом им придется пожалеть об этом!
- Я вас так понял, - спросил Шаваш беззаботно и не понижая голоса, -
что вам жалко Вашхога за его непредусмотрительную трусость, и вы желаете
ему избавления от лишних страданий?
Араван оглянулся на занавешенную полку и кивнул.
Оба помолчали.
- Да, господин судья недаром говорил мне на Иров день о
компрометирующих наместника бумагах, Нас, вероятно, подслушали - а ведь
это, стало быть, были бумаги о заговоре?
- Нет, - ответил Шаваш. - Это были жалобы на разорение наместником
деревенских убежищ, мы нашли их у судьи в потайном шкафу.
- Само провидение помогает нам, - удовлетворенно заметил Нарай. -
Преступник убил человека, но самым важным - бумагами - не смог завладеть.
Со стороны моего бедного друга было очень предусмотрительно держать их не
в управе, а в потайном месте.
Шаваш откинулся в кресле и покачал головой.
- Судья не прятал бумаг в потайном шкафу, господин Нарай. Это сделал
после его смерти по вашему приказу письмоводитель Имия, - он уже во всем
признался. И вы прекрасно знакомы с их содержанием, потому что сначала они
находились у вас. Вы думали, что вдова примет Имию за привидение, а мы -
за посланного наместником взломщика. И посчитаем бумаги причиной убийства
судьи. Убийства, совершенного вами.
Господин Нарай едва не опрокинул чашку.
- Вы с ума сошли? Зачем мне убивать человека, исполнившего мое
приказание?
- Судья Шевашен исполнял приказание не ваше, а господина наместника.
И вы поняли это, когда он потребовал с вас двести тысяч за присутствие
ваших людей на допросах. Вернее, вы поняли, что если вы не заплатите этих
денег, он вас предаст. И вы сказали - "хорошо". Но у вас не было таких
денег, господин араван, хотя, право, любой из ваших подчиненных успел
наворовать втрое больше!
- Этого никто не мог слышать! - пробормотал араван растерянно и
приложил руки ко лбу охранительным жестом.
- Это слышал сам Ир! - отвечал Шаваш. - Слышал и велел духу убитого
явиться желтым монахам и все рассказать. И сам Ир велел отцу Лииду
нарушить обычай и свидетельствовать против вас перед властью, чтобы все
еще раз узнали: нельзя безнаказанно осквернить Иров день.
Шаваш имел свои собственные соображения насчет происшедшего в
монастыре. Наверняка разговор о допросах и деньгах был подслушан
каким-нибудь желтым монахом. Но желтые монахи гордились тем, что к мирской
власти непричастны. Они рассказали Нану о разговоре - но никогда не стали
бы свидетельствовать о нем перед судом. Вчера, вероятно, отправившись в
монастырь, Нан предложил на выбор: либо отец Лиид предстанет перед судом в
качестве обвиняемого в измене, либо отец Лиид предстанет перед судом в
качестве обвинителя аравана Нарая.
Тем не менее Нану не хотелось доводить дело до суда, и весь его план
держался на зыбкой надежде на суеверность аравана.
А что, если старик сейчас вспомнит, кто мог его подслушать! А что,
если он ухмыльнется и скажет, что я вру и что Ира в монастыре и след
простыл? А что, если он просто перестанет быть суеверным, коль скоро это
уж очень невыгодно?
Но араван закрыл глаза, побелел и не шевелился.
- Сегодня вы задернули занавеску, - сказал Шаваш, - чтобы
духи-хранители не слышали, как вы предлагаете мне убить беззащитного в
тюрьме человека. Четыре дня назад вы убили человека, и когда вы
испугались, что вас увидят с орудием убийства, вы выбросили его в колодец,
который, по слухам, сообщается с преисподней! Вы слишком суеверны для
хорошего убийцы, господин араван!
Шаваш поднялся из кресла. Он подошел к завешенному окну и раздвинул
тяжелые многослойные занавеси. В приемном покое сразу стало светлее,
свежий ветер подхватил и понес прочь из комнаты навязчивый аромат "мира и
спокойствия". В саду, у беседки, обсыпанной огромными цветами клематиса и
пестрым росовяником, сидели и играли в кости трое человек в желтых
коротких куртках стражников. Один из них поднял голову, и Шаваш помахал
ему рукой. Стражники снялись с места и неторопливо побрели по дорожке к
дому.
Шавашу было жалко старика. В конечном итоге судья был сволочью, много
большей, нежели араван.
Но Нан, встав на сторону Айцара, вместе с тем сильно опорочил его
изменой племянника. Весть о преступлении аравана была идеальным
противовесом для этой измены; и наоборот - было бы опасно, хотя и
несложно, приписать Вашхогу еще и убийство. Истина случайно совпала с
интересами Нана и Айцара - что ж, тем лучше для истины.
Шаваш оборотился. Араван сидел, вытянув шею и глядя в раскрытое окно
на людей в желтых куртках. Рука его растерянно поглаживала полуостывшую
чайную чашку.
Шаваш внимательно посмотрел на чашку. Араван смутился, почему-то
вынул ложечку из чашки и положил рядом.
- Я не виню инспектора, - надтреснутым голосом сказал араван Нарай, -
великий Ир против меня. Но ведь господин Нан арестовал господина
наместника!
Он вдруг что-то сообразил и изумленно уставился на Шаваша.
- Вы хотите сказать, что сговор наместника с горцами - это на самом
деле?
"Он только сейчас понял, - подумал Шаваш. - Он только сейчас понял,
что, чтобы утопить наместника, ему вовсе не надо было прибегать к
теоретическим рассуждениям о порче нравов. Ему не надо было подтасовывать
фактов, ему надо было всего лишь - знать их". Господин араван слишком
много рассуждал о принципах идеального мироустройства. И не заметил
маленькой подробности реальной политической ситуации в провинции Харайн:
вражды между дядей и племянником, вражды, о которой только что разносчики
на улицах не кричали.
- Да, - сказал Шаваш, - это реальный заговор. Он мог бы быть
предотвращен с вашей помощью. Но он предотвращен с помощью господина
Айцара, который, - Шаваш не удержал улыбки, - пожертвовал племянником для
блага родины.
Араван растерянно молчал. За все время беседы он так и не притронулся
к завтраку, только выхлебал полчашки чаю. Теперь он заторопился, суетливо
придвинул вазочку с инчевым медом, набрал полную вязкую ложку и принялся
счищать ее в чай. Потом рассеянно поглядел на чашку и долил в нее сливок.
Нерешительно взялся за край, поставил чашку на место и поискал глазами по
столу. "Чего он ждет", - подумал Шаваш. Нарай потянулся за вазочкой с
вареньем. За стеной послышались внятные, неторопливые шаги стражи. Нарай
выпустил вазочку и поднял на Шаваша глаза. Шаваш смотрел прямо и не
улыбаясь на чашку в его руках. Нарай поднял чашку обеими руками и начал
пить большими жадными глотками. На четвертом глотке старик поперхнулся и
выронил чашку. Белое сладкое пойло разлилось по столу, промочилось в стыки
яшмовых инкрустаций, закапало на пол. Араван дернулся, как большая,
пойманная на крючок рыбина, завалился в кресло и затих там, запрокинув
голову.
Что-что, а непредусмотрительным трусом араван Нарай быть не захотел.
Шаваш, отводя взгляд от запрокинутого лица, понюхал свою собственную
недопитую чашку: чай тоже, едва различимо, пах горьким миндалем. Шаваш
брезгливо, чтоб никто не выпил по ошибке, выплеснул чашку на пол. Его
сочувствие аравану несколько уменьшилось.
Нан очнулся, притороченный к столбу посреди поляны. Голова
раскалывалась, в горле саднило, Руки, скрученные за спиной, распухли и
омертвели. Нан открыл глаза, с ресниц тут же закапали капли пота, и пьяное
солнце завертелось над дальним лесом.
Лагерь жил своей обычной жизнью. Порыв жаркого ветра принес откуда-то
запах паленого мяса; пробежала, виновато поджав хвост, крупная рыжая
собака; сверкнул на солнце расшитым чепраком и скрылся под пригорком
одинокий всадник. Рядом двое горцев в толстых железных ошейниках, не
торопясь, заваливали яму. Человек, надзиравший за ними, устроился в тени
дерева и неспешно уминал вислоухую лепешку.
Явился рогатый шаман в балахоне до пят и стал читать над ямой
отходную. Язык был почти тот же, на котором говорили ассу-ветхи в соседнем
Унгуне. Нан понимал его с трудом, но песня шамана не уступала подробностью
и многословием канцелярскому отчету.
Нан понял так, что в яме хоронили его колдовскую силу. Внутреннюю - в
виде черного петуха, и внешнюю - в виде одежды. Насчет одежды шаман был,
без сомнения, прав. Еще счастье, что горцы не стали рыться в опасных
складках, а просто бросили в яму и гемму с передатчиком, и все
остальное...
Нан скосил глаза. Вместо чиновничьего кафтана на нем было что-то
светло-зеленое. Ну да. Если одежда человека - одна из его душ, то человек
в одежде чиновника ведет себя так, как угодно императору, а человек в
одежде ветха ведет себя так, как нужно шаману.
Грубая зеленая ткань напоминала балахон, в котором ассу-ветхи из
Унгуна сжигают последний сноп. Нан не видел причин, по которым его судьба
должна отличаться от судьбы снопа. Ветхи, дети природы, ощущали полное с
ней единство, верили в тождество душ людей и зверей и не видели разницы
между человеческой и животной жертвой.
Ночные туманы сгинули без следа. На небе не было ни облачка. Тень от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг