оказаться не такой мирной... и бескровной... Поэтому я вынул блюдо из
шкафа, положил в старый полиэтиленовый пакет с оборванными ручками и
крест-накрест перевязал веревкой. Посмотрел на мамину фотографию на трюмо
и мысленно сказал: "Прости, мама..."
Я уже допивал чай, когда раздался звонок телефона. Звонила Алена.
- Ну что, Андрюша? - спросила она. - Как ты там?
- Все нормально, Аленушка. Спешу на службу. И думаю принять кое-какие
меры.
- Какие меры? - насторожилась Алена.
- Дабы подобные случаи больше не повторялись.
Она вздохнула, но расспрашивать не стала. В трубке слышался чей-то
заливистый смех - коллектив у них в лаборатории подобрался веселый.
- Кого это там у вас разбирает? - полюбопытствовал я. - Уж не Титову
ли?
- Ее, - подтвердила Алена. - А меня в командировку посылают. До
пятницы. Позвонишь?
- Конечно. Не переживай, все будет хорошо.
Алена опять вздохнула.
- Ладно, Андрюша. Целую...
- Целую, Аленушка.
Захватив пакет с блюдом, я вышел из дому, разбудил "Агасфера", как
всегда ночевавшего на площадке у погребов напротив моего окна, и поехал на
работу.
Рабочий день я начал с двух телефонных звонков. Сначала позвонил
насчет облицовочной плитки - и услышал в ответ, что плитка уже уплыла.
Потом, разыскав в справочнике номер редакции "Вечернего вестника",
побеспокоил газетчиков и поинтересовался анкетированием населения. И
узнал, что никакого анкетирования они не проводили и по квартирам никого
не посылали... Впрочем, подобного ответа я и ожидал.
До обеденного перерыва я кое-как дотянул, добросовестно пытаясь
работать, хотя временами совершенно не понимал, что творится на экране
моего компьютера. Не думать о случившемся я просто не мог. Перед самым
перерывом мне пришла в голову одна мысль и я набрал номер Алениной
лаборатории. "Она в командировке, - ответила хохотушка Титова. - Вы что,
Андрей Владимирович, проверяете?" Да, я действительно проверял, с
настоящей ли Аленой разговаривал утром.
Потом я погнал "москвич" на окраину города, к плотине. Остановился у
захламленной лесополосы, протянувшейся над обрывистым берегом, пробрался
сквозь заросли к реке и бросил пакет с блюдом в мутную воду...
Правильный или опрометчивый это был поступок - не знаю, но настроение
мое улучшилось, потому что я избавился от предмета, который мог бы
принести мне немало неприятностей. Дышать стало легче, окружающее вновь
приобрело объемность и многокрасочность, и я перестал ощущать себя
мишенью, попавшую в перекрестие чьего-то оптического прицела.
Я настолько воспрянул духом, что по окончании рабочего дня оставил
автомобиль во дворе, перекусил и направился на стадион поболеть за родную
"Звезду". Погода была превосходной, "Звезда" тоже старалась вовсю, забив
гол в конце первого тайма, а в перерыве, в толчее за пивом, я встретил
бывшего однокурсника Валеру Кузнецова, Кузю, с которым когда-то, в молодые
годы, не раз бродил по забегаловкам нашего города. Мне и потом доводилось
с ним встречаться, но все как-то мимоходом, то в магазине, то в
троллейбусе, да и не беспечными студентами мы уже были, а обремененными
заботами отцами семейств.
Кузя был слегка навеселе, и у него оказалась с собой бутылка
самогона, и мы пили его из легких мнущихся стаканчиков, полировали пивом и
говорили "за жизнь", а рядом пили водку, самогон и пиво еще очень много
других мужиков, чуть-чуть и очень крепко поддатых, потому что посещение
футбольного матча было для них отдушиной... А потом мы с Кузей щелкали
семечки и вместе смотрели игру, и дружно орали, когда "Звезда" наша милая
вколотила соперникам еще один гол.
Мы шли в возбужденном и довольном людском потоке, захлестнувшем
улицу, и Кузя, заговорщицки мне подмигнул, мечтательно сказал:
- Эх, добавить бы... Все равно уже Катерина пилить будет!
- Так пошли ко мне, Кузя, - с готовностью откликнулся я. - Роскошной
закуски не обещаю, а вот по сто грамм найдется.
- Хо-хо! - возликовал Кузя. - По сто грамм - это в самый раз!
Мы дошли до моего дома, и я предложил Кузе пройти в комнату, но он
сразу протопал на кухню, сел у стола и закурил, и решительно
воспрепятствовал моей попытке соорудить яичницу.
- Кусок хлеба и кусок сала - лучшая яичница, старик, - заявил он,
стряхивая пепел в раковину. - Если нет сала - можно и без сала.
Я извлек из настенного шкафа почти полную бутылку "Столичной" (сидели
как-то с Аленой, на Пасху, кажется, и я выпил пару рюмок) и пошел взять с
письменного стола отцовскую пепельницу. И застыл, уставившись на стену.
Мамино блюдо как ни в чем не бывало висело на своем месте.
- Андрюха, ты там отключился, что ли? - раздался из кухни
нетерпеливый голос Кузи.
Я продолжал стоять соляным столбом, чувствуя, как улетучивается
веселый хмель. Кузя показался в дверях, протянул:
- Норма-ально живешь, старик, - и вдруг замолчал. Подошел ко мне,
похлопал по плечу и дернул за рукав. - Пошли на кухню, Андрюха, выпьем, и
я тебе скажу кое-что.
Я молча повиновался. Разговаривать мне уже не хотелось.
- Так вот, слушай, старик, - начал Кузя, занюхав водку хлебной
горбушкой. - Возьмем, к примеру, такой случай: у твоего приятеля есть
телевизор, но без антенны. Работать работает, только ни хрена по этому
телевизору не видно. А у тебя, скажем, наоборот: антенна имеется, а
телевизор отсутствует...
Я выпил свою водку, как воду, и тупо уставился на Кузю, плохо
соображая, что он там такое плетет. Я думал о блюде.
- Отсутствует, значит, телевизор, - повторил Кузя, - и хоть целуйся
ты со своей антенной - толку никакого не будет. Не нужна она тебе. А
приятелю пригодилась бы - ведь телевизор-то у него есть. - Кузя замолчал
и, прищурившись, взглянул на меня, катая по столу недоеденную горбушку.
- Ну? - машинально сказал я.
- А не отдать ли тебе приятелю свою ненужную антенну, старик? -
ласково спросил Кузя. - Зачем она тебе? Подари ее приятелю...
Услышав слово "подари", я внутренне вздрогнул и протрезвел еще
больше. Кузя пристально смотрел на меня, уже не улыбался, и я вдруг понял,
что он совсем не пьян. В наступившей тишине раздавалось лишь негромкое
урчанье холодильника.
- Подари, а? - Тот, кто сидел по другую сторону стола, внезапно
подмигнул мне. - У тебя не убудет, а приятелю польза.
- И какая же польза приятелю? - срывающимся от напряжения голосом
выдавил я, совершенно отчетливо осознав, что в квартире, кроме нас, никого
нет, и помощи ждать неоткуда; я сомневался, что смогу справиться с тем,
кто сидел напротив...
- Телевизор у него будет работать - вот какая польза! - Мой
собеседник широко улыбнулся, но глаза его отнюдь не улыбались.
- А зачем ему телевизор? Пусть лучше книжки читает.
- Ну-у, старик! - Кузя развел руками и развалился на табурете,
прислонившись спиной к стене. - Не хочется ему книжек, телевизор ему
хочется смотреть.
- А если не отдам? - напрямик спросил я. Мне надоел наш Эзопов язык.
- По башке - и в колодец? Или как?
- Зачем по башке? - Кузя вздохнул. - Поверь, старик, позарез нужно...
- Почему же не заберешь? Не можешь?
Мой собеседник выпрямился, опять в упор взглянул на меня. Тяжелый у
него был взгляд, нехороший.
- Если бы мог - забрал бы.
Я побарабанил пальцами по столу, потом как бы невзначай придвинул
поближе к себе недопитую бутылку; ничего другого, увесистого, для
самообороны, под рукой не было.
- Послушай, Кузя, или как тебя там? Зачем тебе блюдо? Что оно такое?
Кузя, усмехнувшись, потянулся через стол и водворил бутылку на
прежнее место.
- Старик, я же сказал: антенна. Не все и не всем полезно знать.
Подарил бы - да и дело с концом.
- Вы кто - инопланетяне? Демоны из темного мира?
Кузя скривился и повторил:
- Есть знание, которое не приносит пользы.
Вероятно, алкоголь все-таки продолжал еще резвиться в моей голове,
делая меня более храбрым, чем я есть на самом деле. Я положил руки на
стол, подался к Кузе, к тому, кто прикидывался Кузей, кто принял облик
Кузи, и медленно произнес:
- Тот факт, что вы пытаетесь завладеть блюдом с помощью обмана,
говорит о нечистых намерениях. Ни отдавать, ни дарить его я никому не
собираюсь. Вот так. Я сказал! - И я повторил знаменитый жест Глеба
Жеглова-Высоцкого.
- Та-ак, - протянул Кузя, блуждая взглядом по стене за моей головой.
- Что ж, нет так нет. Но учти: и у тебя, и у твоих близких могут быть - и
будут - большие, скажем так, неприятности. Уж будь уверен.
Мне стало совсем мерзко, но я постарался не подать виду, не потерять
лица перед этим потусторонним засранцем.
- Вот тебе и раз! - Я нашел в себе силы изобразить усмешку. - Вот
тебе и "подарок"! Это же запугивание уже получается, принуждение... Может
ли считаться настоящим подарком подарок принудительный?
- Не может, - мрачно ответил мой собеседник. - Принуждения не будет.
Просто вскоре ты увидишь, прочувствуешь и осознаешь, сколько неприятностей
ты нажил, и сам от всего сердца возжелаешь сделать подарок. И ничегошеньки
не потеряешь. Кроме неприятностей, конечно. И вот когда ты надумаешь
сделать подарок - просто скажи. Тебя услышат.
Он тяжело поднялся, отодвинул табурет, и я тоже встал из-за стола.
- Посошков на дорожку распивать не будем. - Взгляд его был колючим,
губы кривились. - До встречи, Дрюня!
Он направился к выходу и я, оторопев, отступил в сторону, пропуская
его. "Дрюней" называла меня только Алена... и та, вторая... Откуда этот, в
обличье Кузи... значит ли это?..
- Эй! - бросил я ему в спину, уверенный уже, что он не собирается
бить меня по голове или живьем поджаривать на газовой плите. - А одежду
свою не заберешь, трусики-лифчики?
- Сам пользуйся, - ответил он, не оборачиваясь, и вышел в прихожую.
Я не стал его провожать. Я подошел к окну и долго стоял, упираясь
руками в подоконник, но из подъезда так никто и не вышел. Вполне возможно,
что некто или нечто, скопировавшее телесную оборочку моего бывшего
однокурсника Валерки Кузнецова, просто превратилось в муху...
Потом я вновь сел за кухонный стол и налил себе еще водки. Я пил
водку, и мое душевное состояние становилось все ужаснее, хотя ужаснее,
кажется было некуда, и в памяти всплыло какое-то липкое, неприятное,
угрожающее слово, похожее на шипенье змеи: полиморф. Полиморф-ф... Вот с
кем я, по-видимому, имел дело.
Большие неприятности, конечно, меня страшили; только вот что именно
понимать под большими неприятностями? Наверное, самой большой
неприятностью можно считать смерть, но как раз смерти-то я и не боялся -
не мучительного умирания, не предсмертных страданий, а смерти как таковой,
как оборотной стороны жизни. Да, был у меня период жуткого страха,
неприятия, протеста (такой период, возможно, бывает у каждого), но я
ухватился за идею переселения душ, я безоговорочно поверил в эту идею,
потому что очень хотел поверить - и заглушил этот постоянно гнездящийся в
каждом из нас страх... Конечно, трудно было смириться с мыслью о том, что
вновь воплотишься ты уже не здесь и не таким, но я кое-что сказал по этому
поводу самому себе. Раз и навсегда.
"Послушай, уважаемый котяга Андрей, - сказал я себе, - ты, конечно,
скорбишь о том, что в следующем воплощении не сможешь баловаться с
компьютером, пить пиво в июльскую жару и получать удовольствие от прогулок
под осенним дождем. Там все будет другим. Но ведь вполне возможно,
уважаемый, что в предыдущей жизни, в каком-то другом мире, самой большой
для тебя радостью было пожевать слипшихся в комок холодных и скользких
червей, а потом принять ванну из содержимого тухлых яиц, а самым высшим
наслаждением, истинным кайфом, было поковыряться железной иглой в
собственном больном зубе; и ты с горечью думал тогда, что в следующей
жизни будешь лишен всех этих удовольствий... Так не кажется ли тебе,
уважаемый Андрей, что в новой жизни, которая придет на смену этой, тебе и
в голову не взбредет жалеть о компьютерах, пиве в жару и прогулках под
дождем, как не жалеешь ты об утраченных навсегда червях, тухлых яйцах и
игле в больной зуб?.."
Такая аргументация в свое время меня вполне успокоила и прибавила
оптимизма... но в данном случае под большими неприятностями полиморф мог
подразумевать вовсе не смерть. И вообще дело было не в этом! Полиморф
сулил большие неприятности не только мне, но и моим близким. Дочери.
Алене. Возможно, бывшей жене и бывшей теще. Возможно, нижегородской тетке
по отцовской линии... Я не знал, что такое эти полиморфы, и на что они
способны. И поэтому склонен был предполагать худшее. Но подарить блюдо,
абсолютно ничего не зная о возможных последствиях... для себя... для
других...
Голова моя тяжелела от водки, а в груди закипала горячая злость,
совершенно беспредметная злость, порожденная отчаянием, осознанием
тупиковости ситуации. Резко смахнув на пол хлебную горбушку, я выдернулся
из-за стола и направился в комнату.
Блюдо по-прежнему висело на стене, каким-то непонятным образом
переместившись с речного дня назад, в мою квартиру. Я снял его, вернулся
на кухню и достал с полки молоток и широкое зубило. Я понятия не имел, из
какого сплава сделано блюдо, но намеревался обрабатывать его молотком до
тех пор, пока оно не потеряет свою форму и не перестанет быть пригодным
для любого применения. Положив на пол зубило, я установил на нем ребром
злополучное блюдо и, придерживая его за край левой рукой, размахнулся и
правой рукой, вооруженной молотком, нанес первый сокрушительный удар.
Потом еще и еще.
Не знаю, что могли представить себе соседи в связи с поднятым мною
грохотом, да и не думал я о соседях; стиснув зубы, я вовсю орудовал
молотком, стремясь, для начала, хотя бы согнуть блюдо. Дребезжала в
сушилке над раковиной посуда, а солонка свалилась со стола, рассыпав все
свое содержимое...
Несмотря на все мои отчаянные усилия, блюдо не поддавалось; тут нужен
был, наверное, не молоток, а кувалда. Или заводской пресс. Нанеся не менее
полусотни ударов, я добился только того, что на покрывающем блюдо то ли
лаке, то ли эмали, то ли каком-то другом составе появились многочисленные
трещины. Но не более. Положив молоток, я, отдуваясь, сел на пол возле
блюда. И увидел, что кое-где кусочки темно-зеленого покрытия отвалились
после моей яростной атаки и под ними обнаружились пятна кирпичного цвета,
испещренные мелкими тускло-золотистыми письменами, совсем не похожими на
покрывающие поверхность блюда узоры.
Повозиться пришлось довольно долго, но все-таки мне, с помощью зубила
и молотка, удалось полностью расчистить эти письмена. Я сидел на полу,
пропотевший от макушки до подошв, разглядывал преобразившуюся реликвию и
думал о том, что, возможно, письмена эти рассказывают о ее предназначении.
Лично мне они, разумеется, ничего не говорили, но я знал, кому их нужно
показать - когда-то я уже показывал блюдо, желая выяснить его историческую
ценность.
Я сидел, чувствуя, как давит на плечи груз нежданно-негаданно
появившихся проблем, я был потрясен и подавлен происшедшими событиями;
злость прошла, сменившись безмерной усталостью и ощущением тревоги,
готовой вот-вот воплотиться в чудовищные, зримые формы... Оставив
инструменты и блюдо на полу, я поплелся в ванную.
А потом, уже добравшись до подушки, я громко сказал незримым
наблюдателям: "А пошли вы все в задницу! Плевать я на вас хотел..." - и
почти сразу провалился в черную пустоту, в которой мелькали какие-то
тревожные полуобразы, постепенно приближаясь и неотвратимо сжимая
кольцо...
Тревога не оставила меня и утром, когда я с тяжелой головой и
гнуснейшим настроением потерянно бродил по квартире и все никак не мог
заставить себя собираться на работу. Блюдо никуда не исчезло, оно все так
же лежало на полу, усыпанное темно-зелеными шелушинками, и тусклые
угловатые письмена выглядели зловеще, как надпись над вратами Дантова Ада.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг