Выявленная закономерность не поддавалась материалистическому
истолкованию, а в идеалистическом они были не сильны. Ученый совет
твердого мнения не вывел. Информацию постановили во избежание
труднопредсказуемых последствий не распространять, а в качестве
дополнительных мер предпринять походы в филиал Академии наук и районное
отделение милиции, а также дать объявление в "Вечерку".
Насчет Академии наук Павел Арсентьевич представлял себе туманно, а
вывеска милиции молочно белела по соседству. Сержантик в рыжих бакенбардах
понимающе проследил, не отрываясь от телефона, как потерянного вида
гражданин охлопал себя по груди и бокам, покраснел и ретировался.
Обозвав меня аферистом, Павел Арсентьевич за углом ревизовал
утаившиеся от органов средства, каковые увеличил таким образом на один
ветхий рублишко: кошелек явно издевался.
Объявление в "Вечерке" незамедлительно потерялось: никаких отклонений
и неожиданностей. Кошелек приветствовал разменной монетой
двадцатикопеечного достоинства.
Нежелание очевидного позора удержало от контактов с Академией наук.
Дома густела неопределенная напряженность. Павел Арсентьевич запретил
себе вдаваться в ее анализ, крепя заслон от предательски неверных
соблазнов. Воля его подрагивала и держалась, как флагшток среди разрушений
и тумана.
- А многие бы радовались, - простодушно заметила Верочка. - В конце
концов, он же платит тебе за добрые дела... - интонация звучала
неопределенно...
- И даже за добрые намерения, - помедлив, продолжил неподкупный муж.
- Ладно...
Под ее боязливым взглядом он вынул из кошелька четыреста сорок шесть
рублей двадцать копеек и спустился в морозный и мирный вечер, ощущая себя
чужим самому себе.
Начав твердым почерком заполнять бланк почтового перевода, он
обнаружил, что адреса Министерства финансов не знает. Приемщица,
озабоченная краснотой своих глазок девочка, усмотрела в вопросах насмешку,
но пошла советоваться с другой девочкой, озабоченной линией челки. Под их
взглядами Павел Арсентьевич занервничал, как объявленный к розыску
преступник при опознании, и рассудил, что министерство не может принять на
баланс сумму неизвестно откуда, а как оформить - он не знает. Да и адрес
не выяснился.
Назавтра в обеденный перерыв он составил в профкоме фирмы заявление о
перечислении в Фонд мира. Оформили деловито и спокойно, но вспоминался
Павлу Арсентьевичу медосмотр призывников: стоишь голый перед женщинами, и
за профессиональной обыденностью все равно угадывается простецкий и
стыдный интерес.
- И что теперь? - задала Верочка вопрос после ужина.
- А что теперь? - благодушно отозвался Павел Арсентьевич, отметивший
славный день двумя кружками пива и теперь размышлявший о парилке.
Верочка протянула кошелек:
- Пятьсот.
- Черт какой, - печально молвил Павел Арсентьевич. - А?..
- А я еще когда за тебя выходила, знала, что все у нас будет хорошо,
- прорвало вдруг и понесло Верочку. - Мне девчонки наши говорили: "Смотри,
Верка, наплачешься: хороший человек - это еще не профессия. Он же такой у
тебя правильный, такой уж - все для всех, весь дом раздаст, а сами голые
сидеть будете". Но я-то чувствовала, что все не так.
Это признание на шестнадцатом году семейной жизни Павла Арсентьевича
задело неприятно... Нечто не совсем ожидаемое и знакомое было в нем...
- Паша, - тихо сказала Верочка и вдруг заплакала. - Ну что ты
мучишься?.. Уж неужели ты не заслужил?..
- Да что ты несешь? Что заслужил? - в бессилии и жалости вскричал
Павел Арсентьевич. Он устал. - Устал я!
- Все же... все тобой пользуются. Должна же быть справедливость на
свете...
- Какая еще справедливость! - закричал Павел Арсентьевич, комкая в
душе белый флаг капитуляции. - Квартиру дали, зарплаты получаем, в доме
все есть, какого рожна?!.
И нелепо подумалось, что ему сорок два года, а он никогда не носил
джинсов. А ведь у него еще хорошая фигура. А джинсы стоят двести рублей. А
Светка через десять лет станет невестой...
По лаборатории ползли слухи. Скромный облик Павла Арсентьевича
обогатился новой чертой некоей оживленной злости. Предначертанность
отчетливо проступила с прямизной и однозначностью рельсовой колеи.
И - лопнул Павел Арсентьевич. Сломался. (И то - сколько можно...)
...В Гостином поскользнулся на лестнице, в голове волчком затанцевала
фраза: "На скользкую дорожку...", и он не мог от нее отделаться, когда
отсчитывал в кассу за венгерскую кофту кофейного цвета, исландский
кофейной же шерсти свитер, куклу-акселератку со сложением гандболистки,
когда принимал у нагло-ласковых цыганок пакеты с надписью "Монтана" и на
Кузнечном рынке набивал их нежнейшими, как масло, грушами, просвечивающим
виноградом, благородным липовым медом желтее топаза, когда в винном,
затовариваясь марочным коньяком и шампанским, в помрачении ерничая
выстучал чечетку ("Гуляет мужик... с зимовки вернулся", - одобрительно
заметили за спиной), когда оставшиеся сорок семь рублей, доложив три
двадцать своих кровных, пустил на глупейшую якобы хрустальную вазочку в
антиквариате на Невском.
- Откуда приехал? - со свойским одобрением спросил таксист у
разваливающейся груды материальных ценностей на заднем сидении, меж
которыми вертелась кроличья ушанка Павла Арсентьевича.
- С улицы Верности, - зло отвечал Павел Арсентьевич. - Дом 36.
Себе он приобрел десять пар носков и столько же носовых платков,
приняв решение об отмене всяческих стирок. Хотел еще купить стальные часы
с браслетом, но денег уже не хватило.
Неуверенный возглас и заблудившаяся улыбка Верочки долженствовали
изобразить их невинность, непричастность к свалившемуся изобилию - ну, как
если бы они получили наследство от дальнего и забытого родственника.
Светка возопила о Новом годе; Валерка удивился отсутствию нравоучений.
Павел же Арсентьевич издал неумелое теноровое рычание, отведал коньяку,
пожалел, что не водка или портвейн, и припечатал точку - веху воткнул: "Ну
и черт с ним со всем". Перевалив внутренний хребет самоуничижения, он
почувствовал себя легче.
Валерка высказался в том духе, что лучше б часы, а не свитер.
Светка, чуя неладное, опасалась, что утром все исчезнет.
Верочка прикинула кофту и пошла в спальню с выражением то ли оценить
вид, то ли всплакнуть.
А Павел Арсентьевич заполировал коньячок шампанским, мелодично
отрыгнувшимся, и напомнил себе записаться на прием к невропатологу и
получить рецепт на снотворное.
Однако спал он чудно. Снились ему джунгли на необитаемом острове,
среди лиан порхали пестрые попугаи с деньгами в клювах, а он подманивал их
манной кашей, варящейся в кошельке, втолковывая, что кошелек портится без
денег, а попугаи гибнут без каши, и если он не наденет джинсы, то они не
научатся говорить, усовещивая, что машина ему не нужна - не пройдет в
джунглях, а вездеход ему, как частному лицу, не продадут.
- Для вас! - кричал он, шлепая по теплой каше ладонью. Попугаи
ворковали, кружась: "Паша, Паша..." - но денег не выпускали.
- Паша, - сказала Верочка, дуя ему в лицо. - Не кричи... Ты
дерешься...
Случай предоставился тут же: в Архангельске упорно не клеил Л-14НТ,
зато клеил немецкие моющиеся обои дома Модинов и уламывал каждого
откомандироваться за него. Сборы Верочкой "командировочного" чемодана
Павла Арсентьевича и проводы в аэропорт носили невысказанный подтекст.
Под порошистым небом Архангельска звенела стынь; маленькая
одноэтажная фабричка оказала ему прием - авторитет! - забронировали
гостиничную одиночку, директор попотчевал в ресторашке... неудобно...
Возясь до испарины в обе смены, с привычной скрупулезностью проверяя
характеристики состава и режима выдержки, не мог он не думать - сколько
это будет стоить... Раскумекав простейшее и указав парнишке-директору дать
разгон намазчицам за свинскую рационализацию (мазали загодя и точили
лясы), честно признал, что и за так работал бы не хуже.
На родном пороге, отряхивая с себя пыльцу северной суровости и вручая
домочадцам тапочки оленьего меха с вышивкой, оттягивал он ожидаемое...
Возмутительной суммой в три рубля оценил кошелек добросовестнейшую
наладку клеевого метода крепления низа целому предприятию. Уязвленный и
разочарованный Павел Арсентьевич слегка изменился в лице.
- Как же так? - произнесла Верочка с обманутым видом. - И здесь
тоже... - Подразумевалось, что ее представления о справедливости и
воздаянии по заслугам в очередной раз не совпали с действительностью.
Так что билеты в Эрмитаж на испанскую живопись, из таковой все равно
знавший лишь фамилию Гойя и картину "Обнаженная маха", Павел Арсентьевич
уступил Шерстобитову хотя и готовно, но не без некоторого внутреннего
раздражения. Все же, когда за добро хотят платить - это одно, но
подачки...
Однако оказалось - десятка... Хм?..
Участие в составе комиссии по проверке санитарного состояния
общежития профессионального училища - двадцать.
Составление техкарты за сидящую на справке с сыном Зелинскую -
тридцать.
Передача Володьке Супруну двухдневной путевки в профилакторий
"Дибуны" - сорок.
С неукоснительной повторяемостью прогрессии вырастала привычка,
растворявшая душевное неудобство. В свободные минуты (дорога на работу и с
работы) Павел Арсентьевич пристрастился размышлять о природе добра и
предназначении человека.
В фабричной библиотеке он выбрал "О морали" Гегеля, с превеликим
тщанием изучил первые четыре страницы и завяз в убеждении, что философия
не откроет ему, откуда в кошельке берутся деньги.
Принятие на недельный постой покорного сорокинского кота (страдалец
Сорокин по прозвищу "Иов" вырезал аппендицит) - девяносто рублей.
Провоз на метро домой Модинова, неправильно двигавшегося после
отмечания своего сорокалетия, и вручение его жене - сто рублей.
Добросовестнейший Павел Арсентьевич постепенно утверждался в мысли о
правомерности своего положения. Говорят, период адаптации организма при
смене стереотипа - лунный месяц. Так или иначе, - к Новому году он
адаптировался.
- Не исключено, - поделился он мыслями с Верочкой вечером на кухне, -
что подобные кошельки у многих. Как ты думаешь?..
Верочка подумала. Электрические лучи переламывались в белых
плоскостях гарнитура. Новый холодильник "Ока-3" урчал умиротворенно. Она
соотнесла оклады знакомых с их приобретениями и признала объяснение
приемлемым.
Доставка трех литров клея для нужд школьного родительского комитета -
сто пятьдесят рублей.
Помощь при переезде безаппендиксному Сорокину - сто шестьдесят
рублей.
И азартность оказалась не чужда Павлу Арсентьевичу: впервые
конкретный результат зависел лишь от его воли. Дотоле плавное и тихое
течение неярких дней взмутилось и светло забурлило. Краски жизни налились
соком и заблистали выпукло и свежо. Прямая предначертанности свилась в
петлю и захлестнула горло Павла Арсентьевича. Жажда стяжательства обуяла
его тихую и кроткую душу.
Павел Арсентьевич втянулся, превращаясь в своего рода профессионала.
Деловито вертел головой: что еще он может сделать? Проходя коридором,
бросался в дверь, за которой двигали столы. Отправлялся в дружину каждую
субботу. Лаборатория переглядывалась: дома, видать, нелады...
Дома были лады и человеческая радость подъема.
Павел Арсентьевич отыскивал молоток и гвозди и чинил ветеранше
фабричной химии Тимофеевой-Томпсон каблук, вечно отвалившийся вследствие
ее индейской, подвернутой носками внутрь походки. До полуночи подвергался
психофизическим опытам темпераментного отпрыска Зелинской, посещавшей
театр. Сдав в библиотеку многомудрого Гегеля, до закрытия расставлял с
девочками кипы книг по стеллажам; в благодарность его собрались наградить
"Ночным портье", - он отказался с испугом...
- Вы похорошели, Павел Арсентьевич, - отметили Зелинская и Лосева,
оглядывая его енотовую шапку. - Что-то такое мужское, знаете, угрюмоватое
даже в вас появилось.
Зеркало ни малейших изменений не отражало, но, уловив несколько
"женских" взглядов, Павел Арсентьевич решил, что нравится еще вполне
может. Ничего такого.
Беспокоила лишь работа. Времени на нее не хватало. Он опасался, что
это заметят, но каким-то образом дело двигалось, в общем, ничуть не
медленнее, чем раньше. С облегчением убедившись в этом, он успокоился.
Верочка (при дубленке) записалась на финский мебельный гарнитур
"Хельга", и тут оказалось, что срочно продают новый югославский, но деньги
нужны в четыре дня. Исходя из соображений, что мебель дорожает, решили
деньги собрать.
С оттенком сожаления припоминал Павел Арсентьевич, сколько в прошлом
не было ему оплачено. Ну - ...
Он приналег. Хватал на тротуаре старушек и переводил их под ветхий
локоток через переход. В столовой помогал судомойке собирать грязную
посуду. Занимал на всех очередь за апельсинами и бежал предупреждать,
выстаивая после два часа в слякоти. Навестил в больнице Урицкого, на
Фонтанке, помирающего Криничкина. В густом и теплом запахе урологического
отделения Павел Арсентьевич сомлел. Криничкин, желтый, облезлый и
старенький, был толковым химиком и работал в их лаборатории с самого ее
основания. Все он понимал, кивал и спокойно улыбался с плоской подушки; и
казалось, что боль его проявляется в этой улыбке... Павел Арсентьевич
принес ему конфеток, свежих журналов, три гвоздички, передал приветы от
всех... Ах ты, господи...
Сумма сложилась. Кошелек выдавал теперь по триста за раз. Удар настиг
с неожиданной стороны. Сергеев, косясь на польские сапожки Павла
Арсентьевича, хмурясь и крякая, попросил одолжить тысячу на год: водил
рукой по горлу и материл жулье-авторемонтников и кандидата-гинеколога,
пользовавшего жену частным образом.
Павел Арсентьевич сохранил самообладание.
- Пашка, ты меня угробишь, - отреагировала на известие Верочка.
Вздохнули. Поугрызались.
Плюнули. Дали.
Разрешилось неожиданно: утром Павел Арсентьевич вручил тысячу
деловито-счастливому Сергееву, вечером Верочка вынула из кошелька тысячу
двести.
- Па-авлик, - прошептала ночью Верочка и потерлась об него носом, - у
меня такое ощущение, будто мы с тобой моложе стали...
- Ага, - признался он.
Новый способ был прост и хорош. Павел Арсентьевич стал давать деньги
в долг. Расслоились слухи о наследстве из-за границы. Неопределенными
междометиями Павел Арсентьевич оставил общественное мнение пребывать в
этом предположении, достаточно для него удобном. Облагодетельствование
проводилось с глазу на глаз с присовокуплением просьб - и обещаний в ответ
- не распространяться. Однажды Павел Арсентьевич в неприятном смысле
задумался об ОБХСС; позже его удивило, что тогда он этой мысли не
удивился...
Черно-вишневый с бронзовой отделкой югославский гарнитур, компактный
и изящный, включал в себя тумбочку под телевизор. На нее-то и поставили
цветную "Радугу", свезя старенький "Темп" в скупку в Апраксином.
Купаясь мысленным взором в синдбадовых красочных далях "Клуба
кинопутешествий", Верочка развесила витиеватую фразу:
- И какая же белая женщина не мечтает сидеть дома и заниматься семьей
- при наличии достатка, - прибегая к общественно полезной деятельности
эпизодически и в необременительной форме, по мере возникновения
потребности, но не регулярнее и чаще.
Павел Арсентьевич соотнес Гавайские острова с грядущим летом и
неуверенно завел речь о Сочи.
- Этот муравейник в унитазе? - удивилась Верочка с пугающей
прямолинейностью выражений. - Приличные люди давно туда не ездят.
И настояла на Иссык-Куле: горный воздух, экзотика и фешенебельная
удаленность от перенаселенных мест.
Под черным флагом пиратствовал Павел Арсентьевич в обманчивом океане
добрых дел.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг