нельзя же себе представить, чтобы разумное существо, попав в
другой конец Вселенной, действительно вспоминало какое-то
маленькое низшее животное.
Мюллер, ты был на Земле, ты понимаешь их обычаи. Объясни
мне, что значит эта птичка, влетающая в окно? Может быть,
птичка - это символ, живого, проникающего в неживое? Как это
случилось давным-давно у нас, когда стерлись грани между жи-
вым и неживым, подвижным и неподвижным. Как ты думаешь?
- Мне кажется, ты, скорее всего, ошибаешься. Они редко
оперируют в мыслях символами. Их мышление гораздо более
конкретное, чем наше.
- Значит, птичка, скорее всего, - это другая часть Павла.
Помнишь, мы видели на планете нескольких разумных существ,
каждое из которых состоит из нескольких отдельных и не похо-
жих друг на друга частей?..
- Не думаю, - покачал черно-белой головой Мюллер. - Ниче-
го похожего на Земле мы не видели. Но возможно и другое объ-
яснение. Земляне думают не только более конкретно, чем мы.
При этом мысли их часто разбредаются в стороны, случайно
цепляются то за одно, то за другое...
- Как могут мысли двигаться в другом направлении, кроме
того, что ты им задаешь? Разве это возможно? Хотя теперь я
вспоминаю, чжо на шестьсот тринадцатой планете, помнишь, где
целых семь солнц, мы видели существа, мысли которых постоян-
но перескакивали с предмета на предмет. Но, с другой сторо-
ны, их трудно считать действительно разумными существами,
тем более что они постоянно пели и танцевали.
- Ты можешь судить сам, разумное ли существо Павел.
- Это не так просто. Действительно, его поступок по отно-
шению ко мне трудно, строго говоря, назвать разумным. Разве
это разумно, когда одно существо яростно сражается, чтобы
другое не выключило поле? Мало того, что он пытался сбросить
с себя тяжесть поля, он изо всех сил пытался приподнять и
мое, чтобы мне было легче. Разве это разумно - разделить с
кем-то бремя поля? Он был как в бреду, в мозгу его метались
обрывки мыслей и образов. И - странное дело! - это, казалось
бы, бессмысленное борение с полем наполняет меня благодар-
ностью. И эта птичка, что все время оживала в вихре его мыс-
лей... Может быть, этот образ не случаен?
- Это вполне возможно.
- Тогда я хочу принести Павлу эту птичку. Птичку и такое
же существо, как он, но с длинными светлыми волосами, кото-
рые перелетают через смуглое плечо. Это, наверное, тоже слу-
чайное воспоминание. Я думаю, эти два предмета были бы ему
приятны. Помоги мне изготовить птичку. В потоке воспоминаний
Павла я различил лишь маленький желтый комочек с трепещущими
крылышками и крохотными круглыми глазками.
- Попробуем, хотя я не изучал на Земле устройство птиц
вообще и тех желтеньких, что влетают в окно, в частности.
Что же касается существа с длинными светлыми волосами, то
это, безусловно, Надя.
- Надя?
- Да, Надя.
- Я не узнал ее в его воспоминаниях. Был лишь взмах голо-
вы, короткий полет тяжелых светлых волос через смуглое ма-
ленькое плечо.
- Это она, я знаю. Ты можешь побыть около нее, подержать
ее в своем поле и превратиться в ее копию. Не знаю, будет
ли, правда, Павел рад...
- Почему?
- Не знаю... Все отношения людей так нелогичны, так запу-
танны...
- Александр Яковлевич, - сказал Иван Андреевич, - я дово-
лен, что вы пришли ко мне, мне очень нужно было поговорить с
вами.
- Вот и прекрасно. И я, знаете, соскучился по себе подоб-
ным. А то смотрят на тебя оххры с ожиданием, и ты должен
постоянно быть мудрым. А ведь трудно быть мудрым, а? Ей-бо-
гу, трудно. Особенно когда мудрости-то кот наплакал.
- Ну, дорогой мой, что-то вы в меланхолию впали...
- Да какая ж тут меланхолия, если ничем не могу я им по-
мочь, а они сидят, смотрят на меня и ждут, чтобы пожилой
провинциальный аптекарь вдохнул жизнь в древнюю мудрую расу,
которая познала суть всех вещей, кроме одной: зачем жить.
Смешно, не правда ли? И специально такого парадокса не при-
думаешь. У меня знаете достижение всей жизни в чем?
- Нет...
- Всю жизнь эту я отдал районной аптеке.
- Не так уж и мало...
- Может быть, но не так уж и много, чтобы повести за со-
бой цивилизацию, которая знала и умела все, когда мы, прос-
тите, еще с деревьев не слезли и наши с вами предки висели
на сучьях, уцепившись хвостами, и грызлись из-за банана.
- Вы просто в самокритическом расположении духа. А я так
вовсе не потрясен всемогуществом оххров.
- Как же так?
- А очень даже просто. Всесилие, я думаю, тоже слабость.
- Парадокс.
- Нисколько. Всесилие лишает тебя ощущения силы, потому
что тебе не надо преодолевать себя, сравнивать свои силы с
силами других.
- Гм... не знаю, никогда не был всесильным. А теперь -
так даже наоборот. И я как раз хотел с вами посоветоваться
насчет моего решения. Я решил объявить оххрам, что ничего
сделать для них не могу и слагаю, так сказать, с себя полно-
мочия спасителя их цивилизации.
- Вы с ума сошли!
- Почему же? Разве честное признание - это акт безумия?
- Я не Татьяна Осокина и не собираюсь подтрунивать над
вами, но вы, батенька, напоминаете мне иногда человека, ко-
торый ходит исключительно на ходулях.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Вы, надеюсь, знаете, что такое ходуль-
ность?
- Ловко вы повернули.
- Не будем ссориться. Я прошу вас не торопиться. Успеете
еще сойти с дистанции. Придет, глядишь, второе дыхание, и
всех нас вы еще позади оставите. Сказать вам откровенно? Я
сам не раз в жизни испытывал острейшее желание сойти с дис-
танции. Ну ее, думалось, к чертовой матери, эту дистанцию,
сейчас остановлюсь и лягу на травку. Вот будет славно!
Назначили меня директором школы, на что уж для посторон-
него спокойная работа: Волга впадает в Каспийское море, а
квадрат плюс бэ квадрат, Иванов, предупреждаю в последний
раз, если не исправишь двойки и не пострижешься... И ведь
что интересно: был же до этого в той же школе, историю пре-
подавал, а стал директором - и пожалуйста, совершенно дру-
гой, так сказать, ландшафт раскрылся из директорского каби-
нета. У этой слишком маленькая нагрузка, у той - большая.
Эта заглядывает в глаза и доверительно шепчет: Иван Андрее-
вич, я всегда видела в вас... другая испепелила бы. Физик -
был у нас один такой железный старичок довоенной закалки - в
глаза правду-матку режет: вы, говорит, нерешительный чело-
век. Молодой химик, наоборот, обличает: у вас авторитарные
замашки. Жена - она у меня словесница - каждый день скандалы
закатывает: всех подруг из-за тебя растеряла, одни подлизы-
ваются, другие разговаривать перестали.
А я один среди этой круговерти, и пожаловаться некому.
Если бы там транспорт попросить надо было или рабочих для
ремонта, тогда другое дело. А здесь чего просить? И у кого?
И мысль такая соблазнительная все чаще появляется: а за-
чем, собственно говоря, все это мне нужно? На кой, простите,
пес? Как хорошо раньше было. Битва на Чудском озере, Соляной
бунт, основание Петербурга, зарождение капитализма в России.
Все ясно, понятно и спокойно.
И знаете, совсем уже было решил уползти с ковра, как
наткнулся в одной старинной книжке на забавную цитатку, на
жалобу, так сказать, начальству. Я ее почти наизусть запом-
нил да еще недавно перечел директору кирпичного завода, зна-
ете его!
- Нет.
- Тоже не может, бедняга, с коллективом ужиться. Так пос-
лушайте цитатку: "Бояре меньшими людьми наряжати не могут; а
меньшие их не слушают; а люди сквернословы, плохы; а пьют
много и лихо; только их бог блюдет за их глупость".
Прочел я и рассмеялся. И тогда, значит, существовала
проблема руководителя и коллектива. И подумал: не торопись.
Великое правило. Стиснул зубы и продолжал работать. И что же
вы думаете? Понемножку да полегоньку все образовалось. На
пятидесятилетие мое такой мне юбилей учителя устроили, сидел
- носом хлюпал, а Тоня моя ревела белугой.
А вы - не могу больше. Вам кажется, что вы не можете, а
пройдет время - и сможете. Вот Татьяна Владимировна как раз
другой тип - активистка. Черт те знает что там она натвори-
ла, а оххры продолжают выключать поля.
- Что делать? И у меня тоже несколько душ погасили свои
огоньки...
- Так вы хоть не делали ничего, а она... - Иван Андреевич
в волнении вскочил с кресла и принялся вышагивать по комна-
те, и высокий прозрачный стакан со множеством карандашей и
ручек тихонько позвякивал, когда хозяин комнаты тяжело сту-
пал около стола. - Она своей повышенной и неразумной актив-
ностью только ускоряет их конец! Понимаете, что это значит?
Да, бывали у них случаи самоубийства и до нас, это бесспор-
но. В конце концов, они именно из-за этого и обратились к
нам за помощью. Но количество выключивших поле увеличилось с
момента нашего появления. Понимаете вы, что значат эти
страшные слова? Наш Павел прочел мне целую лекцию, для чего,
мол, Татьяне Владимировне нужна ваша санкция: вы привыкли к
земным порядкам. А по глазам видел,
что он мне еще хотел сказать: ты старый идиот и бюрократ, ты
отсталый ретроград и консерватор, как ты смеешь вообще су-
дить о нас?
- Ну, Иван Андреевич, вы уж слишком...
- Нет, нет, не слишком, не утешайте меня! Знаете, что
сделал этот мальчишка?
- Нет...
- Он принял на себя поле. Мы же твердо договорились все
не делать этого.
- Но зачем?
- Он утверждает, что спас таким образом одного оххра от
самоубийства. Но ведь это один! А скольких он не сможет
спасти из-за того, что поле делает его слишком похожим на
оххров, придавливает, лишает воли? Ему кажется, что он смел
и благороден, что он утер нос старому ретрограду, а по сути
дела, его мальчишество может нам стоить новых выключений...
Э, да что там говорить... - Иван Андреевич махнул рукой. - В
одном Пухначев, безусловно, прав: мы здесь - это продолжение
наших земных, так сказать, оригиналов.
Александр Яковлевич поймал себя на том, что давно уже не
слушает собеседника, а старается определить закономерность,
с которой позвякивает стакан на столе. Трудно, трудно разоб-
раться, все сложно так, запутано. И в том, что говорит ре-
дактор, есть правда; и Павел наверняка навьючил на себя бре-
мя поля не для того, чтобы утереть нос ретрограду, как ут-
верждает Иван Андреевич, и Татьяна старается изо всех сил и
не виновата, что оххры не хотят жить. И, может быть, дейс-
твительно хорошо, что он сам пока ничего не делал. Обождать,
осмотреться, пока не созреет в голове четкий план, а не хва-
таться очертя голову за первую попавшуюся идею, не торопить-
ся.
- Я предлагаю, Александр Яковлевич, чтобы мы вместе с ва-
ми поговорили с Осокиной. Я думаю, она, в конце концов, дос-
таточно умная женщина, чтобы понять: мы ведь не пытаемся
унизить ее, а лишь помочь. Это наш долг. Наш долг - помешать
ей своей неразумной суетливостью ускорить гибель еще нес-
кольких оххров.
Может быть, это действительно наш долг, думал Александр
Яковлевич. А может быть, и не так все? Чепуха! Честнее нужно
быть. Хотя бы с собой. И признать, что болит у него душа,
или, если быть точным, как положено провизору, копия души.
Потому что хочется ему, ох, как хочется, помочь жалким этим
мудрецам, а как это сделать, не знает.
Так ли поступает Татьяна, сяк ли, но что-то она хоть де-
лает. Посмотреть бы... Да и увидеть эту воительницу было
Александру Яковлевичу приятно. И упрямый ее подбородок, гор-
дую голову с забавным курносым носиком, сжатые кулаки. Он
мысленно усмехнулся. А что, может быть... Чепуха, ответил он
себе, но вторая его половина тут же проворно и лукаво пропе-
ла беззвучно: "Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не
ждешь..." Господи, только этого не хватало... -Пойдемте, я с
удовольствием составлю вам компанию.
Шли они не спеша, и Александр Яковлевич не уставал пора-
жаться странному и безостановочному кружению двух голубых
солнц в оранжевом небе и быстрому скольжению теней, прыгав-
ших вслед за ним по сухой, каменистой почве.
Все-таки поразительно, как быстро ко всему привыкаешь.
Только что, только что на Земле он прислушивался с постоян-
ной тревогой к колотью в сердце и постоянно утешал себя, что
колотье в левой части - это еще не страшно, куда хуже была
бы боль загрудинная... И вот он идет по чужой планете, в
жарком, разреженном воздухе, и его нисколько не беспокоит,
что никакого сердца у него вообще нет, нет никакой крови, а
есть нечто совершенно непонятное, полуживое-полумашинное,
черпающее извне самую разную энергию и не боящееся никаких
хворей.
Сама ходьба была здесь делом удивительным. Александр
Яковлевич не делал никаких усилий, он как бы лишь управлял
самодвижущимся своим телом, был как бы его седоком. А тело
двигалось замечательно: плавно, сильно, без толчков, словно
безостановочно переливалось, текло.
- Если не ошибаюсь, - сказал Иван Андреевич, - границы
страны Татьянии начинаются вон за тем холмиком. Я его приме-
тил по высокому ноздреватому камню... - Иван Андреевич вдруг
засмеялся.
- Что вы? - спросил его Александр Яковлевич.
- Да вот, представляете, поймал себя на мысли, что волну-
юсь. А вы?
- Я? Не знаю...
Александр Яковлевич опять покривил душой. Он знал. Он то-
же волновался. Как-то встретит его воительница? Не их, а
его, вот что волновало старого аптекаря, потому что совер-
шенно против его воли какой-то дурацкий ухмыляющийся голос
продолжал бубнить: "каждый вечер сразу станет удивительно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг