столба чуть удлинилась и переползла вправо. Нан облизнул соленые губы и
стал думать о том, чего ждет Маанари. Лагерь не шевелился, - а ведь
лазутчики наверняка донесли об аресте наместника. Чем меньше князь будет
медлить - тем легче будет его победа, Неужто и в самом деле князь ждет
сына Ира? Неужто он вздумал присвоить не только чужое добро, но и чужого
бога?
Потом Нан стал думать о том, что горцы вполне успешно оборвали с него
все, что служило вместилищем злой силы. Даже если князь захочет его
видеть, что Нан ему скажет? Как там в "Книге творения ойкумены?" "Варвары
вторглись в пределы ойкумены, но государь послал чиновника с благим
государевым словом, и от речей этого чиновника варвары усовестились и
попросили подданства?" Увы! Трудно варварам усовеститься, если при благом
слове нет этак тысяч тридцати конных и пеших!
Потом Нан стал думать о том, что предки нынешнего императора тоже
родом с гор...
Потом ему стало все равно.
Ближе к вечеру какие-то метавшиеся перед глазами тени разложили
вокруг костер. Новая волна нестерпимом жара обдала тело, дым заполз в
слезящиеся глаза, и хриплые колокольчики шаманского балахона зазвенели
где-то рядом.
Ему запрокинули голову, и веревки перетянули горло.
- Пей.
Нан булькнул и подавился. Веревки мешали глотнуть, пока Нан не понял,
что он сам и есть веревка, себя связывающая. Тогда веревка ожила и
поползла вверх по столбу. Столб тоже ожил и стал личевым деревом. Дерево
было мировым. Нан узнал его, так как оно было в точности таким, как
Золотое Древо у государева трона, - только росло немного вкось, отклоняясь
под действием кориолисовой силы. Верхушка дерева торчала выше стратосферы,
в кадке Иршахчановой управы.
Сам же Иршахчан выглядел наперекор своим изображениям: лицо у него
было человеческим, а тело и когти - ихневмоновыми. С ним был Ир и все
остальное, а Нан стоял перед ним без рук и без ног, как государственный
преступник времен пятой династии.
Нан склонился перед пристальным взглядом государя и глянул вниз.
Земля далеко под ногами была плоская и ровная: только дураки, не видавшие
взгляда Иршахчана, могли утверждать иное.
- Пункт первый, - сказал Иршахчан по-старовейски, - колдовство, то
есть присвоение чудес в частную собственность.
- Уже конфисковано, - отозвался откуда-то судья Бужва.
- Что еще? - спросил государь-мангуста.
Бужва зашуршал свитками:
- Пункт второй: взяточник. Пункт третий: лазутчик.
- И еще самонадеянный дурак, - прибавил государь.
Нан молчал, почтительно согнувшись, но тут не выдержал:
- Это почему же дурак, о государь?
- Потому что считаешь, что история зависит от случая и от тебя
самого.
- И неужели ты думаешь, что можно истребить в людях стремление к
справедливости? - прибавил, каменно улыбаясь, судья Бужва.
Иршахчан поднялся с трона и разинул рот.
Короткая четырехпалая лапа с когтями нависла над головой Нана...
"Подавишься", - подумал Нан, свернулся кольцом и превратился в блестящий
винтик. Иршахчан обернулся сорокой, нацелился щербатым клювом. Нан стал
соколом; Иршахчан - огромной пестрой дрофой. Тогда Нан оборотился мышью и
забился под древесную кору: в ноздри ударило вековой сыростью и
жучком-короедом. Иршахчан стал кошкой и запустил под кору лапу. Та с
треском разодралась, сук мирового дерева хрустнул и не выдержал. Небо
падало на землю по баллистической кривой, и Нан был тому причиной.
Чиновник в ужасе открыл глаза и что-то залепетал.
Зрители весело и хрипло смеялись: они не заметили свершившейся
катастрофы... Нана взяли за шкирку, встряхнули, как мешок с мукой,
поставили на ноги и повели сквозь расступающуюся публику. Слева шел
рогатый шаман Тоошок. Справа шел белокурый племянник Маанари, побратим
Кирена. Рука его тихо поглаживала рукоятку варнарайнского кинжала. Нан не
знал, как относились друг к другу названные братья, но это было совершенно
неважно. По обычаю варваров, за побратима полагается мстить, и Большой
Барсук будет мстить, если хочет оставаться во главе своего отряда.
Руки были по-прежнему скручены за спиной: эти узлы, стало быть,
символического значения не носили и развязывать их ни кто не собирался.
Тропка была ровной, но ноги почему-то норовили подогнуться.
- Ага, - сказал слева шаман на ломаном вейском, - на восьмом суку
был. Дрался.
- Хотел бы я знать, кто победил, - с хрипом сказал Нан.
- А какая разница? - удивился Тоошок. - На этом небе одна твоя душа
дерется с другой твоей душой.
Нана втолкнули в огромный шатер, украшенный с безвкусной жадностью
грабителя. В шатре шел не то пир, не то совещание. Лавки были не
застелены, чтобы видеть, что под лавками нет засады. На грубых деревянных
столах громоздилось все, что бегает, прыгает, плавает и летает. Во главе
стола сидел большой деревянный идол, а перед идолом стояло здоровенное
блюдо с четырьмя серебряными ушками, до краев наполненное едой земли и
реки. Горцы, дети природы, еще не дошли до такого свинства, чтобы садиться
за пир без бога.
Человек, восседавший справа от идола, грузно поднялся на встречу
вошедшим.
- А вот и господин инспектор из столицы! - проговорил он на вполне
сносном вейском. - Сам император, о братья, обратил на нас свое лучезарное
внимание в лице своего посланца.
Нан так и не понял - намеренно или нет исковеркал человек придворные
обороты, но вожди одобрительно гоготнули.
- С чем пожаловал, господин инспектор?
- Я пришел поговорить с князем Маанари, - сказал Нан.
- Что ж! Я тебя слушаю! - и мужчина гордо подбоченился.
Нан внимательно оглядел его. На фотографиях, виденных им, было три
человека. Двое стояли сзади: шаман и племянник Маанари. Подбоченившийся
человек нисколько не походил на третью фотографию. Нан отвел от него глаза
и медленно зашагал вдоль скамей, вглядываясь в лица пирующих. Руки,
связанные за спиной, совсем онемели. Нан остановился перед здоровым, как
бык, белокурым бородачом лет сорока.
- Разве князь Маанари уже настолько подражает императору Веи, что не
может говорить без посредников? - спросил Нан, кланяясь ему.
По столу прокатился сдержанный ропот.
Князь угрожающе выставил вперед нижнюю челюсть и закричал шаману
по-ветхски:
- Ты говорил, что он нынче не сможет колдовать!
Тоошок возразил: он обещал прогнать лишь черные чары, нельзя лишить
ведуна всех чар и оставить ему разум. Князь неопределенно хмыкнул и
оглядел Нана еще раз с головы до ног. Нан оглядел его в ответ.
- Ну что ж, - произнес князь, - наши обычаи велят накормить гостя:
присаживайся.
Нан продолжал стоять.
- Спасибо, князь, - сказал он, - но наши обычаи не велят есть со
связанными руками.
Пирующие сразу же загоготали, а вслед за ними рассмеялся и князь. Нан
отметил про себя, что в империи другой порядок: первым смеется начальник,
а уж затем - подчиненный.
- Ну что, развяжем ему руки? - обратился князь к дружинникам.
Те нестройно согласились, высказываясь в целом в том смысле, что
вейские чиновники и так слабосильней крысы.
С Нана сняли веревки и посадили на лавку. Князь сам вручил Нану
полный кубок вина. Кто-то положил перед ним здоровенный кусок мяса на
лепешку, заменявшую отсутствующие тарелки.
- Зачем ты пожаловал сюда? Чтобы сглазить нас? - обратился князь к
Нану. - Но это, - князь довольно улыбнулся, - тебе не удалось.
Нана, привыкшего к тихим голосам и уединенным беседам, стеснял зычный
голос князя. Маанари, казалось, не испытывал ни малейшей нужды в разговоре
с глазу на глаз.
Тут Нан стал говорить благое государево слово о могуществе империи, и
слушали его вовсе не так хорошо, как об этом сказано в "книге Творения".
Прямо скажем, слушали с откровенной насмешкой. А слова о военных
поселениях, привилегиях и почете, которые можно получить, не рискуя в
войне, развеселили князя.
- Чем же мы рискуем, вступая в бой, - удивился Маанари, - разве ваши
войска умеют драться?
- Один ветх стоит сотни вейских воинов, - кивнул Нан, - но нас не в
сто, а в тысячи раз больше.
- А я слыхал, - прищурился Маанари, - что предки нынешнего императора
тоже родом с гор. То, что сделал один горец, могу сделать и я.
- А если не сможешь? - спросил Нан.
Князь довольно засмеялся.
- Ты поступил, как храбрец, явившись сюда, но все равно ты
рассуждаешь, как чиновник. Это вейцы дерутся, чтоб что-нибудь получить, а
ветхи дерутся потому, что любят драться! Если мы победим, мы завоюем
ойкумену, а если падем - то окажемся сразу в раю!
- А если ты попадешь в плен или потерпишь поражение, что останется от
твоей власти, князь?
- От кого мне терпеть поражение? - рассмеялся Маанари. - От господина
Айцара, который продавал мне свое железо, и покупал у меня чужое зерно?
Мне стыдно сражаться с войсками, во главе которых стоит базарный торговец!
А если мне будет не хватать своих воинов, - продолжал князь,
забавляясь, - то я позову на помощь ваших подданных! Ты не скажешь,
чиновник, почему ваши крестьяне встречают нас с радостью и тут же бегут
топить чиновников? Почему ваши богачи норовят торговать с врагом? Почему
даже наместники провинций готовы изменить своему императору? И почему даже
пеший воин в моем войске скорее даст себя из рубить и сварить, нежели
продаст меня?
Потому что все вы рабы, сверху донизу, а раб живет тем, что изменяет
хозяину. Ведь хозяин отбирает у раба все, кроме того, что раб украдет у
хозяина.
А мои люди свободны! Я не коплю богатства - я раздаю на пирах все,
что имею! Я не обираю своих дружинников, а делю с ними добычу. Мала добыча
- я делю ее поровну, велика - тоже делю ее поровну, сообразно роду и
храбрости. А когда я стану императором, то каждый вождь получит провинцию,
а каждый дружинник - округ.
Речь князя была скорей горяча, нежели логична; и обращался он не к
Нану, а к восторженно подвывавшим сотрапезникам.
- Но разве, - спросил Нан внятно и негромко, - но разве твои вожди,
став наместниками Веи, не станут в свою очередь рабами?
Вокруг стола залопотали. Замечание Нана попало в цель. Видно было,
что пирующие принялись было думать, но мозги их переваривали мысли хуже,
нежели желудки - мясо.
Но князь привык говорить с народом: и уж, верно, он-то задумывался о
том, что будет после победы.
- Никогда ветх не будет рабом, - загремел князь, грозно выпрямившись
и кладя руку на рукоять меча. - А что ты понимаешь в нас, канцелярская
кисточка, видно из того, что с просьбой о мире ты обратился ко мне, а не к
моему народу, словно я какой-то самовластный чиновник! Но я приказываю
своим людям лишь в бою! Право объявить и прекратить войну - это право
моего свободного народа и моей свободной дружины! Предложи-ка мир им, ты,
колокольчик из управы! Пусть они сами выбирают между миром и победой,
между рабством и господством!
Столы обрадовались.
- Мы сами решим, кого слушаться, - закричал кто-то справа от Нана, -
наших богов или вейского чиновника!
Все зашумели. Демократический призыв князя пришелся явно к месту.
Было ясно: между рабством и господством ветхи единодушно выбирают
последнее. Цепкая рука легла Нану на плечо, и племянник Маанари внятно
произнес на ломаном вейском:
- Мир предлагает только тот, кто сам не годится в драку.
Тут инспектор молча повернулся и ударил Большого Барсука ребром
ладони, так что во рту у Барсука хрустнуло, словно он откусил хорошо
прожаренный кукурузный початок. Большой Барсук пролетел под лавкой, и под
столом, и под другой лавкой, открытой так, чтобы все видели, что под ней
нет засады, и вскочил на ноги по ту сторону стола. "С этого и надо было
начинать" - сказал самому себе Нан. У каждой культуры - свои привычки,
плохие или хорошие. Здесь тот, кто не владел основным языком кулаков, не
имел шансов и с другими, второстепенными в культурной иерархии средствами
убеждения.
В глазах Большого Барсука плясало счастье. Он был выше Нана на
полголовы и шире раза в два, как и детина, которого Нан застал в доме
Кархтара. В отличие от разбойника, горец не питал к столичному инспектору
никакого почтения. Большой Барсук залез себе в пасть и достал оттуда зуб с
налипшим хрящиком и стал смотреть.
- Нечего смотреть, - сказал чиновник, - этим зубом ты уже ничего не
съешь.
Барсук достал из-за пояса секиру. Широкое лицо Барсука пошло пятнами,
в бороде застряли крошки с княжьего стола, но чересчур пьян он никак не
был. Его никто не останавливал: стало быть, либо Маанари было все равно,
когда именно убить вейского чиновника, либо князь и вовсе заранее поручил
Барсуку приятное дело.
Барсук взмахнул мечом, но Нан вовремя увернулся и ухватил Барсука за
запястье. Секунду они стояли, сцепившись, дыша друг другу в лицо, потом
Барсук изловчился и перекинул Нана через себя.
Нан полетел на землю и тут же кувыркнулся через голову. Вовремя -
там, где лежал Нан, в пол вонзился кончик барсукова меча. Еще кувырок - и
снова Барсук опоздал. На этот раз Барсук вонзил меч в пол с такой силой,
что некоторое время не мог вытащить. Нан тем временем вскочил на ноги и
попятился к столу, лихорадочно шаря позади себя. Нан помнил, что на столе
из дичи в изобилии торчали ножи, и хотя нож - не лучшая штука против меча,
это все же лучше, чем ничего.
Наконец Нан схватил нож, и в ту же секунду Барсук снова налетел на
него, визжа, как разъяренная кошка.
Нан отпрыгнул за деревянного идола, сидевшего во главе стола. Барсук
на мгновенье замешкался, не желая рубить собственного предка. Это
промедление оказалось для него роковым: Нан вынырнул из-под идола. Одной
рукой он перехватил меч у гарды, а другой молча вонзил нож Барсуку в
горло. И был этот удар нанесен с такой силой, что нож прошел горло
насквозь и застрял между шейной костью и позвонком, а горло у Барсука было
жирное и крепкое, что у твоего вола. Барсук полетел на пол и тут же умер.
Нан выпрямился и оглядел пирующих. Двое дружинников бросились к
мертвому Барсуку, а остальные вскочили на столы и затанцевали в восторге
от удачного боя.
- На тебе одежда вейца, но душа горца, - громко произнес князь
Маанари. - Разве бы ты пришел сюда, если бы был слаб, как цыпленок, - в
умном и тяжелом взгляде Маанари было восхищение, но не удовольствие.
- Возьмем его в дружину, князь, - предложил кто-то на весь шатер.
- Слушай, - прошелестел Нану на ухо чей-то голос, - теперь и отряд
Барсука твой, и сука его, и конь, и две женщины, - ту, которая рыжая, ты
отдай князю, потому что это из-за нее у них был спор.
- Он колдун! - закричал кто-то из людей, обступивших Большого
Барсука, но заявление успеха не имело: вся дружина очень хорошо знала, что
кулаками не колдуют.
- Его колдовство сильнее Тоошокова, - опять закричал приятель
Барсука.
Шаман авторитетно вмешался: нет в мире дружины сильнее ветхов, потому
что нет в мире ведуна сильнее его.
- Ир, - сказал Нан громко, - сильнее Тоошока, и он это знает. Он
ходил беседовать с ним, но сбежал.
Люди слушали его внимательно, как слушают тех, кто умеет драться.
- Великий Ир, - сказал Нан, - пришел в этом году в Харайн, чтобы
спасти его. Он вынул жилы из вашего тела и мозг из ваших костей и даже
сейчас, вместо того, чтоб напасть на нас, вы ждете, пока сын Ира именем
Ира поднимет против вас весь Харайн.
Слова Нана произвели некоторое впечатление. Чему он, впрочем, был
обязан не содержанием речи, а своей победой над Барсуком.
- Сыны Ира, - сказал шаман Тоошок ехидным голосом, - неплохие шаманы.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг