Такие, как он, не прощают обид.
- Увольнения будут? - спросил он.
- У тебя не будет, - сказал Прупис. - Посиди в казарме.
- За что такая немилость, господин?
- За то, что плохо учил новенького.
Тут все обернулись ко мне.
- Честно сказать, этот мерзавец меня застал врасплох, - Добрыня
недобро улыбнулся. - Но я вам обещаю, господин, что я его с грязью по полу
размажу. А вот когда - это большая тайна, хочу, чтобы он ждал. Хуже ждать
порку, чем когда тебя порют.
Эта сентенция развеселила воинов.
- А я думаю, - сказал Батый, - что ты боишься прибавить себе
пластырей.
Добрыня обернулся ко мне и подмигнул:
- Да я хоть сейчас!
Я внутренне сжался, но понимал при том, что если я покажу испуг, мне
никогда уже не жить спокойно. Пускай он меня бьет, пускай будет больно, но
главное - не бояться. Даже странно, что я тогда так подумал - ведь я
привык подчиняться хозяевам.
- А я доволен, - сказал молчавший до того квадратный Прупис. -
Новенький мне понравился. Если бы он дал себя исколотить - я бы его выгнал
или сделал рабом. А у парня есть характер. Значит, господин Ахмет не зря
за него платил. Теперь ты, Добрыня, с Тимом товарищи. Вам с ним рядом
биться. Пошевели своими серыми мозгами и сообрази - лучше жить нормально,
чем устраивать свары. Ты ведь многим надоел - хочешь случайно спиной на
копье напороться?
Добрыня продолжал улыбаться, и улыбка у него была нехорошая. Он
ничего не ответил, хотя губы его чуть заметно шевелились, как у человека,
который произносит про себя ругательства.
- Вот и отлично, - сказал Прупис. - Начинаем!
Ветераны - а их оказалось среди нас человек семь-восемь - медленно
побрели прочь, а оставшиеся, в том числе и я, взяли тяжелые мечи и
выстроились в две шеренги лицом друг к другу.
Я не задавал вопросов. Я уже понял - чем меньше вопросов, тем дольше
проживешь.
Рукоять меча была удобной, видно кто-то не раз держал его в руках -
даже обмотана изоляционной лентой, чтобы надежнее.
Против меня стоял плотный длинноволосый брюнет. Ноги он поставил
широко, а меч направил концом к земле. Он был куда ниже меня, и ему не
приходилось для этого нагибаться.
Прупис подошел ко мне и встал рядом.
- Гурген, - сказал он брюнету, - смотри, не задень новичка.
- Пускай защищается, - сказал тот без улыбки.
- Вспомни, каким ты в первый день был.
- Ладно, шучу, - сказал Гурген.
- Ты когда-нибудь меч в руках держал? - спросил Прупис.
Глаза у него были желтые, кошачьи, наверное, они страшны, если этот
человек тебе враг.
- Только деревянный, - сказал я, неловко улыбнувшись, будто был
виновен в том, что в век компьютеров и космических кораблей мне не
пришлось держать меча. - Когда в питомнике был.
- Научишься, - сказал Прупис. - Ты сначала повторяй движения Гургена.
- Я в кино видел! - вспомнил я.
- Первым делом забудь обо всем, что видел в кино, - сказал Прупис.
Прупис прошел между двумя шеренгами, остановился в конце их и поднял
громадную руку без двух пальцев, похожую на манипулятор промышленного
робота.
Гурген поднял меч. Я тоже поднял меч.
Гурген взмахнул мечом и попытался ударить меня, я тут же отмахнулся
мечом - лезвие моего меча с неприятным скрежетом ударилось о меч Гургена.
- Ты что? - спросил Гурген. - Меч разбить хочешь?
- Я защищался, - сказал я.
- Эй, Ланселот! - закричал Прупис. - Погоди драться. Смотри, как
другие делают! Гурген, подожди!
И тут я понял, что мои соседи не дрались на мечах, а совершали ими
некие законченные и округлые, почти танцевальные движения, лишь чуть
дотрагиваясь мечами, все время меняясь ролями: то один делал выпад, и
второй отражал его, то другой...
Посмотрев на эти действия несколько минут и послушав, как Прупис
распекает учеников, которые были недостаточно точны и аккуратны в
движениях, я крикнул Прупису:
- Можно я попробую?
- Давай, только не спеши.
Я понимал уже, в чем смысл этих движений. Главное - научиться
останавливать свою руку в миллиметре от цели, а это труднее, чем рубануть
по противнику.
Я немного освоил эти движения, но вскоре понял, что с непривычки моя
рука с мечом так устала, что я вот-вот выроню меч. Я опустил руку с мечом,
и Гурген, не ожидавший этого, чуть было не располосовал мне грудь.
- Ты что? - спросил он.
- Устал.
Прупис услышал мой ответ, и это взбеленило его.
Не обращая внимания на мечи, он кинулся сквозь строй учеников, поднял
руку с хлыстом.
- Кто тебе разрешил останавливаться? - кричал он. - Я тебе покажу,
как останавливаться без команды!
Я в страхе отступил назад, и когда он, добежав до меня, хотел
стегнуть меня хлыстом, я отбил удар мечом, нечаянно задел острием хлыст, и
его конец, как разрубленная змея, упал в пыль.
Все замерли от неожиданности и ждали, что он сделает со мной.
Прупис долго молчал - наверное, целую минуту. И все молчали.
Потом сказал:
- Дурак! За такой хлыст троих, как ты, дают.
- Простите, - сказал я. - Я не люблю, когда меня бьют.
- Втрое дурак, - сказал Прупис, - я в жизни ни одного человека
хлыстом не ударил. Замахнуться я могу, изматерить - тоже. Но человека,
настоящего, никогда...
- Я же не знал, - сказал я.
Все повторялось как в заколдованном сне: ведь только вчера я сломал
хлыст Хенрику, который был главнее меня. И вот - снова такое же
преступление!
Прупис нагнулся, поднял конец хлыста и стал приставлять его, словно
надеялся, что тот прирастет. Он был искренне расстроен.
- Я починю, - сказал я.
Прупис посмотрел на меня, как будто что-то в моей интонации его
удивило и заинтересовало. Он был ниже меня на голову, и ладонь левой
беспалой руки была расщеплена так, что получалась клешня.
- И как же ты намерен это сделать? - спросил он.
- Если мне дадут кожу, я нарежу полосок, - сказал я, - я раньше умел
плести из кожи.
Я не лгал. И хоть любимцам строго запрещено что-нибудь изготовлять и
таким образом уподоблять себя спонсорам, госпожа Яйблочко сама меня
научила - она обожала плести. У нас дома было много плетеных вещей,
особенно она любила таким образом утилизировать вышедшие из обихода
предметы - сапоги господина Яйблочко, собственную сумку, старые шапки
(теперь-то я знал, что они сшиты из шкур гусениц).
- Ладно, разберемся, - сказал Прупис. - А ну, по местам! Работать,
мальчики, работать.
Мы разошлись по парам, и сначала я фехтовал с Гургеном, стараясь не
задеть его меч, а потом нас переставили, и моим соперником стал Вова
Батый. Батый, в отличие от Гургена, подсказывал мне некоторые приемы и не
издевался над моей неловкостью и неумением. Гурген тоже не издевался, но
молчал с каким-то немым осуждением.
Я несколько раз уставал так, что опускал меч, но заметил, что и
другие тоже устали. Часа через два Прупис велел всем разойтись и отдыхать.
Мы уселись в тень стены, потому что стало припекать. И тут я впервые
увидел, как люди открыто курят. Мне об этом рассказывали в комнате отдыха
любимцев, и Вик даже уверял, что сам пробовал, но одно дело слышать, а
другое увидеть, как у человека изо рта валит вонючий дым, а он совершенно
спокойно продолжает разговаривать и не умирает, и никто не кричит от
страха и возмущения, так как человек этот нарушил самый страшный
экологический запрет.
- Чего уставился? - спросил Батый, который сидел рядом со мной,
вытянув ноги. - Сам-то не курил никогда?
- Нет, - сказал я, и видно на моем лице отразилось такое отвращение,
что Батый хмыкнул и сказал:
- Ну и правильно - только здоровье свое губить.
Как будто речь шла только о здоровье! Нарушался великий принцип:
самое страшное преступление - это преступление перед природой. Оно ужаснее
даже преступления против спонсора. Курение относится к страшным
преступлениям. А Батый делал вид, что ему это неизвестно.
Мне было трудно. Во мне накапливались сведения, наблюдения и события,
немыслимые для моей старой жизни. И случилось это всего за три дня. Как
будто я прожил всю жизнь, ни разу не увидев воды, а тут неожиданно мне
пришлось нырнуть в воду и остаться под ее поверхностью навсегда.
Я узнал, что некоторые люди ходят в одежде, и более того - я сам уже
начал ее носить. Я видел грамотных людей и людей вооруженных, я видел, как
люди работают на фабриках, курят и даже обманывают спонсоров... Мир с
такой скоростью рушился вокруг, словно все, что было раньше, оказалось
сном. А, может быть, и я сейчас проснусь на своей подстилке?
- Я и сам не курю, - сказал Батый. - Мне нужно в форме быть.
- Зачем? - спросил я.
- Живым остаться подольше, - сказал Батый. - Может, стану мастером,
как Прупис, или даже хозяином, как господин Ахмет, - я жить хочу, такое у
меня настроение.
Я тоже хотел жить и потому воспользовался моментом, чтобы
порасспросить расположенного ко мне Батыя.
- А зачем мы тренируемся? - спросил я.
Батый лениво скосил на меня черный глаз и ответил вопросом:
- А ты как думаешь?
- Не знаю, ты сказал - рыцари, но не сказал, что они делают.
- Ты в самом деле так думаешь?
- А что бы ты на моем месте подумал?
- Откуда ты такой взялся! - в сердцах воскликнул Батый.
Гурген, сидевший неподалеку, обернулся к нам и улыбнулся. Перехватив
мой взгляд, он отвел глаза и принялся не спеша перематывать изоляционную
ленту на рукояти меча.
- Откуда все, - сказал я. - Из питомника.
- Ты меня не понимаешь, Тим, - сказал Батый. - Я тебя обидеть не
хочу. Я тебя понять хочу. Ты хороший парень и Добрыню не испугался. Но
какой-то ты странный. Некоторые ребята даже думают, что ты, может, и не
человек?
- А кто же?
- Жабы много опытов делали над людьми - это точно известно. И
говорят, они специальных людей вывели, чтобы они были послушные, чистые и
без всяких недостатков.
- А зачем? - спросил я. - Им что, нас мало?
- А нас, отсталых, они тогда ликвидируют. Были и не стало.
- Но зачем, зачем? - настаивал я, словно на самом деле был
искусственным человеком и старался понять, зачем я нужен.
- Чтобы им не беспокоиться, чтобы мы им не мешали, чтобы они,
наконец, вздохнули спокойно!
Мне было непонятно, жалеет он спонсоров или издевается.
- Но ты же видел, из меня кровь текла, когда я с Добрыней дрался, -
сказал я.
- Это, считай, тебя и спасло - а то бы мы тебя обязательно ночью
развинтили, чтобы посмотреть, как ты тикаешь.
Я не сразу ответил ему - то, о чем он говорил, мне было непонятно, но
непонятность была многослойной и тревожной, словно луковица: ты снимаешь
слой, а там другой, похожий, но другой.
- Ты прости, - сказал я, решив, что лучше показаться глупым, чем
рисковать жизнью. - Но мне не все понятно. Ведь спонсоры прилетели к нам,
чтобы навести порядок. Раньше мы жили отвратительно: мы губили нашу
природу, не осталось чистой воды и воздуха, люди воевали друг с другом,
голодали, болели спидом и холерой. Мы были обречены на гибель, но тут, на
наше счастье, к нам прилетели спонсоры, которые нас спасли.
- От чего? - спросил Батый.
- От гибели.
- Я это уже слышал, - сказал Батый. - Знаешь, где? В колонии, куда
угодил мальчишкой. Там у нас был такой Проводник, он нас учил про
спонсоров. Только никто ему не верил - мы все уже успели пожить и знали
этим жабам цену.
- В колонии? Что это такое?
- Это тюрьма, тебя держат там, пока ты подрастешь, а потом
распределяют - кого на фабрику, кого на живодерню, а меня вот - на шахту.
- Я всегда думал, что живодерня - это шутка. Это шутка?
Батый рассмеялся, показывая неровные зубы.
- Попадешь - узнаешь, какая шутка.
- Ты рассказывай, - попросил я. - Про колонию.
- Про колонию я забыл, - сказал Батый. - Про колонию нечего
рассказывать.
- Расскажи про господ спонсоров. Ведь правда, что они наши братья по
разуму?
- Ты и это выучил?
- Нет, ты скажи! Мне это очень важно знать!
- Это только пустая фраза! Братья по классу, братья по духу, братья
по разуму. Я думаю, им у себя тесно, вот они к нам и забрались.
- Скажи, зачем они прилетели?
- Для искусственного человека ты слишком настырный, - сказал Батый и
поднялся.
На площадку вышел Прупис и сказал:
- На позицию! Сейчас будем отрабатывать выпад с последующим колющим
ударом в печень. Встали! Ланселот, ты что отстаешь? Я этого не люблю.
Вечером Прупис пришел к нам в комнату, сел на край кровати, на
которой я лежал, вымотанный тренировкой так, что мог шевелить только
языком, да и то с трудом.
Он протянул мне несколько разной формы кусков кожи.
- Такие подойдут? - спросил он.
Я сразу понял, что это значит, и стал рассматривать куски. Два вернул
ему обратно, а про остальные сказал:
- Подойдут. Мне еще будет нужен острый нож.
- Сам наточишь, - сказал Прупис и добавил, обращаясь к лежавшему на
соседней койке Батыю: - Покажешь ему, где взять нож.
Громко топая и разговаривая, в комнату вошли человек пять ветеранов,
которые куда-то ходили, пока мы тренировались.
- Не так громко, - сказал Прупис. - И не надо песен.
Ветераны покорно замолкли и стали громко шептаться. Один из них упал,
остальные шикали друг на друга.
- Напились, как скоты, - сказал Прупис. - Но я их не осуждаю - такая
уж у нас сволочная жизнь. Никогда не знаешь, сколько тебе осталось.
Батый закрыл глаза и сделал вид, что спит. Но я чувствовал, что он не
спит, ему интересно, о чем мы будем разговаривать. А я тоже понимал, что
мы будем разговаривать, иначе бы Прупис не присаживался на кровать - дал
бы мне кожу, и дело с концом.
- Мне Лысый намекнул, - сказал Прупис негромко, - что ты - любимец.
От этого слова Батый открыл глаза.
- Что в этом страшного? - спросил я. - То меня обвиняют, что я
искусственный, и грозятся разобрать на винтики, то вы говорите, что я
любимец. Я ничего не понимаю.
- Я тебе задал простой вопрос, и мне нужен на него простой ответ. Ты
любимец?
- Да, - сказал я не без колебаний. - А чего в этом плохого? Разве я
виноват?
- Никто не виноват в том, что с нами делают жабы, - сказал тихо
Прупис. - Но все-таки лучше, когда люди не знают, что ты любимец. Любимцев
мало кто видел, про любимцев думают, что все они - жабьи собаки. Им нельзя
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг