тебе липы, а? Ну а если тебе позарез нужен личный анализ... Разгерметизируем
шлюз - что поделаешь! Но ты не забывай, что на этот раз у нас три процента
углекислоты, стабильность газового состава в гермокамере поддерживать будет
гораздо труднее..." - "Я вас понял: пожалуйста!"
Итак, анализы будут делаться в самой гермокамере. Это и хорошо, и плохо.
Хорошо потому, что в этом случае мы действительно камеру можем
загерметизировать полностью: все-таки шлюз-манжет, через который испытатели
просовывали руки для сдачи крови на анализы, "погоду" нам портил: одинаковым
давление в гермокамере и снаружи удержать очень трудно, практически
невозможно - все время подсосы или выбросы. Вот и выкручивайся как знаешь:
химсостав в гермокамере менять и корректировать нельзя - это одно из главных
условий эксперимента, в космосе не должно быть ни подсосов, ни выбросов...
Так что реакцию Боданцева, да и Мардер, я понять мог: кровь мы брали каждый
день, иногда по два раза, а сейчас в гермокамере было уже три человека.
Несложные подсчеты говорили о том, что герметичность манжетом-шлюзом мы
нарушим порядочно. И бактерии, конечно, испытатель рукой заносит - что тут
поделаешь!
А плохо то, что, приняв это, надо сказать, настойчивое предложение
Михаила, я должен был целиком полагаться на его собственные анализы - сам я
контроля над кровью в этом случае был лишен полностью. Но предложение
принято, гемометр; набор пробирок, стекла-сетки и остальная аппаратура были
уже в гермокамере, Михаил прошел соответствующий инструктаж в нашей
лаборатории... Все на месте, можно начинать.
Но как томительны последние минуты ожидания!
Каждый запуск испытателя в гермокамеру, конечно же, для института -
событие. Как ни сердится Мардер, что в зале слишком много народу, могут
заразить испытателей, - все равно с десяток явно лишних всегда есть. А
сейчас, когда мы наконец запускаем экипаж... Что поделаешь! Не закрывать же
зал на замок: столько лет работали ради этого момента, вкладывали и ум, и
душу... Вот какая высокопарность! Не хватало только трибуны и ораторов.
Впрочем, не знай Хлебников наших с Мардер требований к бактериологической
чистоте эксперимента - устроил бы, чего доброго, общеинститутский митинг. С
духовым оркестром проводил бы испытателей в гермокамеру.
- Готовность номер один, - объявил по громкой связи Хлебников, явившийся
сегодня в зал в белом халате - редкий случай! Безукоснительно требуя
"халатности", как у нас иронически называют приказ по отделу об униформе
сотрудников (белый халат - научный сотрудник, синий - инженеры, черный -
слесари), к самому себе Хлебников этот приказ применял лишь в исключительных
случаях.
Исключительные случаи... В жизни Хлебникова их, вероятно, не больше, чем
в любой другой жизни. Но вот кандидатская его уж точно была событием
сверхисключительным. Хлебников защитил ее с трудом: впервые в институте
предлагалась диссертация абсолютно аналитического (читай - абсолютно
компилятивного) характера. Я не знаю, что спасло его тогда от провала: то ли
сверхмодная тема (космос, система жизнеобеспечения космонавтов при
длительных полетах), то ли авторитет профессора Скорика, выступившего в роли
научного руководителя. Так или иначе, но ученый совет при трех воз"
державшихся одобрил диссертацию, не содержавшую ни грана собственных
экспериментальных исследований - беспрецедентный случай в стенах
Экологического института!
Эксперименты мы ставили потом - постфактум. И первые же результаты
привели нас в ужас. Тончайшие газоаналитические исследования атмосферы
кабины, в которой испытатель, или испытуемый, как мы называли тогда наших
лаборантов-добровольцев, просидел всего лишь десять часов (больше выдержать
было трудно, ибо кабина напоминала собой телефонную будку), показали, что
человек выделяет при дыхании около десятка ядовитейших веществ: угарный газ,
аммиак, метан, цианистые соединения... Потом этот список пришлось много раз
пересматривать, дописывая все новые и новые токсины.
Конечно, когда космонавт летает день, два, даже неделю, концентрации
аутотоксинов еще невелики, к тому же часть из них можно выловить и
обезвредить химическими поглотителями. А если месяцы? Год? Сколько же на
борту надо иметь химических патронов, чтобы поддерживать атмосферу
безвредной? Каким образом удалять из кабины те самые килограмм с лишним
углекислоты, которые человек выделяет за сутки? В американских космических
кораблях углекислоту поглощали контейнеры с гидроокисью лития. Килограмм на
килограмм. Значит, для полета на Марс на корабле должны быть тонны и тонны
гидроокиси лития?..
Мы пошли по другому пути - смоделировали в гермокамере земной круговорот
веществ: все отходы человека стали пищей для растений и нашей драгоценной
хлореллы-вульгарис, а человек получал назад кислород и продукты питания. Но
была одна закавыка, которую мы оценили по достоинству, когда выяснили
характеристики систем жизнеобеспечения уже летающих кораблей - "Союзов" и
"Аполлонов": наша биологическая система очистки атмосферы и воды в
гермокамере весила, по крайней мере, в три раза тяжелее. Кому она нужна в
таком случае?
Решение было найдено чисто теоретически - на кончике пера: чтобы
биосистему жизнеобеспечения разместить на космическом корабле в том же
объеме, какой занимает система, скажем, "Аполлона", надо концентрацию
углекислого газа в атмосфере корабля поднять в тридцать раз. С трех сотых до
одного процента.
Так родился вариант "А". За ним - вариант "Б" (и одного процента
оказалось мало), а теперь вот уже вариант "Д"...
...Я еще раз - в который уж! - обошел приборы: капнограф - две десятые
углекислоты - надышали уже, кислород - в норме, двадцать один процент,
температура - двадцать пять, хорошо, телеметрия - по нулям, красное табло -
"Люк открыт", правильно... У самописцев Аллочка Любезнова (вот наградил бог
глазками! Прожекторы небесного цвета...), у синих баллонов с кислородом
какой-то парень - боданцевская "кадра", у черных баллонов с углекислым газом
сам Боданцев - дело ответственное... Все, кажется, на месте, все, кажется, в
норме.
- Можно запускать.
Это я Хлебникову. И пошел к боксу.
Там с двумя лаборантками священнодействовала Мардер: последние мазки
гортани, носа, кожи...
- У вас тоже брать? - спрашивает Руфина, обернувшись ко мне.
- Боже упаси! - в неподдельном ужасе воздеваю я руки, защищаясь и от
Руфины, и от ее лаборанток до чего они мне надоели со своими мазками, хоть
убегай из института - За мной дублеры, Куницына терзайте - у него главный
экипаж.
Ребята улыбаются. Они еще не знают, кто пойдет в гермокамеру, а кто
останется в зале. Сейчас они выйдут, помнутся перед люком, и Хлебников им
всем объявит благодарность, а потом назовет фамилии основного экипажа. Не
надо пока портить настроения. Самое смешное, что микробиологини делают
двойную работу - половину то мазков выбросят. Но Мардер, отлично знающая,
кто пойдет в гермокамеру, и бровью не повела: действуйте!
Испытатели в синих костюмах, слава богу, у каждого болтается по личному
штекеру... Все же мешают они им, мешают.
Я, видимо, сделал попытку войти в бокс. И - напрасно.
- Александр Валерьевич, - грозно поблескивая очками, предупредила мой
следующий шаг Мардер. - Я не имею уверенности, какая чистота вашего халата.
Я рассмеялся:
- Не прикоснусь. Готовы?
- Готовы, - доложил Михаил.
- Тогда - к камере.
Так мы и вышли: я, за мной пятеро испытателей, появление которых
встретили жидкими аплодисментами, и последней, замыкающей, - Руфина. Парни,
по-спортивному приветствуя, подняли руки, Михаил тоже помахал рукой, и они
остановились перед люком.
Хлебников, выждав, когда в зале установится тишина, поднес к губам
микрофон:
- Сегодня, товарищи, у нас знаменательный день. Сегодня мы начинаем новый
этап исследований, который должен дать ответ на вопрос, поставленный перед
нами создателями космической техники: устойчиво ли работою способна наша
система при длительных, практически не ограниченных сроках эксплуатации. От
имени дирекции института разрешите вас, и особенно состав испытателей,
поблагодарить за самоотверженный труд, который вы внесли в подготовку
эксперимента.
Аплодисменты.
- Объявляю состав экипажа: врач - Куницын, командир; члены экипажа... -
Чувствую, как замерли все - и испытатели, и те, кто пришел их проводить. -
Хотунков - биолог, Старцев - техникприборист.
Новый всплеск аплодисментов, теперь более дружный, приветствуют уже
членов экипажа. Прощальный всплеск.
Михаил открывает люк гермокамеры, последний взгляд, еще раз, увидев меня,
помахал рукой и скрылся. За ним торопливо, друг за другом, прошли в
гермокамеру Старцев (как же он, бедняга, переживал в ожидании и как же
просиял, когда услышал свою фамилию!) и тишайший Боря Хотунков - агроном,
ботаник и биолог, руководитель группы фотосинтеза. На его долю достанется
фитотрон.
А двое оставшихся плотно прикрыли за товарищами люк, так что заскрипело
резиновое уплотнение, дождались, когда в динамике раздастся голос Михаила:
"Камера закрыта", сбежали по стремянке и растворились в толпе болельщиков.
Я вынул из кармана шпагат, фанерку с пластилином, печать...
Привычные операции, сколько раз я уже опечатывал гермокамеру! И все же в
этот раз было нечто особенное: впервые испытатели отрывались от мира земного
в буквальном смысле слова: шторы задернуты, гермокамера покрыта
звукоизоляцией, ни радио, ни телефона - только редкие минуты связи, доклады
о самочувствии, контроль программы... "Запирали их в сурдокамерах, в
бесконечности немоты"... Да, впервые мы испытателей запускали в сурдокамеру.
И еще впервые мы их должны были основательно оторвать от земной атмосферы -
три процента углекислоты!
- Камера опечатана!
Хлебников придвинул к себе журнал, глянул на часы, занес время,
расписался и подал ручку Руфине. Потом расписался Боданцев и последним - я.
Только после этой процедуры Хлебников уступил место у микрофона мне. Теперь
за все, что может случиться, нес ответственность дежурный врач. И я -
начальник лаборатории медико-биологических исследований.
- Доложите о готовности, - пригнулся я к микрофону.
- Телеметрия подключена, - ответил Михаил. Я глянул на экран контрольного
телевизора. Монитор телекамеры подвешен у них внутри так, чтобы видеть по
возможности все помещение, как будто разглядываешь испытателей от пульта.
Через иллюминатор. Все трое, откинувшись на спинку, сидели рядышком на
диванчике, и от каждого тянулся кабель. На месте были и газовые маски - над
головами. Сейчас к этим маскам был подключен кислород.
- Самописцы?
- Включены, - ответила Аллочка.
- Параметры по телеметрии?
Краешком глаза я видел, что кривые на самописцах как будто пишут норму.
Но, как говорится, береженого бог бережет.
- В норме, - подтвердила Аллочка.
- Кислород?
- Готов, - откликнулся техник от пульта аварийных баллонов.
- Культиватор?
В динамике щелкнуло, и женский голос бойко отрапортовал:
- Все нормально, Александр Валерьевич. Насосы работают хорошо, хлорелла
барботирует, кислород в гермокамеру поступает в норме.
Все это я видел у себя на пульте; зеленые транспаранты подтверждали, что
культиватор вырабатывал кислород в достаточном количестве. На одного пока.
Когда поднимем концентрацию углекислого газа, тогда, конечно, выработка
кислорода должна увеличиться втрое...
- Кислород! - крикнула Аллочка. - Падает!
Смотри-ка! Вот это газоанализатор - пяти минут не прошло, а уже
зафиксировал понижение концентрации кислорода - молодец Боданцев,
отрегулировал аппаратуру "на ять"...
- Включить компенсатор кислорода.
Зашипел газ, чмокнул и захлюпал выравнивающий насос. Ну что же, можно
начинать "подъем".
- Поехали, Анатолий Иванович.
Боданцев, не сводя глаз с манометра, стал осторожно отворачивать вентиль
на первом баллоне. Одновременно на главном пульте вспыхнул красный
транспарант: "Внимание! Гермокамеру не вскрывать! Неуравновешенная
атмосфера!" Этот транспарант будет гореть до тех пор, пока не закончится
эксперимент, пока мы не выровняем состав атмосферы гермокамеры с нашей,
земной
- Как самочувствие?
- Отличное.
Голос у Михаила спокойный - это хорошо. Сейчас очень многое зависит от
него: от его выдержки, оптимизма, веселой шутки. Правильно ли подобрали
команду? Доведись до меня, я бы, пожалуй, тоже остановился на этих парнях.
- В гермокамеру пущен углекислый газ. Дышите глубже. Если будете
чувствовать удушье - сообщите: понизим температуру. Можете включить
вентилятор.
У них над головами укреплен электрический вентилятор. Вообще на этот раз
гермокамеру напичкали электроаппаратурой до предела. Слава богу, если что
сломается, в составе экипажа Старцев - у этого парня золотые руки, исправит.
Капнограф стал осторожно задирать чернильную линию вверх: 0,3... 0,4...
0,6...
- "Площадка"!
Боданцев бросил взгляд на меня - понял. Закрутил вентиль и подошел к
приборам телеметрии. Пока все в норме.
Я включил канал связи с гермокамерой.
- Как дела? Жары не ощущаете? Все трое, как по команде, уставились в
объектив монитора - с экрана смотрят на меня.
- Нормально. Все нормально, - ответил Михаил. Он сидит слева - дальше
всех от микрофона. Его голос глушится кондиционером. Надо бы микрофон в
гермокамере сделать переносным. Или лучше поставить второй. Но теперь поздно.
Боданцев взъерошил свои и без того лохматые волосы, улыбнулся как-то
растерянно, даже заискивающе, и сказал:
- Лучше самому быть там... - Не закончил, махнул рукой и опять полез
пятерней в шевелюру: - Неужели, думаешь, симбиоз не состоится?
- Поживем - увидим. Давай, Толя, дальше. До процента.
Снова зашипел углекислый газ, и тотчас захлюпал выравнивающий насос.
В потрескивании, пощелкивании аппаратуры, в приглушенных голосах
"дежурной команды" и еще не разошедшихся сотрудников отдела, в ровном,
успокаивающем шелесте вентиляторов, перекачивающих воздух из гермокамеры в
культиватор, в шуршании лентопротяжных механизмов самописцев я сейчас слышал
только эти звуки - легкое шипение углекислого газа и хлюпанье выравнивающего
насоса. Как они, наш первый экипаж, там себя чувствуют? Судя по изображению
контрольного телевизора - неплохо. Но что может рассказать телевизионный
экран? Что у них в душах творится?
Вообще, что мы знаем о других, если и себя толком не знаем...
Я люблю свою квартиру - тихую и всегда теплую. Главное достоинство этой
квартиры, окнами в Ботанический сад, - тишина. "Сила шума, который может
спокойно вынести человек, обратно пропорциональна его умственным
способностям". Я бы это изречение Шопенгауэра вывесил над входной дверью...
Позерство? Да, возможно; в каждом есть что-то такое, чего он стыдится, но
ведь оно есть! И куда от него денешься...
Так же, как и от своего прошлого. Давно уже пора привыкнуть, четырнадцать
лет. А вот закрою глаза и так явственно вижу девушку, входящую в воду,
призрачные кустики тумана у самых ног... Прав был Сварог - тут уж точно
прав: "Чтобы избежать страданий, нужно уметь соразмерять свои возможности с
реальностью цели. Реализм состоит не в том, чтобы было на что ссылаться при
неудачах, а в том, чтобы эти неудачи не допускать".
Я люблю свою квартиру: пришел, снял галстук, рухнул в кресло, вытянул
ноги, закурил... Что-то вроде нирваны.
...Я хотел им тогда преподнести свадебный подарок, но в последний момент
одумался, да и свадьба сама, как я узнал позже, была заменена скромным
ужином в узком, как принято говорить, семейном кругу: мать Наташи, которую я
так и не увидел, какой-то троюродный брат Михаила, - случайно оказавшийся в
это время в городе, Наташина тетка с отцовской стороны, старая дева, о
которой она рассказывала мне столько смешного, ну и сами молодожены. Да еще
соседи по квартире... Почему все это запомнилось? Все эти тетки, троюродные
братья?.. Почему все это вспоминается, когда думаешь, как бешено летит
время, как мало успел...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг