- А, и эта такая же нечестивица. И она Христа предала...
Я с трудом удержался, чтобы не ответить ей, как она того заслуживала.
Сколько раз я это уже видел: люди исходят злобой, понося налигию. Им
кажется, что мы сменяли их полную любви и понимания религию на сухой
алгоритм. И эти любвеобильные христиане готовы распять нас, в том числе и
эта усатая дама с гигантской грудью.
- Простите, мадам, я позволю себе еще раз заметить, что не хотел бы
обсуждать с вами преимущества той или иной религии. Я пришел к вам как
полицейский монах, чтобы задать вам, с вашего разрешения, несколько
вопросов о вашей соседке Кэрол Синтакис. У нее, как вы, может быть,
слышали, несчастье - исчез брат.
- Ну и что? - спросила усатая дама и, слегка прищурившись, посмотрела
на меня. - Вы рассчитываете найти эту сонную крысу у меня?
Я подумал, что живого Мортимера я у нее вряд ли смог бы обнаружить,
как, впрочем, и мертвого.
- Я хотел спросить у вас, не заметили ли вы чего-нибудь необычного,
подозрительного в день, когда Мортимер Синтакис исчез из дому?
- Заметила. Заметила, что мир катится в лапы сатане, что Христа люди
забыли, что нет больше жизни честной христианке, - усатая дама
возбуждалась от собственных слов, как от наркотиков. Зрачки ее
расширились, а на шее вздулись жилы. - Ироды! - вдруг крикнула она. -
Христопродавцы! На железки нашего возлюбленного спасителя сменяли! Ничего!
Попадете вы еще в геенну огненную и будете корчиться, тогда опомнитесь, но
будет уже поздно...
Сосед Синтакисов с другой стороны в теологические дискуссии со мной не
вступал. Это был тихий, вежливый старичок. Он не знал, что Мортимер исчез,
не знал, что у мисс Синтакис есть брат, вообще плохо представлял себе где,
когда, рядом с кем и зачем он живет. Я вынужден был мысленно признать, что
старичок довольно успешно изолировался от внешнего мира. В его выцветших и
чуть слезившихся глазках мерцала упрямая отрешенность. Я подумал что если
бы рядом стреляли из пушек, то он и канонады не услышал бы.
Я сел в машину, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Не только
ниточки пока нет, но даже и намека на ниточку. Мортимер Синтакис исчез,
растворился, распался на атомы, обогатив слегка воздух и почву ОП-7. Но я
не огорчался. Нас, помонов, учили, что в конечном счете важен не
результат, а подлинное усилие, направленное для достижения этого
результата. Если ты делаешь все, что в твоих силах и даже немножко больше,
ты уже можешь быть спокоен. Так учат отцы-программисты, так учит Священный
Алгоритм. А пактор Браун формулировал это положение еще четче: "О длине
пройденной дистанции, - говорил он, - надо судить не по столбикам с
милями, а по гудению в ногах".
Подведем итоги, брат Дики, сказал я себе. Странная семейка, хотя сестра
и не лишена некоторой привлекательности. И где он все-таки работал?
Впрочем, вряд ли это имеет значение. Как же его искать? Что с ним вообще
могло случиться? Ну, во-первых, его могли похитить или убить. Однако он
сам спокойно вышел из дому, погасил свет и запер дверь. В этом случае
похитители или убийцы должны быть жителями поселка, или же они проникли в
ОП, не называя фамилии Мортимера. Если Мортимер сам каким-то образом
покинул ОП, значит, он не отметился на КПП. Так или иначе, все нити ведут
к контрольно-пропускному пункту. Надо ехать туда.
Я нажал на педаль реостата и направил свой "шеворд" к центральному
проезду.
Мне сказали, что дежурный сержант свободен, я постучал и вошел в его
маленькую комнатку.
- Здравствуйте, сержант, - поклонился я и протянул вперед правую руку
ладонью кверху. К моей радости сержант улыбнулся и ответил мне тем же
жестом.
- Полицейский монах Дин Дики, - сказал я.
- Сержант Джеймс Нортон. Чем могу служить брат Дики?
- Кэрол Сиртакис вознесла молитву Священному центру об исчезновении ее
брата Мортимера Синтакиса.
- Да, мой сменщик сообщил мне об этом.
- Никаких следов?
- Нет, брат Дики. Можете проверить книгу регистрации сами.
- Для чего? Скажите, а почему вы регистрируете движение через КПП в
книге? Ведь обычно, насколько я знаю, это делает автомат: посетитель или
житель ОП прижимает пальцы к определителю, который удостоверяет личность и
фиксирует имя на пленке.
- Это верно, брат, но как раз позавчера, 25-го, наш автомат сломался.
Определитель личности уже починили, а регистратор до сих пор неисправен.
Может быть, простое совпадение, подумал я. А может быть, и нет.
- Вы не могли бы мне дать имена и адреса стражников, которые дежурили
позавчера во второй половине дня?
- Пожалуйста, брат Дики.
Стражник второго класса Питер Малтби жил в стареньком кирпичном доме,
который наш двадцатый век, казалось, ухитрился обойти стороной.
Выщербленный кирпич, на стенах подъездов автографы многих поколений детей,
желтые голые лампочки в коридорах, неистребимый кошачий запах, нарк с
остекленелыми глазами на лестнице. А может быть, это и есть стигматы
нашего века? Впрочем, мне ли, рядовому помону, судить об этом?
Я вырос в таком же доме, и мир, каждодневно наполненный до краев
ссорами, скандалами, упреками, завистью и злобой, был моим привычным
миром. Иногда мне казалось, что этот мир постыдный, недостойный, что
настоящие люди не могут жить здесь.
И часто мне в голову приходила такая мысль - вот завтра явится некто и
позовет нас всех в ОП. И все будут счастливыми и равными. И мир тех, кто
живет на холмах, станет моим миром. Но никто не приходил и не звал нас за
собой. Как и все, чего я желал в детстве, это было мечтой. Мечтой
неисполнимой. Потом уже я узнал: равенства у людей быть не может, ибо
достижение равенства обозначало бы всеобщую энтропию, уравнивание
энергетических уровней общества и смерть его. Так учит Священный Алгоритм.
Поэтому я не смотрел на этот кирпичный ковчег свысока, как те, кто вырос
под чистым небом охраняемых поселков. Нет, я не презирал жителей этого
Ноева ковчега.
Стражник второго класса Питер Малтби открыл мне дверь сам. Он стоял в
одних трусах и держал в руке бутылку пива. У него была могучая волосатая
грудь, широкие плечи и непропорционально маленькая головка, словно при
сборке монтажник ошибся и взял деталь не того размера.
Я поклонился и кротко представился.
- Входите, - пробормотал Малтби, - и простите меня за такой вид.
- Что вы, мистер Малтби, вы ведь у себя дома, а я не соизволил даже
позвонить вам...
Стражник посмотрел на меня с сомнением - не издеваюсь ли я над ним - и
пожал плечами.
- Чего уж там... Заходите... Я вашего брата хоть и не понимаю, но
уважаю... Тут у меня не прибрано... Жена с сынишкой к сестре на недельку
уехала, вот я и блаженствую. Кровать не стелю - чего ее застилать, когда
вечеров снова ложишься? Не пойму я, ну убей, не пойму. Можете вы мне это
растолковать?
- Нет, мистер Малтби, - с искренним чувством ответил я, - есть вещи,
которые лучше простому смертному и не пытаться понять.
Стражник неуверенно посмотрел на меня, не зная, шучу ли я, потом широко
улыбнулся...
- Как это вы здорово... Прямо, как по писаному.
- Могу ли я задать вам один-два вопроса? - спросил я. - Вы ведь знаете,
мистер Малтби, что полицейским монахам Первой Всеобщей Научной Церкви
разрешается помогать прихожанам на правах частных детективов. Вот моя
лицензия.
- Ладно, ладно. Валяйте, спрашивайте. Чего знаю - расскажу, а чего не
знаю...
- Мистер Малтби, вы дежурили 25-го на КПП Седьмого ОП?
- Точно.
- Вы, наверное, были вдвоем?
- Точно. Мы всегда дежурим на пару. Одному никак не управиться. Тут
тебе и определитель, и шлагбаум, и телефон то и дело трезвонит.
- Я вас обо всем этом спрашиваю потому, что в тот день исчез брат нашей
прихожанки мисс Синтакис. Исчез без следа. Во всяком случае его выход из
ОП не зарегистрирован.
Стражник пожал плечами и налил себе пива в стакан.
- Человек ведь не может выйти из ОП незаметно?
- Нет, мы всех регистрируем.
- Ну, а допустим, Синтакиса убили на территории ОП и засунули в
багажник машины. Возможно тогда было его вывезти?
- Нет, никак нет. Мы обязательно проверяем багажники машин.
- А почему сломался определитель?
- А кто его знает. На то и автоматы, чтобы ломаться.
- Кто первый заметил, что он вышел из строя: вы или ваш напарник?
- Он. Я только пришел, а он мне и говорит, так, мол, и так, автомат
барахлит.
- А далеко вы ходили?
- Да нет, на шоссе, в буфет. Движение через КПП было так себе, не
очень большое. Билли мне и говорит: сходи пива выпей. Вообще-то этого не
полагается, но когда движение слабое...
- И долго вы отсутствовали, мистер Малтби?
- Да какое долго... Ну, считайте, дойти до буфета минут десять... ну,
потрепался там с буфетчицей, хорошая такая девчонка, ну, обратно... Всего,
наверное, полчасика, может, чуть больше...
- А когда вы пришли, он вам сказал, что автомат вышел из строя?
- Точно.
- Ну спасибо, мистер Малтби. Простите, что отнял у вас столько времени.
- Да какое там время...
3
Что-то слишком много совпадений, думал я, спускаясь по лестнице.
Автомат вышел из строя примерно в то время, когда исчез Синтакис. Раз.
Один из стражников отсутствовал. Два. Оставшийся стражник сам послал
товарища в буфет. Три. Каждое из этих событий в отдельности вполне могло
быть случайным, но все вместе...
Надо было ехать ко второму стражнику. В сущности, это и есть наша
работа. "Позвольте представиться... не могли бы вы помочь нам... один два
вопроса... простите"... И снова: "Позвольте представиться..." Не слишком
увлекательное дело. За деньги, во всяком случае, я бы этим заниматься не
стал. Но мы, помоны, пострижены, как говорили когда-то. Мы даем обет
безбрачия, служим без денег. Некоторых это отпугивает. Но зато многие нам
доверяют. Человек, работающий в наш меркантильное время без оплаты,
человек, которому деньги просто не нужны, - это последний оплот общества,
единственная плотина против моря коррупции.
Я почувствовал в груди привычную и теплую волну гордости. Налигия в
отличие от христианства не осуждает гордость, а наоборот, поощряет ее.
Пактор Браун учил: "Ты избранник, Дин. Твой дух промыт кармой. Ты чист,
как Космос. Ты отказался от семьи, денег. И отказ твой вознес тебя ввысь.
Люди смотрят на твою бритую голову, на желтую одежду и не могут оставаться
равнодушными. Одни клянут тебя, потому что в глубине души завидуют тебе.
Другие восхищаются тобой".
Вот из-за этих теплых волн гордости у меня когда-то возникали сомнения.
Возможно ли примирить индивидуальную гордость с растворением в Церкви, то
есть добровольным отказом от индивидуальности? Позже я понял, что можно,
ибо ни одна церковь, ни одна религия не могут существовать, не испытывая
коллективной гордости. И эта коллективная гордость может складываться лишь
из маленьких, индивидуальных гордостей прихожан.
А вот и Санрайз-стрит. Какой мне нужен номер? Тридцать семь. Вот он.
Захудалый отельчик, из которого, наверное, никто никуда не выезжает и в
который никто никогда не въезжает.
За обшарпанной конторкой сидела прямая седая старуха в старомодных
очках и с бешеной скоростью вязала. Спицы так и мелькали в ее руках. Если
бы все вязали с такой быстротой, подумал я, текстильная промышленность
была бы обречена. А может быть, она вообще никогда
не возникла бы. И не было бы промышленной резолюции, и я не стоял бы
сейчас в сумрачном пыльном вестибюле пятиразрядной гостиницы и не ждал бы,
пока портье-вязальщица соизволит ответить мне. Я вытащил из кармана
бумажку в пять НД и шагнул к конторке. Готов поклясться, что старуха ни на
мгновение не прервала вязанья, не протянула руки, и тем не менее бумажка
мгновенно исчезла, чуть хрустнув где-то в одном из ее карманов.
- Билли Иорти? - неожиданно глубоким и звучным контральто переспросила
меня вязальщица. - Третий этаж, восьмая комната... - Спрашивали его уж
сегодня, - неодобрительно добавила она, и я подумал, что, будь ее воля,
она незамедлительно забила бы раз и навсегда все двери, чтобы никто никого
не спрашивал и не отрывал ее от спиц.
Гостиница сопротивлялась старости и бедности с трогательным упрямством.
На лестнице лежала ковровая дорожка, но терракотовый цвет ее угадывался
лишь по краям, и при желании можно было пересчитать все нити, из которых
она была соткана в доатомную эпоху. Половины медных прутьев, которые
когда-то прижимали дорожку к ступеням, не было, их заменяли куски
проволоки. Где-то жалобно вибрировали и пели водопроводные трубы.
Я деликатно постучал в дверь восьмого номера. Никто не отвечал. Я
постучал чуть громче и тут заметил, что дверь не заперта. Я толкнул ее, и
она открылась.
- Мистер Иорти, - позвал я. Никто не ответил. Я стоял в крошечной
прихожей и думал, что если Билли Иорти ушел, старуха наверняка бы
заметила. Я уже чувствовал, что он даже не выходил из комнаты.
Он лежал на полу, и первое, что я заметил, были подошвы его ботинок.
Они были основательно стоптаны, но это уже не имело большого значения для
бюджета мистера Иорти, стражника ОП-7. Он лежал лицом вниз неловко
придавив правую руку, но ему-то неудобно не было. Ему было все
безразлично, потому что на полу возле его лица растекалась темная лужица
крови.
Я сделал два шага вперед, нагнулся над трупом и дотронулся до его руки.
Тело уже было холодным, но мне почудилось, что оно еще не излучило
последние остатки тепла и не сравнялось с температурой воздуха.
- Совпадение четвертое и решающее, - сказал я вслух. Искать здесь
что-нибудь было бессмысленно. Этот человек в ботинках со стоптанными
каблуками был виноват только в одном: он знал, кого впустил и выпустил из
ОП без регистрации, сломав для этого контрольный автомат. Теперь об этом
знал только тот или те, кто уговорил его сделать это. Они - да. Я - нет.
Я спустился вниз по вытертой дорожке и сказал старухе:
- Ваш постоялец Билли Иорти убит. И не очень давно.
Старуха не ответила и ни на йоту не изменила скорости вязания. За те
десять или пятнадцать минут, что я провел наверху, чулок в ее руках стал
изрядно длиннее. А может быть, мне это показалось.
- Вы не могли бы мне описать его сегодняшних посетителей? - спросил я.
Вязальщица не отвечала. Я достал из кармана бумажку в десять НД, добавил
еще пятерку и подошел к конторке. Увы, на этот раз с купюрами ничего не
произошло - они остались в моей руке.
- Я ничего не видела и ничего не знаю, - твердо сказала вязальщица
своим необыкновенным голосом, и я понял, что она ничего не расскажет. Или
ей хорошо заплатили, или как следует припугнули. Или и то и другое
одновременно. Старуха была теперь неподкупна. Как говорил пактор Браун:
"Столкнувшись с выдающейся честностью, ищи такое же преступление".
- Надо сообщить в полицию, - вздохнул я. Лучше уж сделать это самому, а
то старуха, пожалуй, вспомнит, что именно я вышел из камеры окровавленный
и в состоянии сильного душевного волнения.
Я сообщил дежурному полицейскому офицеру свое имя, назвал адрес, и он
приказал мне подождать, пока не пришлет людей на место.
Я опустился в кресло, и на мгновение мне показалось, что я проваливаюсь
к центру земли. Пружины, утомленные контактами с тысячами задов, сдались.
Как и весь отель, как и покойный Билли Иорти, они потеряли веру в будущее.
Может быть, сказать полицейским, что старуха видела, кто приходил к
Иорти? - подумал я. - Бессмысленно. Она не признается, а они особенно
настаивать не будут. Еще один труп. Трупом больше, трупом меньше - какое
это имеет значение с точки зрения высшей полицейской философии.
Моя покойная мать отличалась болезненной аккуратностью и глубоко
страдала, если хоть какая-нибудь вещь лежала не на месте. Неукротимая
страсть к порядку заставляла ее бесконечно прибирать, расставлять и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг