смелей и самозабвенней.
- Вся провинция знает: это злые духи открыли шакуникам тайны красок и
механизмов. Храмовые торговцы ходят до страны мертвых, золото храма намыто
из подземных рек.
Кто-то в небе надышал на печать луны Галь, и она стала совсем
отчетливой, а в толпе вместо людей стала одна темнота и факелы.
Маленький послушник проскользнул на террасу и склонился к уху
настоятеля. "Мастерские под охраной, - прошептал он. - Динамит увезли в
город, в управу господина Арфарры."
Тут настоятель поднял глаза и увидел, что мастеровой бестолково
топчется по пуховому ковру, похожему на дивный сад, и заляпал жемчужные
цветы своими опорками.
- Раньше здесь жили свободные общинники, а вы их превратили в
храмовых рабов. Но мало это, - отобрав земли, вы устроили так, что мы
по-прежнему платим с земли налоги!
Настоятель засмеялся на храмового раба и сказал:
- Ты изгадил ковер!
Тот испугался, сошел с ковра и закричал:
- Народ требует, чтобы храм вернул земли и еще зеркало вернул!
- Какое зеркало? - осклабился настоятель.
- Зеркало государя Иршахчана из Небесной Управы. Вы его сперли, а
теперь шпионите в него за всякой звездой на небе и всякой травкой на
земле.
- И ты думаешь, - спросил задумчиво настоятель, - мы не углядели в
этом зеркале, как ты беседуешь с наместником Рехеттой?
Храмовый раб побледнел.
- Господин инспектор, - сказал настоятель, оборачиваясь к столичному
математику, - прикажите вашей страже повесить эту сволочь повыше, а
остальных разогнать.
Все замерли.
- Я не могу отдать такой приказ, - проговорил столичный инспектор.
Было слышно, как веер, выпавший из рук настоятеля, стукнулся
деревянной ручкой о пол.
Столичный математик неторопливо поднялся:
- Если народ негодует на вышестоящих, - заметил он, - значит, тому
есть причины. Повесить бунтовщиков - не значит устранить причину бунта.
Попробуем же разобраться, в чем дело.
Вечный разум, - продолжал столичный книжник, - однажды пошутил, и
этой шуткой стал бог-ремесленник. Бог-ремесленник создал наш мир, и
обременил в этом мире дух - телом. Он, однако, тоже пошутил и оставил в
нашем мире нечто подобное вечному разуму - разум человеческий. Вы, в храме
Варнарайна, хотите уподобиться богу-ремесленнику, пославшему в мир
Иршахчана. Вы обременили мысль - телом, телом машины. Ваши механизмы
тленны, как колосья и дома, вместо того, чтобы быть безупречными, как
законы разума. Вы хотите погубить разум второй раз и заставить его
приносить прибыль.
Но разум и нажива несовместимы, и вы заплутались сами. Вместо тех
вопросов, которые стоит решать, вы приноровились ставить лишь те, которые
возможно решить. Вместо того, чтобы отвечать на вопрос "почему", вы
успокоились и отвечаете лишь на вопрос, "как". Каждое ваше открытие лишь
насмешка над настоящими открытиями. Оно не говорит "отныне вы это можете",
оно лживо уверяет: отныне это невозможно. Бог - он по-прежнему внутри вас,
но вы - снаружи... В столичном храме хотят преумножать истинное знание.
Для этого надо перестать делать из него вещи и деньги. Предоставим сие
богам-ремесленникам и богам-государям.
Монахи потрясенно молчали. В темноте ворочалась толпа, да пофыркивали
кони варваров на храмовых дорожках.
Настоятель перевел взгляд на Арфарру.
- И вы согласны со сказанным? - резко спросил он.
- Я согласен с простым народом, - сказал господин Арфарра. - Простой
человек всегда прав.
- Итак, - спросил Кедмераг, - мы должны разрушить мастерские?
- Ни в коем случае, - сказал Арфарра, - вы должны передать их
государству.
- Не вижу никакой разницы, - зло заметил Кедмераг.
- Сегодня неподходящая ночь для сомнений в могуществе государства, -
улыбнулся Арфарра и пошел с террасы.
- Мы лучше взорвем все, - отчаянно закричал ученый.
- Вам нечего взрывать, господа. Все, что может взорваться, я лично
отправил в столицу провинции, чтобы уберечь от гнева толпы...
- Вы, - крикнул ему вслед Кедмераг, - вы продали короля Алома -
экзарху, экзарха - храму, а храм - государству. И самое омерзительное - вы
еще при этом остались бескорыстны...
Арфарра покинул террасу, и народные истцы вышли вместе с ним.
Столичный инспектор по-прежнему сидел в кресле. Настоятель уронил
голову на стол и плакал навзрыд.
Вдалеке радостно закричал народ.
Молодой монашек подошел к столичному инспектору.
- Убирайтесь, - коротко сказал он.
Инспектор не обиделся.
- А что я мог сказать? В столичном храме на каждой половице по
стражнику... Это вам не надо было за властью лезть. Кто не играет - тот не
проигрывает.
- Да, - сказал отец Лой, - не захотели поделиться пирогом с араваном
Баршаргом - вот и остались голодные.
- Мы еще раньше проиграли, - сказал отец Кедмераг. - Если бы мы не
сторожили открытия, как мышь - золото, никто нас и не называл бы
колдунами.
- Да, - сказал настоятель, - господин Арфарра - как стая саранчи,
после него ничего не останется. Он повесил аравана Баршарга и расправился
с посадом Небесных Кузнецов. Рехетту он арестует завтра за
подстрекательство к мятежу, а между тем наверняка мятеж был возбужден им
самим, чтобы мы отдали храмовые мастерские солдатам. Хотел бы я знать, что
останется от господина Даттама. Если он, конечно, еще жив.
Воротившись в управу, араван Арфарра просидел с новыми знакомыми всю
ночь. Шорник, и монашек-шой, и другие, рассказывали справедливому
чиновнику об утренней беседе с наместником, и вообще обо всем, что
полагается рассказывать справедливым чиновникам.
Араван подмахнул им пропуск на хождение по городу в запретные часы, и
они ушли. Араван отпер сейф, достал заготовленные списки для ареста,
добавил несколько строк, но имена новых знакомых не вычеркнул, а только
пометил особым значком. Потом он вызвал бывшего секретаря экзарха и стал с
ним советоваться.
Под утро аравану Арфарре принесли записку наместника. Записка была
предназначена столичному инспектору и писана вчера к вечеру. В записке
было сказано: "Вы посоветовали мне сдержать обещание и умереть для блага
народа. Я думаю, вы были правы. Я слишком стар для еще одного восстания.
Пусть смерть моя послужит народу тем, что в случившемся возмущении обвинят
одного меня..."
- Да, - сказал секретарь Бариша, - а что ему оставалось делать? Народ
обратился к пророку Рехетте с прошением: "Разрешите восстать", а наместник
Рехетта, по многолетней привычке, ответил: "Обождите в прихожей".
Арфарра, страшно побледнел и уронил голову на руки.
Он отдал бы полжизни, чтобы воскресить наместника. Теперь, до
назначения нового наместника или исполняющего его обязанности, ни один
приказ другого главы провинции не имел силы: два, три дня бездействия. За
это время все всполошившееся жулье попрячет свое добро.
- Теперь вы унаследовали все, - ласково и искательно сказал секретарь
Бариша, - войско - от аравана Баршарга, мнение народное - от наместника
Рехетты, и даже - колдовство храма. Вы теперь - полный хозяин провинции,
господин Арфарра.
Арфарра поднял голову и сказал медленно и раздельно:
- По наследству в империи переходят: дом и сад. В деревне. Чтобы я от
вас слов "чиновник" и "наследство" - вместе - не слышал. Или - только в
обвинительных актах.
Аххар, новый начальник Баррасского склада, пребывал в скверном
настроении духа. Неделю назад начальником склада был некто Шин, человек
Баршарга. Когда Баршарга казнили, Шин тотчас же зарезался.
Скверное настроение Аххара объяснялось содержимым склада: то были
ящики с оборудованием для горных и кожевенных работ. Аххар прибыл на склад
с самыми радужными надеждами: все летело вихрем, назначения и перестановки
сыпались, как крупа из крупорушки, самое время воровать! Поди потом,
узнай, сколько риса было на складе. Ах, по документам впятеро больше?
Ничего не знаю, мой предшественник украл, да и повесился, боясь недостачи!
И вдруг - машины! Кто, скажите на милость, будет покупать станки,
если уже существующие запрещены указами и вот-вот будут разгромлены
толпой?
Аххар так горевал, что даже прокопал в одном из ящиков дырку и
заглянул внутрь. Внутри было что-то белое, полукруглое, - наверняка такого
станка нет в перечне разрешенных! Совсем плохо!
Поэтому господин Аххар был от души рад, когда на третий день к берегу
пристала небольшая раздвижная баржа, и вышедший на берег белокурый и
сероглазый варвар в платье шакуника-мирянина, от имени храма предложил
купить станки.
- Погрузка - завтра ночью, - сказал варвар, - деньги в руки, но с
одним условием: официально храм не имеет к этой сделке никакого отношения.
- Четыреста ишевиков, - сказал начальник склада.
- Пятьдесят, - отрезал варвар, - никто у вас, кроме храма, этого
товара не купит! Кому сейчас нужны машины?
В конце концов сошлись на ста пятидесяти.
Через два дня почтовый голубь принес подтверждение: обязанности
наместника провинции временно исполняет инспектор из столицы.
Арфарра подписал указы об аресте тех, кто был слишком повязан с
покойником Баршаргом. За два дня убежал лишь один. Имущество лишало людей
разума. Бедняки с легкостью бегут от сборщика налогов, - а меж тем они
невинны, богачи надеются до последнего, ценя добро больше жизни...
Оборванный монашек сказал:
- Народ не знает, насколько серьезно ваше намерение расправиться с
богачами. Сходятся в том, что искоренение зла вряд ли будет полным, если
вы не арестуете господина Даттама.
Арфарра помолчал и сказал:
- Видишь ли, Шой, если я арестую Даттама, то я должен буду отослать
его в столицу, а это означает лишь то, что судьи Даттама станут богаче на
несколько миллионов, которые он найдет способы возместить с народа.
Монашек пошевелил губами и сказал:
- Осмелюсь доложить, что в настоящее время провинцию обходит сын Ира.
Послезавтра он проходит через поместье Даттама. По этому случаю там будет
большой праздник и скопление народа. Мудрено ли в такой момент произойти
возмущению?
- Прекрасно придумано, - одобрил Арфарра. - Послезавтра я сам
появлюсь в поместье и подам вам знак.
Ночью Арфарра долго глядел на небо через Шакуников глаз, потом
ворочался, не мог уснуть, и вспоминал, как они с Даттамом вместе учились.
А когда заснул, - пришел другой соученик, чуть постарше, в белых одеждах,
какие носят мертвецы и наследники трона, и сказал:
- Есть время сильного государства и есть время слабого государства.
Когда государство сильно, чиновники справедливы и налоги необременительны.
Когда государство слабо, чиновники присваивают себе землю и налоги, и
крестьяне ропщут, потому что они платят второе больше, а в неурожай помочь
некому. Сильное сменяет слабое, единое сменяет множественное, как день
сменяет ночь, и это длится вечно.
Но день сменяет ночь, чтоб на полях рос рис.
День сменяет ночь - а человек научился делать светильники и освещать
ими храмы.
Для чего же в истории день сменяет ночь?
Как придать золоту свойства зерна?
Арфарра проснулся от частого теперь озноба. Начальные слова были из
докладов, которые он читал экзарху. Экзарх всегда кивал и говорил "да".
Возражения же ему показал секретарь Бариша на полях одного из старых
докладов...
И возражения были еще не самым обидным. Чуть пониже, другими
чернилами и, видно, совсем недавно, экзарх приписал крупно: "Дурак!" - не
то о докладе, не то о собственном комментарии.
Наступила ночь вторых суток правления Арфарры.
Ванвейлен стоял, кутаясь в плащ, у речного причала. За ним, в ночи,
неясно мрачнела серая громада казенного склада, и грузчики с приглушенными
ругательствами цепляли ручную лебедку к огромному, непривычному для них
ящику. Груз, находившийся в ящике, был обозначен лично араваном Баршаргом
как "оборудование для горных работ", и чиновник рядом с Ванвейленом
равнодушно наблюдал за его погрузкой.
Лебедка заскрипела, - очередной ящик опустился на палубу круглой
баржи.
- Э-й, осторожней, - заметил Аххар, - этак у вас баржа развалится.
Может, приедете за остальным завтра?
Ванвейлен пробурчал что-то невнятное.
Через полчаса баржа тихо отошла от берега. На ней было всего трое
людей, - Ванвейлен, Бредшо, и Стависски. Вскоре правый берег затерялся в
дымке, река разлилась, словно море, смыкаясь в ночи прямо с небом и
сверкая гладкими звездами.
Ванвейлен опустил лот, - сорок три метра глубины. Можно ручаться,
что, когда в будущем году будут ставить дамбу в верхнем течении или
забирать новую воду, это местечко не обмелеет.
Ванвейлен подошел к борту. Это было старое, довольно ветхое суденышко
со съемными бортами. Такие борта употреблялись для того, чтобы облегчить
погрузку и перевозку скота, и старинные руководства рекомендовали скот при
этом не стреножить, потому что тонули такие баржи весьма охотно, особенно
в преклонном возрасте.
Стависски и Бредшо, тихо переговариваясь, стали спускать на воду
лодку.
Ванвейлен, в темноте, шарил в поисках механизма, приводившего в
движение раздвижные борта. Разумеется, баржу можно было поджечь или
взорвать, - уж взрывчатки на ней было столько, что можно было б взорвать
весь половину провинции, не то, что баржу, но по зрелом размышлении
Ванвейлен такой план отверг.
- Слушай, - окликнул он Бредшо, - где тут эта чертова задвижка.
- А справа, - отозвался Бредшо, - там такой бугорок и сразу за ним
веревка...
- Нашел, - сказал Ванвейлен, - лодку спустили?
- Сейчас, погоди.
Ванвейлен наклонился, ухватываясь покрепче за теребя и тут чьи-то
сильные руки бесшумно сомкнулись на его горле. Ванвейлен захрипел, - все
четыре ножки мироздания подломились, небо полетело на землю гигантской
черной воронкой, и вот в эту-то воронку и провалился Ванвейлен.
Когда паланкин Арфарры принесли к даттамовой усадьбе, был уже
полдень. Ворота усадьбы были широко распахнуты, стены увиты лентами и
заклинаниями, на деревьях, как при государе Иршахчане, росли золотые плоды
добродетели и ячменные лепешки, под навесом у фабрики вместо тюков с
тканями красовались длинные столы, и народ облепил мостки и берег в
ожидании лодки с сыном Ира.
Арфарра никогда не видел праздника Ира и заранее его не любил.
Праздник был - та же народная разнузданность, с которой борется
государство, - как храмовая проституция, или тайные секты, - готовая
преобразиться в разрушение и бунт.
Сын Ира был сводным братом безграмотных варварских шаманов. Бог не
селится в человеке или в каменном истукане. Лишь государство - образ
божий. И, подобно всякому истукану, Сын Ира был достоин уважения. Не как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг