- Ты хочешь сказать - любил? Возможно. Но четырнадцать лет, Тая... Она -
жена моего друга, у них все хорошо... Видела бы ты, как она с ним
разговаривала! Знаешь, что он ей сказал?
- Знаю, - оборвала она меня. Подумала, нахмурившись, и спросила: - Ты был
бы с ней счастлив?
- Ну зачем об этом говорить, Таюша? Я бы хотел быть с тобой счастлив.
Я сделал шаг к ней, но она опять отодвинулась. Не верит? Да, не верит...
- Ты хочешь знать все?
- Да, я хочу знать о тебе абсолютно все. Таким непререкаемым тоном!.. У
меня вырвался непроизвольный вздох: вот так начало семейной жизни...
Пожалуйста!
- Это, конечно, твое право.
И я ей рассказал все, что она еще не знала: как я познакомился с Наташей
(банальная история - в "читалке" университета, помог подготовиться к
коллоквиуму по химии), о Михаиле... Об их свадьбе... Что еще? Все, кажется.
Тая молчала - никакой реакции. Я отошел к своему столу, выдвинул стул,
сел. Я чувствовал себя опустошенным: ни чувств, ни желаний.
- Так вот что тебя всю жизнь мучает: почему ты оказался лишним. - В ее
голосе горечь; такое ощущение, словно все, что я ей сейчас рассказывал, ей
было уже известно. - Почему... А ведь Андрей Михайлович тебя, пожалуй,
правильно определил: пустое множество...
- Что?!
- Да. Это было после того, как он раскритиковал твою статью. Я хорошо
запомнила. Я его спросила:
"Интересную статью написал Стишов?" А он с досадой;
"Пустое множество".
Как громом... Что хоть это означает - "пустое множество"? И так отчетливо
- на всю жизнь врезалось: машинописные листки рассыпались по щелястому
грязному полу, отшвырнул даже... Вот он, значит, как меня:
"Пустое множество".
- И тебя все еще удивляет, почему выбрали не тебя, а твоего друга
Куницына? Да потому же, дорогой мой, почему Андрей Михайлович выбрал в свои
ученики Хлебникова. А не тебя. Хлебников хоть и толстокож и черств, как ты
любишь о нем выражаться, но ведь он болеет за дело, живет этим.
Помолчала. Усмехнулась горько, покачав головой.
- Какое ты себе красивое выбрал определение: бильярдный шар.
Интеллигентный бильярдный шар. Красивый символ. А вот что за этой
красивостью... Ты хоть знаешь, какое тебе прозвище дали лаборантки?
"Товарищ, пожалуйста".
Ого - ничего себе... Лаборантки? Эти могут придумать прозвище и похлеще.
Тая скользнула по мне быстрым, изучающим взглядом. Снова усмехнулась:
- Даже прозвище тебя не затронуло. Все равно. Что хотите - то и говорите,
что хотите - то и делайте... Оставьте меня в покое. Не желаете проводить
испытания на ацидоз? Пожалуйста! Не желаете проводить тесты на
психологическую совместимость? Пожалуйста! Все пожалуйста - только оставьте
меня в покое. Да? Да, мой дорогой, да. И даже если в гермокамере случится
отрицательный результат, как ты выражаешься, все равно... пожалуйста.
Странно: она говорила мне такие вещи... А я... как будто о ком-то
третьем. Тупая усталость и даже что-то вроде удовлетворения: так тебя, "мой
друг Стишов", так. Но опять же - словно о ком-то третьем. И Тая, видимо, это
почувствовала.
- Почему, да? Я совсем не знаю Куницына, но что касается тебя... Андрей
Михайлович как-то сказала "Вот уж за что могу головой ручаться - мой
"суворовец" поле брани не покинет..." А ты... Нет, ты науку тоже любишь -
это я знаю. Да и что иначе тебя бы здесь держало? Но вот как ты ее любишь...
Договорились, нечего сказать.
Она вздохнула, покачала головой.
- Не знаю, может, ты Наташу и в самом деле любил... Но что касается
меня... Не хочу. Один дым. Извини.
И выскочила из комнаты.
Сколько я просидел в тупом оцепенении? Час? Два? Ни мыслей, ни чувств -
одна лишь усталость. Спать хочется. И все это наше с ней объяснение... Вот
уж действительно - вспыхнула, как порох, и понесло... Хорошо хоть у меня ума
хватило - не наговорить ей гадостей. Конечно, и бессонные ночи тут
сказались, и напряжение всех этих суток. Но от сути-то все равно не
отмахнешься, не так ли, "мой друг Стишов"? Как говорится, нет дыма без огня.
Услышал о себе некие истины. А в душе действительно... пустое множество.
Надо работать. Если и есть лекарство от хандры - так работа. Такой ворох
бумаг на столе... Значит, "суворовец" поле брани не покинет? Да, пожалуй...
"Товарищ, пожалуйста"? Ну и стервы!.. "Работа, - говорил Сварог, - главный
отличительный признак ученого. Даже если он только носит большой портфель".
Как он обожал двусмысленные шуточки!..
Часа два я работал - разбирал скопившиеся на столе бумаги, составил
графики пульса, дыхания, кислотности крови. Хорошо поработал. Славно.
Расчистил авгиевы конюшни. Но еще большее удовлетворение от самих графиков:
симбиоз налицо, все идет "в норме". Отлично.
Около одиннадцати я расчистил стол окончательно и решил спуститься в зал
- там сейчас должна идти подготовка к отбою. Обычно в эти минуты, когда
включаются самописцы, рук у дежурных не хватает. Моя пара наверняка
пригодится. Да и Таю повидать... Отошла уже? Сменила гнев на милость или все
еще...
Тая встретила меня холодно и отчужденно. Сама неприступность.
- Тая...
Окинула взглядом... Ну а злись.
Я обошел приборы: все включены, вся телеметрия под током, только у
второго кардиографа заело ленту. Через пять минут отбой. Ладно, пусть эти
"красивые глазки" еще пару минут помучаются - надо же когда-нибудь научиться
работать быстро и без ошибок.
- Александр Валерьевич, - умоляюще глянула на меня Аллочка. - Рвет
перфорацию, помогите, пожалуйста.
А не ты ли, дорогая, придумала это - "товарищ, пожалуйста"? Можешь,
язычок у тебя подвешен...
- Ладно, иди на пульт. Сам "сделаю. Сейчас связь начнется.
Я освободил валик с лентой, оборвал кусок с рваной перфорацией, вставил
на место... Не идет. Где отвертка?
- Аллочка!
Аллочка не откликнулась. Она же должна быть здесь, в зале! Обернулся к
пульту... Красная лампа. Что такое? И Аллочка...
- Александр Валерьевич...
В руке у Аллочки телефонная трубка - связь с гермокамерой, и у нее такое
выражение - у нашей Аллочки красивые глазки... Не успел перехватить трубку,
как взревел тифон.
Я никогда не слышал, как он ревет - вой по всему зданию. От истошного
этого воя у меня совершенно вылетело из головы - как он, проклятый тифон,
выключается.
- Алло! Алло! - надрывался я в телефон. Бесполезно. Очевидно, тифон
оглушил даже испытателей - не слышат. Или это я не слышу? - Алло!..
Тифон выключил техник-связист - прибежал из зала культиватора. И тогда на
весь зал:
- ...вывести из камеры!
Вот почему меня не слышали! Перепуганная Аллочка переключила связь на
"громкую". - Аллочка!
На Аллочке лица нет: очевидно, в гермокамере и в самом деле стряслось
что-то неладное. Но что? Неужели ацидоз... Проклятье! Я наконец сообразил,
что надо делать - нащупал нужный тумблер и переключил - связь на телефон.
- Алло! Что у вас там?
- Плохо с Михаилом Ивановичем. Наверное, его надо вынести из гермокамеры.
"Вынести"?! Говорил кто-то из ребят - никак не могу научиться различать
их по голосам. Только теперь я вспомнил про видеоконтроль: на экране
какая-то неразбериха - мелькали руки, испуганные лица...
- Что с ним?
А сам шарю взглядом по приборам: может, уже подключили телеметрию? Нет,
приборы пишут "по нулям".
- Не могу понять, Александр Валерьевич. - Теперь я узнал, кто говорит -
Гена Старцев - Пульс слабый, холодный пот, а сам вроде горячий... Похоже,
обморок.
- Подключите телеметрию. Быстро!
- Подключаем.
Теперь я уже разобрался, что они делают: уложили Михаила на диванчик,
стаскивают с него майку... Почему он в майке, а не в костюме? В кофту ведь
встроены датчики со штекером - специально на случай такого вот рода, чтобы
не возиться. Всегда так: когда пожар, оказывается, огнетушители разряжены...
А сейчас эти драгоценные минуты, которые они потратят на закрепление
датчиков - не врачи ведь, - могут стоить... Не хочется думать, чем может
обернуться эта дурацкая история с телеметрией. Может, посоветовать натянуть
на него кофту с датчиками? Все быстрее... Нет, не надо сбивать их -
запутаются. Почему он оказался без кофты. Загорал в фитотроне, что ли?
Проклятье! Где же Тая?
Тая уже здесь. Я включаю "громкую" - параллельного телефона нет, да и что
скрывать теперь? От кого? Слышно, как Хотунков подсказывает Старцеву, куда
крепить датчики: "Левей, левей, под соском... Нет, это пятый канал,
дыхание..." Тоже странность? Хотунков командует, когда, казалось бы, все
должно быть наоборот Старцев этот пояс с датчиками не только сам на себе
застегивал не менее полусотни раз - сам конструировал!
- Боря! Хотунков! - Тая схватила микрофон - все поняла: - Натяните кофту.
Быстро все симптомы!
Хотунков перечисляет, не отрываясь от Михаила, - слышно плохо: "Пульс...
Вялость... Сонливость..." Что он там делает - с Михаилом? Пульс считает? А,
стаскивает с него майку... Сколько можно стаскивать эту проклятую майку?
Секунды, секунды...
- На речь не реагирует?
- Нет. Кажется, уснул.
Тая прикрывает микрофон ладонью - про кнопку забыла:
- Кома. Выводить надо.
Значит, ацидоз. Вот тебе и обнадеживающие графики... Вот тебе и симбиоз.
И надо же - у самого врача! Впрочем, этого и следовало ожидать: как-никак, а
остальные двое - Старцев и Хотунков - в углекислой атмосфере уже жили,
проверены. А вот Михаил... Чего теперь волосы рвать! Спасать надо.
Огляделся: вся смена на месте, у приборов и пультов. Все четверо. И все,
конечно, уже поняли: произошло Несчастье. Хорошо хоть не знают, что
эксперимент должен был начаться с испытаний членов экипажа на ацидоз - под
масками. Времени не хватило... Все этот "директивный график" Хлебникова.
- Тая... - Впилась взглядом в экран видеоконтроля - следит, что делают
ребята. - Тая... Эго же три часа! Может...
Тая одарила меня таким взглядом... Ясно.
- Приготовиться к разгерметизации!
Техники бросаются к пультам управления насосами и газовыми магистралями.
Разгерметизация расписана до мелочей: что за чем, кто контролирует состав
атмосферы, кто на телеметрии, кто на вентилях... Все расписано и отработано
на тренировках до мелочей. И никто, конечно, на этих тренировках не думал,
что разгерметизацию придется делать по-аварийному.
Наконец заработала телеметрия. Оглядываю один самописец, другой...
Заработал и второй кардиограф, кто-то из техников "уговорил" его все-таки;
этот кардиограф как раз и попал на канал датчиков Михаила... Все скверно.
Все ниже нормы. Гораздо ниже...
А ребята ждут команды - пора делать "первую ступеньку", снижать
концентрацию углекислоты в гермокамере на полпроцента. Им осталось
переключить последние шланги - с баллонов углекислоты на азот. Торопятся, а
когда торопишься - все не так, сорвали, кажется, резьбу на гайке.
- Гена, - говорит Тая, - разыщи ампулу с кофеином. Шприц надо прокипятить.
На экране мелькает растерянное лицо Старцева: не умеет он делать
инъекции, не учили мы его этому искусству. Да и кому могло прийти в голову,
что несчастье случится с врачом? Обязательно чтонибудь не предусмотришь.
- Оба они не умеют обращаться со шприцем, - говорит Тая. Мне говорит - с
отчаяньем.
- Хотунков же биолог! Учился же он формалинить животных... Дай-ка
микрофон.
Передала.
- Хотунков, вы тоже не умеете обращаться со шприцем?
- Я сделал однажды - у меня игла сломалась.
- Ну и что? Вытащим!
- С ума сошел, - шепчет Тая. - Попадет в вену, дойдет до сердца... Это же
смерть!
Я вернул ей микрофон:
- Командуй.
Что можно предпринять? И камеру не откроешь - это как с водолазами:
вытаскивать их из глубины, из этой углекислой атмосферы, надо осторожно и с
паузами. С "площадками". Часа три - не меньше. Иначе... Инвалид. Эх ты, "мой
друг Стишов": сдался, не настоял на испытаниях на ацидоз - там бы кома
выплыла обязательно, но выплыла бы не в гермокамере, а под масками! Вот твое
"пожалуйста"... Да что теперь жалеть о невозможном...
- Может, дать ему кислород? - говорит Тая, и не столько со мной
советуется, сколько с самой собой - по тону вижу.
- Я уже сам думал об этом. Но что при этом произойдет? В его крови и
тканях сейчас столько углекислоты... Если бы хоть к утру произошло -
насколько бы риск был меньше! А сейчас... Как он прореагирует на кислород? И
так кома...
Тая морщит лоб: что у них там в аптечке? Есть ли сердечностимулирующие?
А парни все никак не могут закрутить на баллоне с азотом проклятую гайку
- конечно, сорвали резьбу. Вспотели даже... А секунды идут, идут... И вдруг
я вспоминаю примечание к инструкции по разгерметизации: в случае аварийного
вскрытия гермокамеры о случившемся немедленно, в любое время суток доложить
руководителю программы. Хлебникову.
Городской телефон в углу - на столике. Номер хлебниковского телефона я,
кажется, не забыл: 52-73-08.
- Алло! Ответила жена.
- Григория Васильевича. Побыстрее, будьте добры. Здороваться, а тем более
объясняться - нет времени.
- Сейчас, Александр Валерьевич.
Значит, узнала. Ладно, потом принесу извинения.
- Что случилось?
- Кома у Куницына. Некомпенсированный ацидоз. Эксперимент прекращаем.
- Остальные?
- Пока в норме. Но...
- Что решили делать?
О проклятье! Я же сказал...
- Разгерметизируем камеру.
- Ни в коем случае!
- Да ты что... Что?!
- Выводите Куницына через аварийный шлюз. Я выезжаю.
Бросил трубку - короткие гудки.
Аварийный шлюз? Где он, этот полиэтиленовый мешок? Да пробовали ли его
хоть раз пристегивать к люку?
- Александр Валерьевич, азот готов.
Парни справились-таки с гайкой. Справились...
- Отворачивайте баллоны с кислородом. К люку! Азот тоже.
На лицах ребят недоумение. Да, я понимаю... Где же аварийный шлюз?
Тая вцепилась в мой халат:
- Ты с ума сошел!
- Будем выводить через аварийный шлюз. Отпустила. Сообразила. Слава богу,
вот он, шлюз, сложен в ящике.
- Ребята!
На помощь бросаются все трое - только Тая у самописцев.
- Быстрей, быстрей!
- Шлюз к гермокамере крепится липкой лентой. Дурацкая конструкция, не мог
Боданцев придумать что-нибудь умнее... Конечно, если бы не спешка, ленту
можно было бы клеить ровно...
Техники подтащили баллоны с азотом, кислородом и углекислым газом.
Смеситель встроен в шлюз, нужно только шланги привернуть и подключить
капнограф и газоанализаторы по кислороду и азоту.
В последний момент я вспомнил, что камера опечатана, засунул руку под
пленку и фанерку с пластилиновой печатью сорвал.
- Как дела, Тая?
- Пульс падает.
Пульс падает... А еще нужно приборы подстыковать.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг