почувствовал себя чаинкой, которую заговаривают.
- Растения не могут разговаривать. Милый, дорогой, глупый мой Геннадий
Степанович! Вы же интересуетесь научно-популярной литературой. У вас
вполне научный склад ума. Когда я рассказываю вам о двигателях внутреннего
сгорания, о роторных двигателях Ванкеля или о двигателе Стирлинга, я по
вашим вопросам вижу, что вы легко схватываете суть. Как же вы можете
настаивать, что растения чувствуют и разговаривают, когда наука это
отрицает?
- Но я слышу их голоса...- пробормотал я. Она посмотрела на меня с
жалостью:
- Вам кажется, Геннадий Степанович. Вам надо отдохнуть, стряхнуть с себя
всю эту ерунду, начать опять работать, У меня, например, строжайший
график. Это сейчас, когда я уже почти бросила большой спорт. А раньше так
по секундам время было расписано. И то из всех наших девочек я одна высшее
техническое образование получила. А вы говорите - растения! Знаете что, я
позвоню сейчас шефу и скажу, что у меня болит горло. Старикан любит меня,
как дочку. И мы поедем к вам. И вы сами увидите, что все это иллюзии.
- Ниночка,- сказал я, когда мы приехали ко мне,- можно попросить вас
побыть немножко на кухне?
Я прикрыл дверь, подошел к Приоконному брату и сказал:
- Я не знаю, мне кажется, я люблю эту девушку... Прошу, скажите ей
что-нибудь.
Приоконный молчал. Я повернулся к Стенному:
- Я не знал, что вы так жестоки...
- Мы не жестоки,- печально ответил Стенной брат,- просто ты ушел от нас..,.
- Но я...
- Нет, ты не понимаешь. Ты можешь не просто уйти, ты можешь даже уехать.
Не в этом дело. Просто ты... начал думать по-другому... Ушел от нас... Я
не умею объяснить тебе...
- Я прошу вас,- взмолился я,- поговорите с ней. Она не верит. Она считает,
что я сошел с ума. Скажите ей. Я не хочу, чтобы она рассталась со мной. Я
не смогу жить без нее.
- Ты можешь забыть о нас, - послышался тонкий голосок Безымянки. Тончайшая
струнка дрожала. - Если мы тебе мешаем, ты можешь вернуть нас обратно
Александру Васильевичу.
- Но я не хочу отдавать вас. Скажите ей что-нибудь. Она аспирантка, она
понимает.
- Ну что ж,- вздохнул Приоконный брат. Я открыл дверь:
- Нина, иди сюда. Вот, смотри, этот вот озорник, у окна, зовется
Приоконный брат, а это - Стенной.
Нина перевела взгляд со сциндапсусов на меня, в огромных ее глазах
плавилась жалость.
- Брат? А почему братья?
- Потому что они близнецы. Отростки одного растения. А это моя
Безымяночка. У нее нежная душа и тонкий голосок, - я говорил как в бреду,
понимая, что говорить так не нужно, но не мог остановиться. - Раньше мы
часами болтали без умолку, а теперь... Безымяночка, это Нина.
Познакомьтесь!
- Нет! - тонко пискнула Безымянна, и в писке была боль. - Она не верит!
- Она не услышит,- печально пробасил Приоконный брат. Я посмотрел на Нину.
В глазах ее неподвижно стоял ужас.
- Ниночка, неужели ты не слышишь, что они говорят? - застонал я.
- Бедный мой Геннадий Степанович, - прошептала она и провела ладонью по
моему лбу. В голосе ее звучало нежное материнское сострадание. - Бедный
мой дурачок. - Она обняла меня и водила по моим щекам теплыми шершавыми
губами. Губы дрожали. Она жалела меня и ласкала, потому что верила,
наверное, в целительный эффект своих ласк. Что еще она умела, эта огромная
красивая дурочка? Спасибо, что она не выскочила с криком на лестничную
клетку и не скатилась в каблучном цокоте вниз. Спасибо за неспокойное
успокоение, которое она давала мне.
Потом она вдруг сказала:
- Знаете, у меня в затылке все время сидела мысль, что я должна что-то
вспомнить. И вспомнила.
- Что? - спросил я, все еще погруженный в сладостное оцепенение.
- Когда я училась в девятом классе, у меня был один мальчик, он тогда
учился на втором курсе биофака. Недавно он мне звонил, приглашал на защиту
диссертации...
- Бедная девочка,- пробормотал я,- сколько же их у тебя было ... Тяжело,
наверное, нести такой крест.
- Тяжело, конечно,- согласилась Нина,- но дело не в этом. Он как раз
занимается физиологией растений. Хотите, он поговорит с вами?
- Насчет чего?
- Ну, всех этих ваших иллюзий.
- Нет, не хочу. - Я ничего не хотел. Я хотел лежать вот так в полудреме,
спрятавшись от всех проблем, и слушать медленное и сильное биение Нининого
сердца. - Какой у тебя пульс?.
- В спокойном состоянии пятьдесят - пятьдесят два,- сказала Нина с
гордостью.- У спортсменов бывает пониженный пульс. Геннадий Степанович,
милый, я прошу вас...
- Что?
- Чтобы вы поговорили с этим человеком. Прекрасный парень. Он мне,
наверное, раз пять делал предложения.
- Чего ж вы за него не пошли? Если он такой чудный парень?
- Я не могу. Когда мама умирала, я дала ей слово, что буду думать о личной
жизни, только когда стану на ноги.
- Ну, мне кажется, личная жизнь у вас не такая уж скудная...
- Это не то, - твердо сказала Нина.- Личная жизнь - это когда выходишь
замуж. Это когда семья. А это,- она непроизвольно посмотрела на меня,-
так...
- Значит, я так?
- Не знаю, если к тому времени, когда я защищусь, наши чувства не
изменятся, тогда...
- А если я вам сейчас сделаю предложение?
- Я откажу вам.
- А я больной. Больного нельзя огорчать.
- Вот чтобы вы не болели и избавились от своих странных заблуждений, я и
прошу, чтобы вы сходили к Мише.
- Мише?
- Ну, этому физиологу, о котором я вам рассказывала. Я вас очень прошу,
Геннадий Степанович.
Меня не интересовал физиолог растений Миша, меня не интересовали остальные
ее поклонники: Ведь они "так". Мне хотелось слушать размеренное биение
Нининого спортивного сердца и ждать, пока она защитит диссертацию.
- Хорошо, Ниночка, я съезжу к вашему Мишеньке.
- Он вовсе не Мишенька, - обиделась Нина, - он вольник в тяжелом весе.
Первый разряд.
- Вольник?
- Ну, борец вольного стиля.
Я снова задремал, и огромный вольник, колючий, как кактус, отрывал меня от
какого-то растения, к которому я судорожно прижимался.
11
- Вы кофе пьете? - спросил вольник Миша.- Тут у нас француз один был в
лаборатории, оставил в подарок. Мокона. Гранулированный.
- С удовольствием,- сказал я.
Я никогда не видел таких жгучих курчавых брюнетов. Волосы у Миши были
иссиня-черными, борода, такая же юная и курчавая, как шевелюра, еще
чернее. А завитки над майкой, что видна была под не очень белым халатом,
казались угольными и приклеенными к обширной его борцовской груди. И
легчайший акцент шел к этому южному волосяному изобилию.
- Северный Кавказ? - спросил я Мишу и почувствовал себя профессором
Хиггинсом из Пигмалиона.
- Что?
- Откуда вы родом?-
- Махачкала.
- Так я примерно и думал.
- А как вы догадались, по акценту?
- Не знаю. Может быть, ваша смуглость, цвет волос, маленький акцент и то,
что вы - вольник.
- Это вам Нина сказала? Что я боролся раньше?
- .Угу.
Нежная и печальная улыбка скользнула по Мишиному лицу:
- Удивительная девушка.
- Пожалуй,- согласился я.
- Вы видели когда-нибудь, как она метает копье?
- Нет.
- Вы многое потеряли. Удивительная координация. И потом взрывная. Если б
она не относилась так серьезно к учебе, быть бы ей в сборной. Удивительная
девушка,- вздохнул Миша и вдруг улыбнулся.
- Чего вы улыбаетесь?
- У_ меня раньше мечта такая была. Все представлял, как я приезжаю с Ниной
в Махачкалу. И вся улица, весь город сбегается посмотреть на нее. Знаете,
наши мужчины умеют ценить видную девушку... Да... Держите кофе. Так чем я
могу вам помочь?
Почему-то я не стеснялся Мишу. Может быть, потому, что мы были членами
одного клуба, клуба Нининых поклонников. Я рассказал ему о сциндапсуеах, о
Безымянке, об Александре Васильевиче, о чаинках. Миша долго молчал,
прихлебывая кофе, и чашка казалась крошечной в его медвежьей руке.
- Что я вам скажу... Лет, наверное, пять или шесть тому назад - я еще был
в университете - попробовали мы экспериментировать.
- Как?
- Ну, самые элементарные биофизические методы: измерение токопроводимости,
сопротивления и тому подобные простейшие вещи. У одного растения, у двух
одновременно. Прижигая при этом листья.
Я представил, что кто-то подносит пламя к пышному фонтанчику листьев
Безымянки, и содрогнулся.
- Ну и что получилось?
- То, в чем все мы были уверены с самого начала. Что все разговоры о
тайной жизни растений - чепуха. Сколько мы ни терзали эти бедные растения,
ни одно из них не только ничего не сказало, но не прореагировало на
мучения соседа хоть каким-нибудь показателем.
- А вы не допускаете, что растения просто не хотят участвовать в этих
опытах? Бывает ведь, что на допросах молчат?
Миша улыбнулся и осторожно поставил чашечку на лабораторный стол с
овальным инвентарным номерком.
- Понимаете, это некорректный вопрос. Почему, вы думаете, парапсихология
никак не выйдет в респектабельную большую науку? Да потому, что результаты
опытов со всеми этими перцепиентами, рецепиентами, ясновидящими и прочими
сомнительными личностями нельзя проверить. Их нельзя повторить. То есть
повторять пробуют, с теми же людьми, а результатов нет. Позвольте, как же
так, спрашивают у сторонников парапсихологических явлений, вы утверждаете,
что у вас получается то-то и то-то. Приходим мы, скептики, и получается
совсем другое. То есть ничего вообще не получается. Как же так? А нам
объясняют: потому, оказывается, у нас ничего не получается, что мы
скептики. Потому что создаем, оказывается, обстановку
недоброжелательности. Но наука ведь не может основываться на вере. Она
основывается на проверке, на скепсисе. К выключателю может подлететь
ангел, а может и черт. И все равно в цепи потекут электроны и ток,
раскаляя спираль в вакууме электролампочки, осветит путь равно как ангелу,
так и черту. Верующему и атеисту. Человеку и макаке, если она, конечно,
научилась пользоваться выключателем. Вы согласны?
- Конечно, мне нечего вам возразить...
- А с вашей, простите, точки зрения получается, что лампочка зажжется
только для того, у кого особые отношения с электронами. Это, конечно,
очень интересно, но не очень удобно. Так, Сережа? - спросил он у
худенького веснушчатого молодого человека со смешным светлым хохолком на
макушке.
- А о чем разговор? - спросил веснушчатый.
- О том, что растения якобы умеют чувствовать и даже разговаривать.
- А, эти новомещанские штучки! - веснушчатого словно подбросило током на
месте, и уже не один хохолок, а все волосы на голове стали дыбом.-
Зажрались! К спиритизму потянуло! "Жигули" .загнал в гараж, посмотрел "А
ну-ка, девушки", и что осталось? Только столоверчением заняться. Или
йогой. Днем подсиживать друг друга на работе, а по вечерам глубокомысленно
созерцать свой пуп! Или еще буддизм в моде. Особенно рекомендуется для
лиц, связанных с дефицитом. Медитация очень, говорят, успокаивает нервы.
- Сережа у нас воинствующий блюститель материалистических принципов,-
улыбнулся вольник Миша.
-- Противно,- уже спокойнее сказал веснушчатый. - Стадо баранов. То все
бормочут о летающих тарелочках, то об операциях без ножа какого-то там
латиноамериканского шарлатана, то о Туринской плащанице.
- Это еще что такое? - спросил я.
- Кусок ткани, хранящийся в Турине и якобы дошедший до нас со времен
Христа. И якобы передающий его черты лица и контур тела, поскольку он был
покрыт этой тканью. И находятся так называемые ученые, которые в погоне за
сенсацией фотографируют плащаницу и так и сяк, в ультрафиолетовом спектре
и в инфракрасных лучах, и публикуют неясные снимки какого-то бородатого
человека. А вы говорите - растения!
Веснушчатый Сережа пожал плечами, и волосы его, кроме хохолка, медленно
улеглись, словно он снял напряжение.
- Видите, - улыбнулся Миша,- таким, как наш Сережа, нужны точные факты, а
не псевдоинформация, рассчитанная на то, чтобы пощекотать нервы
пресыщенного обывателя.
- Ну а все-таки, в чем-то вы, может быть, ошибаетесь? - неуверенно спросил
я. - Не хотелось бежать с поля боя, но мое отступление не похоже было на
арьергардные бои. - Ведь случалось, что наука ошибалась? Что многое, что
высмеивали, оказалось потом не таким уж смешным.
- Например? - строго спросил веснушчатый.
- Ну, скажем, влияние солнца на жизнь на Земле. Или - кибернетика.
- Ерунда! - решительно сказал Сережа, и Миша виновато пожал плечами,
словно извиняясь за товарища.- Кибернетику высмеивали не ученые, а неучи,
которые называли себя учеными. Влияние солнца на живые организмы на Земле
никогда не оспаривалось мало-мальски серьезным человеком. Так что это не
примеры. Вы еще один приведите, правда, он до такой степени затаскан, что
говорить о нем смешно.
- Это что же?
- Что Французская академия наук постановила в свое время вопрос о
метеоритах не рассматривать, поскольку камни с неба падать не могут.
Они были так уверены в себе, эти молодые люди, так солидно серели экраны
осциллографов, так четко отражались блики в стеклянных колпаках
аналитических весов, что не оставляли места для сбитого с толку
сценариста. И уж подавно нечего здесь было делать Безымянке и обоим
братьям сциндапсусам. И поющим чаинкам.
Самое грустное, что мне нечего было возразить им. В конце концов, каких
союзников я мог повести? Каких выставить свидетелей? Они мне - показания
приборов, змейки осциллографов, а я им дядю Сашу. Они мне - миллиметровку
с каракулями самописцев, а я им - собственные рассказы. Они мне - свои
набитые приборами лаборатории, а я им - свою печаль.
Так что же, значит, они правы? Но я же помню! Я слышу в ушах тонкий голос
Безымянки, крошечную живую струнку, рассудительные басы братьев. Как же
так?
А никак, с садистским спокойствием сказала моя бухгалтерская половина
мозга. Если все говорят тебе, что ты пьян, ложись спать, даже если ты
уверен, что трезв. Пьяные ведь всегда утверждают, что трезвы. Безумцы
всегда уверены в реальности своих заблуждений.
Значит, не тянулась трепещущая невидимая ниточка от зеленых стебельков к
моей душе? Значит, дядя Саша - безумец?
Смотря в чем, некрасиво ухмыльнулся мой внутренний бухгалтер. Выигрывает
он у тебя, как здоровый. Сто очков дает тому трясучке, о котором
рассказывал.
Я шел по улице и смотрел на лица, проплывающие мимо. Вот же они идут как
ни в чем не бывало, небо не рухнуло, дома не встали вверх тормашками,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг