меня побери, "Мертвых душ"! А?
- Страшно подумать, - подтвердил Бегемот.
- Да, - продолжал Коровьев, - удивительных вещей можно ожидать в
парниках этого дома, объединившего под своей крышей несколько тысяч
подвижников, решивших отдать беззаветно свою жизнь на служение Мельпомене,
Полигимнии и Талии. Ты представляешь себе, какой поднимется шум, когда
кто-нибудь из них для начала преподнесет читающей публике "Ревизора" или,
на самый худой конец "Евгения Онегина"!
- И очень просто, - опять-таки подтвердил Бегемот.
- Да, - продолжал Коровьев и озабоченно поднял палец - но! Но, говорю
я и повторяю это - но! Если на эти нежные тепличные растения не нападет
какой-нибудь микроорганизм, не подточит их в корне, если они не загниют! А
это бывает с ананасами! Ой-ой-ой, как бывает!
- Кстати, - осведомился Бегемот, просовывая свою круглую голову через
дыру в решетке, - что это они делают на веранде?
- Обедают, - объяснил Коровьев, - добавлю к этому, дорогой мой, что
здесь очень недурной и недорогой ресторан. А я, между тем, как и всякий
турист перед дальнейшим путешествием, испытываю желание закусить и выпить
большую ледяную кружку пива.
- И я тоже, - ответил Бегемот, и оба негодяя зашагали по асфальтовой
дорожке под липами прямо к веранде не чуявшего вины ресторана.
Бледная и скучающая гражданка в белых носочках и белом же беретике с
хвостиком сидела на венском стуле у входа на веранду с угла, там, где в
зелени трельяжа было устроено входное отверстие. Перед нею на простом
кухонном столе лежала толстая конторского типа книга, в которую гражданка,
неизвестно для каких причин, записывала входящих в ресторан. Этой именно
гражданкой и были остановлены Коровьев и Бегемот.
- Ваши удостоверения? - она с удивлением глядела на пенсне Коровьева,
а также на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
- Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? - спросил
Коровьев удивляясь.
- Вы писатели? - в свою очередь, спросила гражданка.
- Безусловно, - с достоинством ответил Коровьев.
- Ваши удостоверения? - повторила гражданка.
- Прелесть моя... - начал нежно Коровьев.
- Я не прелесть, - перебила его гражданка.
- О, как это жалко, - разочарованно сказал Коровьев и продолжал: -
ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно,
можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский -
писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы
любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы
убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и
удостоверения никакого не было! Как ты думаешь? - обратился Коровьев к
Бегемоту.
- Пари держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на стол рядом
с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу.
- Вы не Достоевский, - сказала гражданка, сбиваемая с толку
Коровьевым.
- Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.
- Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
- Протестую, - горячо воскликнул Бегемот. - Достоевский бессмертен!
- Ваши удостоверения, граждане, - сказала гражданка.
- Помилуйте, это, в конце концов, смешно, - не сдавался Коровьев, -
вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем
вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? - и он
указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для
того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.
- Пропустите, граждане, - уже нервничая, сказала она.
Коровьев и Бегемот посторонились пропустили какого-то писателя в
сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой
широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель
приветливо кивнул, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то
закорючку и проследовал на веранду.
- Увы, не нам, не нам, - грустно заговорил Коровьев, - а ему
достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так
мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю,
как быть.
Бегемот только горько развел руками и надел кепку на круглую голову,
поросшую густым волосом, очень похожим на кошачью шерсть. И в этот момент
негромкий, но властный голос прозвучал над головой гражданки:
- Пропустите, Софья Павловна.
Гражданка с книгой изумилась: в зелени трельяжа возникла белая
фрачная грудь и клинообразная борода флибустьера. Он приветливо глядел на
двух сомнительных оборванцев и, даже более того, делал им пригласительные
жесты. Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в
ресторане, которым он заведовал, и Софья Павловна покорно спросила у
Коровьева:
- Как ваша фамилия?
- Панаев, - вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и
подняла вопросительный взор на Бегемота.
- Скабичевский, - пропищал тот, почему-то указывая на свой примус.
Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они
расписались в ней. Коровьев против Панаев написал "Скабичевский", А
Бегемот против Скабичевского написал "Панаев". Арчибальд Арчибальдович,
совершенно поражая Софью Павловну, обольстительно улыбаясь, повел гостей к
лучшему столику в противоположном конце веранды, туда, где лежала самая
густая тень, к столику, возле которого весело играло солнце в одном из
прорезов трельяжной зелени. Софья же Павловна, моргая от изумления, долго
изучала странные записи, сделанные неожиданными посетителями в книге.
Официантов Арчибальд Арчибальдович удивил не менее, чем Софью
Павловну. Он лично отодвинул стул от столика, приглашая Коровьева сесть,
мигнул одному, что-то шепнул другому, и два официанта засуетились возле
новых гостей, один из которых свой примус поставил рядом со своим
порыжевшим ботинком на пол. Немедленно исчезла со столика старая скатерть
в желтых пятнах, в воздухе, хрустя крахмалом, взметнулась белейшая, как
бедуинский бурнус, а Арчибальд Арчибальдович уже шептал тихо, но очень
выразительно, склоняясь к самому уху Коровьева:
- Чем буду потчевать? Балычок имею особенный... у архитекторского
съезда оторвал...
- Вы... э... дайте нам вообще закусочку... э... - благожелательно
промычал Коровьев, раскидываясь на стуле.
- Понимаю, - закрывая глаза, многозначительно ответил Арчибальд
Арчибальдович.
Увидев, как обращается с весьма сомнительными посетителями шеф
ресторана, официанты оставили всякие сомнения и принялись за дело
серьезно. Один уже подносил спичку Бегемоту, вынувшему из кармана окурок и
всунувшего его в рот, другой подлетел, звеня зеленым стеклом и выставляя у
приборов рюмки, лафитники и тонкостенные бокалы, из которых так хорошо
пьется нарзан под тентом... нет, забегая вперед, скажем... пился нарзан
под тентом незабвенной грибоедовской веранды.
- Филейчиком из рябчика могу угостить, - музыкально мурлыкал
Арчибальд Арчибальдович. Гость в треснувшем пенсне полностью одобрял
предложения командира брига и благосклонно глядел на него сквозь
бесполезное стеклышко.
Обедающий за соседним столиком беллетрист Петраков-Суховей с
супругой, Доедающий свиной эскалоп, со свойственной всем писателям
наблюдательностью заметил ухаживания Арчибальда Арчибальдовича и очень и
очень заудивлялся. А супруга его, очень почтенная дама, просто даже
приревновала пирата к Коровьеву и даже ложечкой постучала... - и что ж
это, дескать, нас задерживают... пора и мороженое подавать! В чем дело?
Однако, послав Петраковой обольстительную улыбку, Арчибальд
Арчибальдович направил к ней официанта, а сам не покинул дорогих гостей.
Ах, умен был Арчибальд Арчибальдович! А уж наблюдателен, пожалуй, не
менее, чем и сами писатели. Арчибальд Арчибальдович знал о сеансе в
Варьете, и о многих других происшествиях этих дней, слышал, но, в
противоположность другим, мимо ушей не пропустил ни слова "клетчатый", ни
слова "кот". Арчибальд Арчибальдович сразу догадался, кто его посетители.
А догадавшись, натурально, ссориться с ними не стал. А вот Софья Павловна
хороша! Ведь это надо же выдумать - преграждать этим двум путь на веранду!
А впрочем, что с нее спрашивать.
Надменно тыча ложечкой в раскисающее сливочное мороженое, Петракова
недовольными глазами глядела, как столик перед двумя одетыми какими-то
шутами гороховыми как бы по волшебству обрастает яствами. До блеска
вымытые салатные листья уже торчали з вазы со свежей икрой... Миг, и
появилось на специально пододвинутом отдельном столике запотевшее
серебряное ведерко...
Лишь убедившись, что все сделано по чести, лишь тогда, когда в руках
официантов прилетела закрытая сковорода, в которой то-то ворчало,
Арчибальд Арчибальдович позволил себе покинуть двух загадочных
посетителей, да и то предварительно шепнув им:
- Извините! На минутку! Лично пригляжу за филейчиками. Он отлетел от
столика и скрылся во внутреннем ходе ресторана. Если бы какой-нибудь
наблюдатель мог проследить дальнейшие действия Арчибальда Арчибальдовича,
они, несомненно, показались ы ему несколько загадочными.
Шеф отправился вовсе не на кухню наблюдать за филейчиками, в кладовую
ресторана. Он открыл ее своим ключом, закрылся в ей, вынул из ларя со
льдом, осторожно, чтобы не запачкать манжет, два увесистых балыка,
запаковал их в газетную бумагу, аккуратно перевязал веревочкой и отложил в
сторону. Затем в соседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто
на шелковой подкладке и шляпа, и лишь после этого проследовал на кухню,
где повар старательно разделывал обещанные гостям пиратом филейчики.
Нужно сказать, что странного или загадочного во всех действиях
Арчибальда Арчибальдовича вовсе не было и странными такие действия мог бы
счесть лишь наблюдатель поверхностный. Поступки Арчибальда Арчибальдовича
совершенно логически вытекали из всего предыдущего. Знание последних
событий, а главным образом - феноменальное чутье Арчибальда Арчибальдовича
подсказывали шефу грибоедовского ресторана, что обед его двух посетителей
будет хотя и обилен и роскошен, но крайне непродолжителен. И чутье,
никогда не обманывавшее флибустьера, не подвело его и на сей раз.
В то время как Коровьев и Бегемот Чокались второй рюмкой прекрасной
холодной московской двойной очистки водки, появился на веранде потный и
взволнованный хроникер Боба Кандалупский, известный в Москве своим
поразительным всеведением, и сейчас же подсел к Петраковым. Положив свой
разбухший портфель на столик, Боба немедленно всунул свои губы в ухо
Петракову и зашептал в него какие-то очень соблазнительные вещи. Мадам
Петракова, изнывая от любопытства, и сове ухо подставила к пухлым масленым
губам Бобы. А тот, изредка воровски оглядываясь, все шептал и шептал, и
можно было расслышать отдельные слова, вроде таких:
- Клянусь вам честью! На Садовой, на Садовой, - Боба еще больше
снизил голос, - не берут пули! Пули... пули... бензин, пожар... пули...
- Вот этих бы врунов, которые распространяют гадкие слухи, - в
негодовании несколько громче, чем хотел бы Боба, загудела контральтовым
голосом мадам Петракова, - вот их бы следовало разъяснить! Ну, ничего, так
и будет, их приведут в порядок! Какие вредные враки!
- Какие же враки, Антонида Порфирьевна! - воскликнул огорченный
неверием супруги писателя Боба и опять засвистел: - Говорю вам, пули не
берут... А теперь пожар... Они по воздуху... по воздуху, - Боба шипел, не
подозревая того, что те, о ком он рассказывает, сидят рядом с ним,
наслаждаясь его свистом. Впрочем, это наслаждение скоро прекратилось. Из
внутреннего хода ресторана на веранду стремительно вышли трое мужчин с
туго перетянутыми ремнями талиями, в крагах и с револьверами в руках.
Передний крикнул звонко и страшно:
- Ни с места! - и тотчас все трое открыли стрельбу на веранде, целясь
в голову Коровьеву и Бегемоту. Оба обстреливаемые сейчас же растаяли в
воздухе, а из примуса ударил столб огня прямо в тент. Как бы зияющая пасть
с черными краями появилась в тенте и стала расползаться во все стороны.
Огонь, проскочив сквозь нее, поднялся до самой крыши грибоедовского дома.
Лежащие на окне второго этажа папки с бумагами в комнате редакции вдруг
вспыхнули, а за ними схватило штору, и тут огонь, гудя, как будто кто-то
его раздувал, столбами пошел внутрь теткиного дома.
Через несколько секунд по асфальтовым дорожкам, ведущим к чугунной
решетке бульвара, откуда в среду вечером пришел не понятый никем первый
вестник несчастья Иванушка, теперь бежали недообедавшие писатели,
официанты, Софья Павловна, Боба, Петракова, Петраков.
Заблаговременно вышедший через боковой ход, никуда не убегая и никуда
не спеша, как капитан, который обязан покинуть горящий бриг последним,
стоял спокойный Арчибальд Арчибальдович в легком пальто на шелковой
подкладке, с двумя балыковыми бревнами под мышкой.
29. СУДЬБА МАСТЕРА И МАРГАРИТЫ ОПРЕДЕЛЕНА
На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из
самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет
назад, находились двое: Воланд и Азазелло. Они не были видны снизу, с
улицы, так как их закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовыми
вазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев.
Воланд сидел на складном табурете, одетый в черную свою сутану. Его
длинная широкая шпага была воткнута между двумя рассекшимися плитами
террасы вертикально, так что получились солнечные часы. Тень шпаги
медленно и неуклонно удлинялась, подползая к черным туфлям на ногах
сатаны. Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и
поджав одну ногу под себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное
сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг.
Азазелло, расставшись со своим современным нарядом, то есть пиджаком,
котелком, лакированными туфлями, одетый, как и Воланд, в черное,
неподвижно стоял невдалеке от своего повелителя, так же как и он не
спуская глаз с города.
Воланд заговорил:
- Какой интересный город, не правда ли?
Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:
- Мессир, мне больше нравится Рим!
- Да, это дело вкуса, - ответил Воланд.
Через некоторое время опять раздался его голос: но тут что-то
заставило Воланда отвернуться от города и обратить свое внимание на
круглую башню, которая была у него за спиною на крыше. Из стены ее вышел
оборванный, выпачканный в глине мрачный человек в хитоне, в самодельных
сандалиях, чернобородый.
- Ба! - воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, - менее
всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но
предвиденный гость?
- Я к тебе, дух зла и повелитель теней, - ответил вошедший,
исподлобья недружелюбно глядя на Воланда.
- Если ты ко мне, то почему же ты не поздоровался со мной, бывший
сборщик податей? - заговорил Воланд сурово.
- Потому что я не хочу, чтобы ты здравствовал, - ответил дерзко
вошедший.
- Но тебе придется примириться с этим, - возразил Воланд, и усмешка
искривила его рот, - не успел ты появиться на крыше, как уже сразу отвесил
нелепость, и я тебе скажу, в чем она - в твоих интонациях. Ты произнес
свои слова так, как будто ты не признаешь теней, а также и зла. Не будешь
ли ты так добр подумать над вопросом: что бы делало твое добро, если бы не
существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?
Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но
бывают тени от деревьев и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать весь
земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей
фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп.
- Я не буду с тобою спорить, старый софист, - ответил Левий Матвей.
- Ты и не можешь со мной спорить, по той причине, о которой я уже
упомянул, - ты глуп, - ответил Воланд и спросил: - Ну, говори кратко, не
утомляя меня, зачем появился?
- Он прислал меня.
- Что же он велел передать тебе, раб?
- Я не раб, - все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, - я его
ученик.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг