- Однако, это будет, пожалуй, почище того, что рассказывал Иван! -
Совершенно потрясенный он оглядывался и наконец сказал коту: - А
простите... это ты... это вы... - он сбился, не зная, как обращаться к
коту, на "ты" или на "вы", - вы - тот самый кот, что садились в трамвай?
- Я, - подтвердил польщенный кот и добавил: - Приятно слышать, что вы
так вежливо обращаетесь с котом. Котам обычно почему-то говорят "ты", Хотя
ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.
- Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, - нерешительно
ответил мастер, - меня все равно в больнице хватятся, - робко добавил он
Воланду.
- Ну чего они будут хвататься! - успокоил Коровьев, и какие-то бумаги
и книги оказались у него в руках, - история болезни вашей?
- Да.
Коровьев швырнул историю болезни в камин.
- Нет документа, нет и человека, - удовлетворенно говорил Коровьев, -
а это - домовая книга вашего застройщика?
- Да-а...
- Кто прописан в ней? Алоизий Могарыч? - Коровьев дунул в страницу
домовой книги, - раз, и нету его, и, прошу заметить, не было. А если
застройщик удивится, скажите, что ему Алоизий снился. Могарыч? Какой такой
Могарыч? Никакого Могарыча не было. - Тут прошнурованная книга испарилась
из рук Коровьева. - И вот она уже в столе у застройщика.
- Вы правильно сказали, - говорил мастер, пораженный чистотой работы
Коровьева, - что раз нет документа, нету и человека. Вот именно меня-то и
нет, у меня нет документа.
- Я извиняюсь, - вскричал Коровьев, - это именно галлюцинация, вот он
ваш документ, - и Коровьев подал мастеру документ. Потом он завел глаза и
сладко прошептал Маргарите: - А вот и ваше имущество, Маргарита
Николаевна, - и он подал Маргарите тетрадь с обгоревшими краями, засохшую
розу, фотографию и, с особой бережливостью, сберегательную книжку, -
десять тысяч, как вы изволили внести, Маргарита Николаевна. Нам чужого не
надо.
- У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому, -
напыжившись воскликнул кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него все
экземпляры злополучного романа.
- И ваш документик также, - продолжал Коровьев, подавая Маргарите
документ, и затем, обратившись к Воланду, почтительно доложил: - Все,
мессир!
- Нет, не все, - ответил Воланд, отрываясь от глобуса. - Куда
прикажете, моя дорогая донна, девать вашу свиту? Мне она лично не нужна.
Тут в открытую дверь вбежала Наташа, как была нагая, всплеснула
руками и закричала Маргарите:
- Будьте счастливы, Маргарита Николаевна! - она закивала головой
мастеру и опять обратилась к Маргарите: - Я ведь все знала, куда вы
ходите.
- Домработницы все знают, - заметил кот, многозначительно поднимая
лапу, - это ошибка думать, что они слепые.
- Что ты хочешь, Наташа? - спросила Маргарита, - возвращайся в
особняк.
- Душенька, Маргарита Николаевна, - умоляюще заговорила Наташа и
стала на колени, - упросите их, - она покосилась на Воланда, - чтобы меня
ведьмой оставили. Не хочу больше в особняк! Ни за инженера, ни за техника
не пойду! Мне господин Жак вчера на балу сделали предложение. - Наташа
разжала кулак и показала какие-то золотые монеты.
Маргарита обратила вопросительный взор к Воланду. Тот кивнул головой.
Тогда Наташа кинулась на шею Маргарите, звонко ее расцеловала и, победно
вскрикнув, улетела в окно.
На месте Наташи оказался Николай Иванович. Он приобрел свой прежний
человеческий облик, но был чрезвычайно мрачен и даже, пожалуй, раздражен.
- Вот кого с особенным удовольствием отпущу, - сказал Воланд, с
отвращением глядя на Николая Ивановича, - с исключительным удовольствием,
настолько он здесь лишний.
- Я очень прошу выдать мне удостоверение, - заговорил, дико
оглядываясь, Николай Иванович, но с большим упорством, - о том, где я
провел предыдущую ночь.
- На какой предмет? - сурово спросил кот.
- На предмет представления милиции и супруге, - твердо сказал Николай
Иванович.
- Удостоверений мы обычно не даем, - ответил кот, насупившись, - но
для вас, так и быть, сделаем исключение.
И не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже сидела за
машинкой, а кот диктовал ей:
- Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел
упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве
перевозочного средства... поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши "Боров".
Подпись - Бегемот.
- А число? - пискнул Николай Иванович.
- Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной, -
отозвался кот, подмахнул бумагу, откуда-то добыл печать, по всем правилам
подышал на нее, оттиснул на бумаге слово "Уплочено" и вручил бумагу
Николаю Ивановичу. После этого Николай Иванович бесследно исчез, а на
месте его появился новый неожиданный человечек.
- Это еще кто? - брезгливо спросил Воланд, рукой заслоняясь от света
свечей.
Варенуха повесил голову, вздохнул и тихо сказал:
- Отпустите обратно. Не могу быть вампиром. Ведь я тогда Римского
едва насмерть с Геллой не уходил! А я не кровожадный. Отпустите.
- Это что еще за бред? - спросил, морща лицо, Воланд. - Какой такой
Римский? Что это еще за чепуха?
- Не извольте беспокоиться, мессир, - отозвался Азазелло и обратился
к Варенухе: - Хамить не надо по телефону. Лгать не надо по телефону.
Понятно? Не будете больше этим заниматься?
От радости все помутилось в голове у Варенухи, лицо его засияло, и
он, не помня, что говорит, забормотал:
- Истинным... то есть я хочу сказать, ваше ве... сейчас же после
обеда... - Варенуха прижимал руки к груди, с мольбой глядел на Азазелло.
- Ладно, домой, - ответил тот, и Варенуха растаял.
- Теперь все оставьте меня одного с ними, - приказал Воланд, указывая
на мастера и Маргариту.
Приказание Воланда было исполнено мгновенно. После некоторого
молчания Воланд обратился к мастеру:
- Так, стало быть, в Арбатский подвал? А кто же будет писать? А
мечтания, вдохновение?
- У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, -
ответил мастер, - ничто меня вокруг не интересует кроме нее, - он опять
положил руку на голову Маргариты, - меня сломали, мне скучно и я хочу в
подвал.
- А ваш роман, Пилат?
- Он мне ненавистен, этот роман, - ответил мастер, - я слишком много
испытал из-за него.
- Я умоляю тебя, - жалобно попросила Маргарита, - не говори так. За
что же ты меня терзаешь? Ведь ты знаешь, что я всю жизнь вложила в эту
твою работу. - Маргарита добавила еще, обратившись к Воланду: - Не
слушайте его, мессир, он слишком замучен.
- Но ведь надо же что-нибудь описывать? - говорил Воланд, - если вы
исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.
Мастер улыбнулся.
- Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и
неинтересно.
- А чем вы будете жить? Ведь придется нищенствовать.
- Охотно, охотно, - ответил мастер, притянул Маргариту, обнял ее за
плечи и прибавил: - Она образумится, уйдет от меня...
- Не думаю, - сквозь зубы сказал Воланд и продолжал: - Итак, человек,
сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в подвал, в намерении
расположиться там у лампы и нищенствовать?
Маргарита отделилась от мастера и заговорила очень горячо:
- Я сделала все, что могла, и я нашептала ему самое соблазнительное.
А он отказался от этого.
- То, что вы ему нашептали, я знаю, - возразил Воланд, - но это - не
самое соблазнительное. А вам скажу, - улыбнувшись обратился он к мастеру,
- что ваш роман еще принесет вам сюрпризы.
- Это очень грустно, - ответил мастер.
- Нет, нет, это не грустно, - сказал Воланд, - ничего страшного уже
не будет. Ну-с, Маргарита Николаевна, все сделано. Имеете ли вы ко мне
какую-нибудь претензию?
- Что вы, о, что вы, мессир!
- Так возьмите же это от меня на память, - сказал Воланд и вынул
из-под подушки небольшую золотую подкову, усыпанную алмазами.
- Нет, нет, нет, с какой же стати!
- Вы хотите со мной поспорить? - улыбнувшись, спросил Воланд.
Маргарита, так как в плаще у нее не было кармана, уложила подкову в
салфетку и затянула ее узлом. Тут что-то ее изумило. Она оглянулась на
окно, в котором сияла луна, и сказала:
- А вот чего я не понимаю... что же, это все полночь да полночь, а
ведь давно уже должно быть утро?
- Праздничную полночь приятно немного и задержать, - ответил Воланд.
- Ну, желаю вам счастья.
Маргарита молитвенно протянула обе руки к Воланду, но не посмела
приблизиться к нему и тихо воскликнула:
- Прощайте! Прощайте!
- До свидания, - сказал Воланд.
И Маргарита в черном плаще, мастер в больничном халате вышли в
коридор ювелиршиной квартиры, в котором горела свеча и где их дожидалась
свита Воланда. Когда пошли из коридора, Гелла несла чемодан, в котором был
роман и небольшое имущество Маргариты Николаевны, а кот помогал Гелле. У
дверей квартиры Коровьев раскланялся и исчез, а остальные пошли провожать
по лестнице. Она была пуста. Когда проходили площадку третьего этажа,
что-то мягко стукнуло, но на это никто не обратил внимания. У самых
выходных дверей шестого парадного Азазелло дунул вверх, и только что вышли
во двор, в который не заходила луна, увидели спящего на крыльце, и,
по-видимому, спящего мертвым сном, человека в сапогах и в кепке, а также
стоящую у подъезда большую черную машину с потушенными фарами. В переднем
стекле смутно виднелся силуэт грача.
Уже собирались садиться, как Маргарита в отчаянии негромко
воскликнула:
- Боже, я потеряла подкову!
- Садитесь в машину, - сказал Азазелло, - и подождите меня. Я сейчас
вернусь, только разберусь, в чем тут дело. - И он ушел в парадное.
Дело же было вот в чем: за некоторое время до выхода Маргариты и
мастера с их провожатыми из квартиры N 48, помещавшейся под ювелиршиной,
вышла на лестницу сухонькая женщина с бидоном и сумкой в руках. Это была
та самая Аннушка, что в среду разлила, на горе Берлиоза, подсолнечное
масло у вертушки.
Никто не знал, да, наверное, и никогда не узнает, чем занималась в
Москве эта женщина и на какие средства она существовала. Известно о ней
было лишь то, что видеть ее можно было ежедневно то с бидоном, то с
сумкой, а то и с сумкой и с бидоном вместе - или в нефтелавке, или на
рынке, или под воротами дома, или на лестнице, а чаще всего в кухне
квартиры N 48, где и проживала эта Аннушка. Кроме того и более всего было
известно, что где бы ни находилась или ни появлялась она - тотчас же в
этом месте начинался скандал, и, кроме того, что она носила прозвище
"чума".
Чума-Аннушка вставала почему-то чрезвычайно рано, а сегодня что-то
подняло ее совсем ни свет ни заря, в начале первого. Повернулся ключ в
двери, Аннушкин нос высунулся в нее, а затем высунулась она и вся целиком,
захлопнула за собою дверь и уже собиралась тронуться куда-то, как на
верхней площадке грохнула дверь, кто-то покатился вниз по лестнице и,
налетев на Аннушку, отбросил ее в сторону так, что она ударилась затылком
об стену.
- Куда ж тебя черт несет в одних подштанниках? - провизжала Аннушка,
ухватившись за затылок. Человек в одном белье, с чемоданом в руках и в
кепке, с закрытыми глазами ответил Аннушке диким сонным голосом:
- Колонка! Купорос! Одна побелка чего стоила, - и, заплакав, рявкнул:
- вон! - тут он бросился, но не дальше, вниз по лестнице, а обратно -
вверх, туда, где было выбитое ногой экономиста стекло в окне, и через это
окно кверху ногами вылетел во двор. Аннушка даже про затылок забыла,
охнула и сама устремилась к окну. Она легла животом на площадку и высунула
голову во двор, ожидая увидеть на асфальте, освещенном дворовым фонарем,
насмерть разбившегося человека с чемоданом. Но ровно ничего на асфальте во
дворе не было.
Оставалось предположить, что сонная и странная личность улетела из
дому, как птица, не оставив по себе никакого следа. Аннушка перекрестилась
и подумала: "Да, уж действительно квартирка номер пятьдесят! Недаром люди
говорят! Ай да квартирка!"
Не успела она этого додумать, как дверь наверху опять хлопнула, и
второй кто-то побежал сверху. Аннушка прижалась к стене и видела, как
какой-то довольно почтенный гражданин с бородкой, но с чуть-чуть
поросячьим, как показалось Аннушке, лицом, шмыгнул мимо нее и, подобно
первому, покинул дом через окно, тоже опять-таки и не думая разбиваться на
асфальте. Аннушка забыла уже про цель своего похода и осталась на
лестнице, крестясь, охая и сама с собою разговаривая.
Третий, без бородки, с круглым бритым лицом, в толстовке, выбежал
сверху через короткое время и точно так же упорхнул в окно.
К чести Аннушки надо сказать, что она была любознательна и решила еще
подождать, не будет ли каких новых чудес. Дверь наверху вновь открыли, и
теперь сверху начала спускаться целая компания, но не бегом, а
обыкновенно, как все люди ходят. Аннушка отбежала от окна, спустилась вниз
к своей двери, быстрехонько открыла ее, спряталась за нею, и в оставленной
ею щелке замерцал ее исступленный от любопытства глаз.
Какой-то не то больной, не то не больной, а странный, бледный,
обросший бородой, в черной шапочке и в каком-то халате спускался вниз
нетвердыми шагами. Его бережно вела под руку какая-то дамочка в черной
рясе, как показалось Аннушке в полутьме. Дамочка не то босая, не то в
каких-то прозрачных, видно, заграничных, в клочья изодранных туфлях. Тьфу
ты! Что в туфлях! Да ведь дамочка-то голая! Ну да, ряса накинута прямо на
голое тело! "Ай да квартирка!". В душе у Аннушки все пело от предвкушения
того, что она будет завтра рассказывать соседям.
За странно одетой дамочкой следовала совершенно голая дамочка с
чемоданчиком в руке, а возле чемоданчика мыкался черный громадный кот.
Аннушка едва вслух что-то не пискнула, протирая глаза.
Замыкал шествие маленького роста прихрамывающий иностранец с кривым
глазом, без пиджака, в белом фрачном жилете и при галстуке. Вся эта
компания мимо Аннушки проследовала вниз. Тут что-то стукнуло на площадке.
Услышав, что шаги стихают, Аннушка, как змея, выскользнула из-за двери,
бидон поставила к стенке, пала животом на площадку и стала шарить. В руках
у нее оказалась салфеточка с чем-то тяжелым. Глаза у Аннушки полезли на
лоб, когда она развернула сверточек. Аннушка к самым глазам подносила
драгоценность, и глаза эти горели совершенно волчьим огнем. В голове у
Аннушки образовалась вьюга: "Знать ничего не знаю! Ведать ничего не
ведаю!... К племяннику? Или распилить ее на куски... камушки-то можно
выковырять... и по одному камушку: один на Петровку, другой на
Смоленский... И - знать ничего не знаю, и ведать ничего не ведаю!"
Аннушка спрятала находку за пазуху, ухватила бидон и уже собиралась
скользнуть обратно в квартиру, отложив свое путешествие в город, как перед
нею вырос дьявол его знает откуда взявшийся, тот самый с белой грудью без
пиджака и тихо шепнул:
- Давай подковку и салфеточку.
- Какую такую салфеточку-подковку? - спросила Аннушка, притворяясь
весьма искусно, никакой я салфеточки не знаю. Что вы, гражданин, пьяный,
что ли?
Белогрудый твердыми, как поручни автобуса, и столь же холодными
пальцами, ничего более не говоря, сжал Аннушкино горло так, что совершенно
прекратил всякий доступ воздуха в ее грудь. Бидон вывалился из рук Аннушки
на пол. Подержав некоторое время Аннушку без воздуха, беспиджачный
иностранец снял пальцы с ее шеи. Хлебнув воздуху, Аннушка улыбнулась. Ах,
подковочку, - заговорила она, - сию минуту! Так это ваша подковочка? А я
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг