совершенно невредимыми. Кто-то из пришедших, чтобы это окончательно
проверить, выпустил штук пять в голову окаянному животному, и кот бойко
ответил целой обоймой. И то же самое - никакого впечатления ни на кого это
не произвело. Кот покачивался в люстре, размахи которой все уменьшались,
дуя зачем-то в дуло браунинга и плюя себе на лапу. У стоящих внизу в
молчании на лицах появилось выражение полного недоумения. Это был
единственный, или один из единственных, случай, когда стрельба оказалась
совершенно недействительной. Можно было, конечно допустить, что браунинг
кота - какой-нибудь игрушечный, но о маузерах пришедших этого уж никак
нельзя было сказать. Первая же рана кота, в чем уж, ясно, не было ни
малейшего сомнения, была ни чем иным, как фокусом и свинским притворством,
равно как и питье бензина.
Сделали еще одну попытку добыть кота. Был брошен аркан, он зацепился
за одну из свечей, люстра сорвалась. Удар ее потряс, казалось, весь корпус
дома, но толку от этого не получилось. Присутствующих окатило осколками, а
кот перелетел по воздуху и уселся высоко под потолком на верхней части
золоченой рамы каминного зеркала. Он никуда не собирался удирать и даже,
наоборот, сидя в сравнительной безопасности, завел еще одну речь.
- Я совершенно не понимаю, - говорил он сверху, - причин такого
резкого обращения со мной...
И тут эту речь в самом начале перебил неизвестно откуда послышавшийся
тяжелый низкий голос:
- Что происходит в квартире? Мне мешают заниматься.
Другой, неприятный и гнусавый голос отозвался:
- Ну, конечно, Бегемот, черт его возьми!
Третий, дребезжащий, голос сказал:
- Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора.
- Извините, не могу больше беседовать, - сказал кот с зеркала, - нам
пора. - Он швырнул свой браунинг и выбил оба стекла в окне. Затем он
плеснул вниз бензином, и этот бензин сам собою вспыхнул, выбросив волну
пламени до самого потолка.
Загорелось как-то необыкновенно, быстро и сильно, как не бывает даже
при бензине. Сейчас же задымились обои, загорелась сорванная гардина на
полу и начали тлеть рамы в разбитых окнах. Кот спружинился, мяукнул,
перемахнул с зеркала на подоконник и скрылся за ним вместе со своим
примусом. Снаружи раздались выстрелы. Человек, сидящий на железной
противопожарной лестнице на уровне ювелиршиных окон, обстрелял кота, когда
тот перелетал с подоконника на подоконник, направляясь к угловой
водосточной трубе дома, построенного, как было сказано, покоем. По этой
трубе кот взобрался на крышу.
Там его, к сожалению, также безрезультатно обстреляла охрана,
стерегущая дымовые трубы, и кот смылся в заходящем солнце, заливавшем
город.
В квартире в это время вспыхнул паркет под ногами пришедших, и в
огне, на том месте, где валялся с притворной раной кот, показался, все
более густея, труп бывшего барона Майгеля с задранным кверху подбородком,
со стеклянными глазами. Вытащить его уже не было возможности. Прыгая по
горящим плашкам паркета, хлопая ладонями по дымящимся плечам и груди,
бывшие в гостиной отступали в кабинет и переднюю. Те, что были в столовой
и спальне, выбежали через коридор. Прибежали и те, что были в кухне,
бросились в переднюю. Гостиная уже была полна огнем и дымом. Кто-то на
ходу успел набрать телефонный номер пожарной части, коротко крикнуть в
трубку:
- Садовая, триста два-бис!
Больше задерживаться было нельзя. Пламя выхлестнуло в переднюю.
Дышать стало трудно.
Лишь только из разбитых окон заколдованной квартиры выбило первые
струйки дыма, во дворе послышались отчаянные человеческие крики:
- Пожар, пожар, горим!
В разных квартирах дома люди стали кричать в телефоны:
- Садовая! Садовая, триста два-бис!
В то время, как на Садовой послышались пугающие сердце колокольные
удары на быстро несущихся со всех частей города красных длинных машинах,
мечущиеся во дворе люди видели, как вместе с дымом из окна пятого этажа
вылетели три темных, как показалось, мужских силуэта и один силуэт
обнаженной женщины.
28. ПОСЛЕДНИЕ ПОХОЖДЕНИЯ КОРОВЬЕВА И БЕГЕМОТА
Были ли эти силуэты или они только померещились пораженным страхом
жильцам злосчастного дома на Садовой, конечно, с точностью сказать нельзя.
Если они были, куда они непосредственно отправились, также не знает никто.
Где они разделились, мы также не можем сказать, но мы знаем, что примерно
через четверть часа после начала пожара на Садовой, у зеркальных дверей
торгсина на смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом
костюме и с ним черный крупный кот.
Ловко извиваясь среди прохожих, гражданин открыл наружную дверь
магазина. Но тут маленький, костлявый и крайне недоброжелательный швейцар
преградил ему путь и раздраженно сказал:
- С котами нельзя.
- Я извиняюсь, - задребезжал длинный и приложил узловатую руку к уху,
как тугоухий, - с котами, вы говорите? А где же вы видите кота?
Швейцар выпучил глаза, и было от чего: никакого кота у ног гражданина
уже не оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже высовывался и
порывался в магазин толстяк в рваной кепке, действительно, немного
смахивающий рожей на кота. В руках у толстяка имелся примус.
Эта парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару-мизантропу.
- У нас только на валюту, - прохрипел он, раздраженно глядя из-под
лохматых, как бы молью изъеденных сивых бровей.
- Дорогой мой, задребезжал длинный, сверкая глазом из разбитого
пенсне, - а откуда вам известно, что у меня ее нет? Вы судите по костюму?
Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж! Вы можете ошибиться, и
притом весьма крупно. Перечтите еще раз хотя бы историю знаменитого калифа
Гарун-аль-Рашида. Но в данном случае, откидывая эту историю временно в
сторону, я хочу сказать вам, что я нажалуюсь на вас заведующему и
порасскажу ему о вас таких вещей, что не пришлось бы вам покинуть ваш пост
между сверкающими зеркальными дверями.
- У меня, может быть, полный примус валюты, - запальчиво встрял в
разговор и котообразный толстяк, так и прущий в магазин. Сзади уже
напирала и сердилась публика. С ненавистью и сомнением глядя на диковинную
парочку, швейцар посторонился, и наши знакомые, Коровьев и Бегемот,
очутились в магазине.
Здесь они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голосом, слышным
решительно во всех углах, Коровьев объявил:
- Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин!
Публика от прилавков обернулась и почему-то с изумлением поглядела на
говорившего, хотя хвалить магазин у того были все основания.
Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках.
За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу
уходили целые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на
низеньких стульчиках, имея правую ногу в старой, потрепанной туфле, а
левую - в новой сверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в
коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны.
Но, минуя все эти прелести, Коровьев и Бегемот направились прямо к
стыку гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было очень
просторно, гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки, как
в ситцевом отделении.
Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых
очках, в новенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом
пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно
мычал. Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал
сиреневого клиента. Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный
Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на
змеиную с серебристым отливом шкуру.
И это отделение великолепно, - торжественно признал Коровьев, - и
иностранец симпатичный, - он благожелательно указал пальцем на сиреневую
спину.
- Нет, Фагот, нет, - задумчиво ответил Бегемот, - ты, дружочек,
ошибаешься. В лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему.
Сиреневая спина вздрогнула, но, вероятно, случайно, ибо не мог же
иностранец понять то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник.
- Кароши? - строго спрашивал сиреневый покупатель.
- Мировая, - отвечал продавец, кокетливо ковыряя острием ножа под
шкурой.
- Кароши люблю, плохой - нет, - сурово говорил иностранец.
- Как же! - восторженно отвечал продавец.
Тут наши знакомые отошли от иностранца с его лососиной к краю
кондитерского прилавка.
- Жарко сегодня, - обратился Коровьев к молоденькой, краснощекой
продавщице и не получил от нее никакого ответа на это. - Почем мандарины?
- Осведомился тогда у нее Коровьев.
- Тридцать копеек кило, - ответила продавщица.
- Все кусается, - вздохнув, заметил Коровьев, - эх, эх... - Он
немного еще подумал и пригласил своего спутника: - Кушай, Бегемот.
Толстяк взял свой примус под мышку, овладел верхним мандарином в
пирамиде и, тут же со шкурой сожравши его, принялся за второй.
Продавщицу обуял смертельный ужас.
- Вы с ума сошли! - вскричала она, теряя свой румянец, - чек
подавайте! Чек! - и она уронила конфетные щипцы.
- Душенька, милочка, красавица, - засипел Коровьев, переваливаясь
через прилавок и подмигивая продавщице, - не при валюте мы сегодня... ну
что ты поделаешь! Ну, клянусь вам, в следующий же раз, и уж никак не позже
понедельника, отдадим все чистоганом. Мы здесь недалеко, на Садовой, где
пожар.
Бегемот, проглотив третий мандарин, сунул лапу в хитрое сооружение из
шоколадных плиток, выдернул одну нижнюю, отчего, конечно, все рухнуло, и
проглотил ее вместе с золотой оберткой.
Продавцы за рыбным прилавком как окаменели со своими ножами в руках,
сиреневый иностранец повернулся к грабителям, и тут же обнаружилось, что
Бегемот не прав, у сиреневого не не хватало чего-то в лице, а, наоборот,
скорее было лишнее - висящие щеки и бегающие глаза.
Совершенно пожелтев, продавщица тоскливо прокричала на весь магазин:
- Палосич! Палосич!
Публика из ситцевого отделения повалила на этот крик, а Бегемот
отошел от кондитерских соблазнов и запустил лапу в бочку с надписью:
"Сельдь керченская отборная", вытащил парочку селедок и проглотил их,
выплюнув хвосты.
- Палосич! - повторился отчаянный крик за прилавком кондитерского, а
за рыбным прилавком гаркнул продавец в эспаньолке:
- Ты что это делаешь, гад?!
Павел Иосифович уже спешил к месту действия. Это был представительный
мужчина в белом чистом халате, как хирург, и с карандашом, торчащим из
кармана. Павел Иосифович, видимо, был опытным человеком. Увидев во рту у
Бегемота хвост третьей селедки, он вмиг оценил положение, все решительно
понял и, не вступая ни в какие пререкания с нахалами, махнул вдаль рукой,
скомандовав:
- Свисти!
На угол смоленского из зеркальных дверей вылетел швейцар и залился
зловещим свистом. Публика стала окружать негодяев, и тогда в дело вступил
Коровьев.
- Граждане! - вибрирующим тонким голосом прокричал он, - что же это
делается? Ась? Позвольте вас об этом спросить! Бедный человек, - Коровьев
подпустил дрожи в свой голос и указал на Бегемота, немедленно скроившего
плаксивую физиономию, - бедный человек целый день починяет примуса; он
проголодался... А откуда же ему взять валюту?
Павел Иосифович, обычно сдержанный и спокойный, крикнул на это
сурово:
- Ты это брось! - и махнул вдаль уже нетерпеливо. Тогда трели у
дверей загремели повеселее. Но Коровьев, не смущаясь вступлением Павла
Иосифовича, продолжал:
- Откуда? - задаю я всем вопрос! Он истомлен голодом и жаждой! Ему
жарко. Ну, взял на пробу горемыка мандарин. И вся то цена этому мандарину
три копейки. И вот они уж свистят, как соловьи весной в лесу, тревожат
милицию, отрывают ее от дела. А ему можно? А? - и тут Коровьев указал на
сиреневого толстяка, отчего у того на лице выразилась сильнейшая тревога,
- кто он такой? А? Откуда он приехал? Зачем? Скучали мы, что ли, без него?
Приглашали мы его, что ли? Конечно, - саркастически кривя рот, во весь
голос орал бывший регент, - он, видите ли, в парадном сиреневом костюме,
от лососины весь распух, он весь набит валютой, а нашему-то, нашему-то?!
Горько мне! Горько! Горько! - завыл Коровьев, как шафер на старинной
свадьбе.
Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная вещь
заставила гневно содрогаться Павла Иосифовича, но, как это ни странно, по
глазам столпившейся публики видно было, что в очень многих людях она
вызвала сочувствие! А когда Бегемот, приложив грязный продранный рукав к
глазу, воскликнул трагически:
- Спасибо, верный друг, заступился за пострадавшего! - произошло
чудо. Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, покупавший
три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преобразился.
Глаза его сверкнули боевым огнем, он побагровел, швырнул кулечек с
пирожными на пол и крикнул:
- Правда! - детски тонким голосом. Затем он выхватил поднос, сбросив
с него остатки погубленной Бегемотом шоколадной Эйфелевой башни, взмахнул
им, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударил
подносом плашмя иностранца по плешивой голове. Прокатился такой звук,
какой бывает когда с грузовика сбрасывают на землю листовое железо.
Толстяк, белея, повалился навзничь и сел в кадку с керченской сельдью,
выбив из нее фонтан селедочного рассола. Тут же стряслось и второе чудо.
Сиреневый, провалившись в кадку, на чистом русском языке, без признаков
какого-либо акцента вскричал:
- Убивают! Милицию! Меня бандиты убивают! - очевидно, вследствие
потрясения, внезапно овладев до тех пор неизвестным ему языком.
Тогда прекратился свист швейцара, и в толпах взволнованных
покупателей замелькали, приближаясь, два милицейских шлема. Но коварный
Бегемот, как из шайки в бане окатывают лавку, окатил из примуса
кондитерский прилавок бензином, и он вспыхнул сам собой. Пламя ударило
кверху и побежало вдоль прилавка, пожирая красивые бумажные ленты на
корзинках с фруктами. Продавщицы с визгом кинулись бежать из-за прилавка,
и лишь только они выскочили из-за него, вспыхнули полотняные шторы на
окнах и на полу загорелся бензин. Публика, сразу подняв отчаянный крик,
шарахнулась из кондитерского назад, смяв более ненужного Павла Иосифовича,
из-за рыбного гуськом со своими отточенными ножами рысью побежали к дверям
черного хода продавцы. Сиреневый гражданин, выдравшись из кадки, весь в
селедочной жиже, перевалился через семгу на прилавке и последовал за ними.
Зазвенели и посыпались стекла в выходных зеркальных дверях, выдавленные
спасающимися людьми, и оба негодяя - и Коровьев, и обжора Бегемот -
куда-то девались, а куда - нельзя было понять. Потом уж очевидцы,
присутствующие при начале пожара в торгсине на смоленском, рассказывали,
что будто бы оба хулигана взлетели вверх под потолок и там будто бы
лопнули оба, как воздушные детские шары. Это, конечно, сомнительно, чтобы
дело было именно так, но чего не знаем, того не знаем.
Но знаем, что ровно через минуту после происшествия на Смоленском и
Бегемот и Коровьев уже оказались на тротуаре бульвара, как раз напротив
дома грибоедовской тетки. Коровьев остановился у решетки и заговорил:
- Ба! Да ведь это писательский дом. Знаешь, Бегемот, я очень много
хорошего и лестного слышал про этот дом. Обрати внимание, мой друг, на
этот дом! Приятно думать о том, что под этой крышей скрывается и вызревает
целая бездна талантов.
- Как ананасы в оранжереях, - сказал Бегемот и, чтобы получше
полюбоваться на кремовый дом с колоннами, влез на бетонное основание
чугунной решетки.
- Совершенно верно, - согласился со своим неразлучным спутником
Коровьев, - и сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что
в этом доме сейчас поспевает автор "Дон Кихота", или "Фауста", или, черт
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг