смазали йодом? Нет, у меня были истинно хирургические, тонкие пальцы!
- Еще что? - длинный нос Косовского покрылся каплями пота.
- Видеть хуже стал. Может, от головной боли? Но что с моими рунами? - в
голосе больного прозвучал испуг. - Честное слово, они были у меня моложе!
- Ты устал, успокойся. Выпей вот это, - Косовский взял с тумбочки
стакан с какой-то мутной жидкостью и чуть не силой влил в рот больному.
Тот выпил и сразу уснул.
В палату заглянула сестричка с любопытными глазами.
- Там опять жена пришла, умоляет пустить.
- Что? - Косовский грозно надвинулся на нее. - Сказано - _никого! Ни
одного человека!_ Кстати, чья жена?
- Бородулина, конечно. Ой, Михаил Петрович, и что это теперь будет? -
всплеснула она пухлыми ручками.
Он открыл глаза. Было тихо и темно. Где он? Вспомнился разговор с
профессором. Что-то его тогда встревожило. Кажется, руки. Чепуха какая-то.
Капельница была снята. Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Как
только глаза привыкли к темноте, разглядел, что соседняя койка постовой
сестры пуста. Знакомая ситуация - небось точит лясы с дежурной. Сколько им
ни приказывают не отходить от оперированных, все без толку. Вероятно,
сидит, обсуждает, какие туфли лучше носить - на платформе или обычном
каблуке, а тут хоть помирай, так пить хочется.
Он пошарил рукой по тумбочке, нашел чашку с каким-то соком, но, сделав
глоток, раздумал пить. Вдруг опять что-нибудь оглушающее? Выпьет и снова
провалится в сон. А надо выяснить... Обязательно. Что? Что выяснить?
Цепляясь за спинку кровати, встал, нащупал на стене выключатель и зажег
свет. Зачем ему это? Мысли в разброде, голова идет кругом. И ведь знает,
что еще рано разгуливать, но позарез нужно выяснить... Руки! Вот что.
Поднес их к глазам и долго рассматривал. Может, затронут зрительный центр
и отсюда искажение реальности? Во всем туловище свинцовая тяжесть, и будто
стал ближе к земле, уменьшился в росте. Однако ни кровать, ни тумбочка не
изменили очертаний. Почему?
На миг мелькнуло смутное подозрение, но он тут же прогнал его прочь -
уж очень оно было невероятным. Стал разглядывать ноги. Они тоже показались
не своими. Вместо загорелых спортивных ног увидел чужие, с утолщенными
суставами, покрытые курчавыми волосками. Надо бы запомнить все и подробно
доложить профессору. Раздвоение личности? Не похоже.
Задрал больничную рубаху с тесемками на груди и убедился, что все тело
воспринимает как чужое. Вновь тяжело заворочалось подозрение, которое он
инстинктивно загонял поглубже, внутрь. Неудержимо потянуло к черному
стеклу окне. Подошел, заглянул в него и отпрянул - оттуда а упор смотрел
незнакомый мужчина, почему-то, как и он, с перевязанной головой.
Тогда, как был босиком, в трусах и рубашке, вышел из палаты и прошлепал
по коридору. Свет из сестринской освещал часть коридора и трюмо. Он
подошел к зеркалу, осторожно прикоснулся к его прохладной поверхности.
Человек в трюмо проделал то же. Потрогал перевязанную голову, и человек в
точности повторил его движение. Незнакомец был чуть ниже среднего роста,
лет под сорок, с узкими щелками глаз на детски пухлом лице.
- Очень, очень интересно, - прошептал он, рванул с головы повязку и без
чувств рухнул на пол.
Утром ночная няня, охая, докладывала на пятиминутке о том, что
случилось ночью. Часам к трем она вымыла полы и легла в коридоре на пустой
кровати. Дежурная и постовая в это время кипятили в сестринской шприцы.
Едва няня прикорнула, как услыхала, что кто-то из больных вышел в коридор.
Она приподнялась и обомлела - это был тот, "тяжелый".
Профессор, слушая ее рапорт, раскачивался из стороны в сторону, как от
зубной боли. Потом молча встал и ушел в свой кабинет.
Больной не приходил в сознание два дня. К его палате прикрепили другую,
более добросовестную сестру, и о каждом его движении она докладывала
врачам.
К середине третьего дня он очнулся. Увидел у кровати хрупкую
большеглазую девушку в высокой накрахмаленной шапочке с красным крестом и
подмигнул. Девушка не ответила ни улыбкой, ни смущением, а почему-то
вскочила со стула и уставилась на него с испуганной готовностью. Должно
быть, здорово изменился, подумал он. Обычно женщины по-иному реагировали
на его заигрывания.
- Как вас зовут? - спросил с легкой досадой.
- Лена Октябрева, - по-школярски быстро ответила она.
- Какой глупый и совершенно фантастический сон приснился мне, - сказал
потягиваясь.
- Какой же? - пролепетала сестричка, нервно поправляя шапочку.
- А вы любите фантастику?
Она молча кивнула и покраснела.
- Неправда, обожаете стихи и любовные романы. Ну да неважно. Так вот,
сон мой хоть и фантастический, но не совсем. Мы с профессором Косовским
как раз работаем над этой проблемой... Потом расскажу о ней подробней.
Приснилось, будто влез я в шкуру другого человека. Да-да, в самом прямом
смысле. Знали бы, как это жутко. И такой явственный сон, бррр. Как бы
после него не отказаться от своих экспериментов. Будто подхожу к зеркалу,
гляжусь в него, а там вовсе не я, синеглазый и прекрасный, а какое-то
чучело. Глазки маленькие, заплывшие, сам толстячок, а уверяет, будто он -
это я. Вот что значит заработаться. Последнее время я дневал и ночевал в
лаборатории. Есть у меня обезьянка... Но об этом после. И вот снится,
вроде снял рубашку, смотрю, а у меня вся грудь покрыта поросячьими
шерстинками. И пальцы - слышите! - пальцы, как у фотографа от химикатов,
когда не пользуются пинцетом. Вот эти мои пальцы. Да так ясно... - Он
замолчал и побледнел. - Вот! Опять не мои! Надо бы сказать профессору. -
Он рванулся с кровати, но девушка неожиданно сильно придержала его.
- Лежите, прошу вас! Я все объясню, - горячо заговорила она. - Только
лягте. Об этом пока нельзя, но лучше я, чем кто-нибудь. Никто не знает,
что я - соседка Ивана Игнатьевича. Того самого, Бородулина. Нет, лучше с
самого начала. Только лягте, умоляю!
Он опустился на подушку и жадно повернул к ней лицо. В глазах его она
прочла безумную догадку и, всхлипнув, подтвердила:
- Да-да, это так.
- Но ведь не может быть! - он рванул на себе рубаху, тупо уставился на
грудь, заросшую курчавыми волосами.
- Не надо, - девушка укрыла его одеялом до подбородка. Он не
сопротивлялся, лежал молча, вздрагивая.
- Напрасно переживаете. То есть, я другое хотела сказать, - сбивчиво
начала Октябрева. - То, что с вами случилось, не укладывается в голове, и
я, право, не знаю, как вы перенесете все это. Но вам все равно повезло. Вы
уже было скончались и вот живы. Не перебивайте! Да-да, ваша личность жива!
А разве было бы лучше, если б проснулись, скажем, совсем без рук и без
ног? Да вам, может, повезло так, как никому, кто попадал под машину!
Учтите, Иван Игнатьевич был по-своему обаятелен. Но когда вы вот так, как
сейчас, смотрите на меня, я не узнаю его, он подурнел. У него был совсем
другой взгляд. - Она перевела дыхание. - Простите, я так сумбурно все
изложила. - И оглянулась на дверь. - Только, пожалуйста, не выдавайте
меня, а то не зачтут практику. Мне очень, очень жаль Ивана Игнатьевича -
он был прекрасным человеком. Когда я училась в десятом классе, он
сфотографировал меня на велосипеде, и это фото заняло первое место на
республиканской выставке. И вообще я обязана ему жизнью. - Она заплакала,
но вскоре успокоилась и рассказала, как однажды зимой, еще девчонкой,
каталась на коньках по замерзшему ставку, вдруг лед надломился, и она
стала тонуть. А тут, на счастье, Иван Игнатьевич проходил и бросился к
полынье. Спас.
Не знаю о ваших нравственных достоинствах, - закончила она, - но Иван
Игнатьевич был редкой доброты человеком. Вы должны быть благодарны ему. И
любить его.
- Его? Любить? - пробормотал вконец подавленный больной.
Девушка сидела, шмыгала носом и гладила его по руке, не отдавая себе
отчета в том, кого же она все-таки успокаивает, Бородулина или Некторова.
Он бездумно смотрел на нее и молчал. Наконец, голосом Бородулина
проговорил:
- Оставьте меня в покое.
- Нет, - возразила она. - Не имею права.
- Вы злая, ужасная. Никогда еще не встречал такой интриганки, - вдруг
спокойно сказал он. - Насмотрелись дурных фильмов и разыграли передо мною
фарс. Позовите профессора.
- Меня же из училища исключат, - ахнула девушка.
- А мне плевать! Профессора! Сюда! - вскрикнул он.
3
- Нельзя же так, Миша, - волновалась жена Косовского. - Взгляни на
себя, в кого превратился. Скоро будешь клевать носом подбородок. Неужели
тебя мучает правомерность самой операции? - она поставила перед мужем
тарелку с жарким и села, облокотясь на стол.
- Конечно, нет. Из двух трупов один выжил - счет в нашу пользу.
- А где он будет работать? И кто он теперь по паспорту?
- Что за глупые вопросы! Конечно же, он - Некторов. Перефотографируется
и ознакомит милицию с нашей документацией. Да разве печалиться надо об
этом?
Он замолчал и стал без аппетита ужинать.
Зоя Павловна вздохнула. Двадцать пять лет своей медицинской практики
муж посвятил проблеме пересадки мозга. Сегодняшняя ситуация могла бы
обернуться для него звездным часом, не окажись пациентом его коллега и
правая рука.
- Жаль Виталика, - сказала она. - Такой был интересный,
представительный. И как перенести это - сегодня тебе двадцать восемь, а
завтра тридцать пять? Лучше бы наоборот. Да-да, куда счастливей выглядела
бы эта история, если бы мозг Бородулина пересадили Некторову.
- О каком счастье ты говоришь? - поморщился Косовский. Вспомнил
скорбные глаза матери Некторова, Там, на похоронах, так и подмывало
сообщить ей, что сын воскрес, что его прекрасный, чудом уцелевший мозг
живет в другом человеке, чей мозг умер почти одновременно с израненным
телом Некторова. Но неизвестно, какую реакцию это вызвало бы у старой,
убитой горем женщины. Жена Бородулина тоже пока ничего не знала - ей
сказали, что свидания с мужем недопустимы из-за его тяжелого состояния. Не
назывались имена пострадавших и в газетных информациях.
А время шло, близились сложности, о которых еще до катастрофы с
Некторовым не раз велись в лаборатории полушутливые разговоры. Зато теперь
не до шуток. Насколько все драматичней, чем представлялось в период
операций над обезьянами.
После того как практикантка неожиданно облегчила задачу, посвятив
больного в курс событий, Косовский по-иному повел себя с ним. Каждое утро
сеансами гипнотерапии больному внушали, что его мозг и тело находятся в
полном согласии, что тело не причиняет ему никаких неудобств, что оно,
каким бы ни было, - его, настоящее, живое, родное и любимое. По некоторым
признакам сеансы имели успех - исчезли ипохондрия и депрессия, тяжелая
углубленность в себя. И все-таки угрюмый тип со взглядом мизантропа и
циника не был похож ни на Бородулина, о котором Косовский кое-что узнал от
его жены, ни на любимого ученика. Это был новый человек с неизвестным, как
у младенца, прошлым и будущим.
Няни жаловались, что постоянно приходится выметать из палаты осколки
зеркал. Когда же персоналу было запрещено покупать зеркала, больной
устроил бунт, объявил голодовку, грозился разбить трюмо в коридоре.
Пришлось махнуть рукой, и опять няни с ворчанием выметали осколки. Каждый
день больной подолгу смотрелся в зеркало, швырял его об пол и просил
купить новое. Будто в том, новом, надеялся увидеть свой прежний облик.
Тогда Косовский отдал распоряжение, которое поначалу многих возмутило.
Клин вышибают клином, решил он и приказал зазеркалить часть потолка над
кроватью. Пусть изучает себя во всех деталях и в любое время. Кое-кому это
показалось издевательством, но он настоял на своем. И что же?
Оперированный вдруг притих. Часами лежал и обследовал свой новый образ,
как бы приспосабливаясь и привыкая к нему. Он будто прилаживал его к себе,
как дурно сшитый костюм и, казалось, обдумывал, как сделать, чтобы тот был
по фигуре. В минуты такого самоуглубления Косовский старался не мешать
ему. А постовой сестре посоветовал, чтобы та почаще оставляла теперь
больного наедине с собой.
Было мучительно думать, что личность Некторова невозвратно потеряна,
искать и не находить в интонациях его голоса, в настроении и поступках
того веселого и удачливого жизнелюба, каким он был. И Косовский
окончательно поверил бы, что Виталий Некторов исчез со своим телом
былинного богатыря, если бы не те первые минуты его выхода из коматозного
состояния. Знакомая ироничность, профессиональная осведомленность, интерес
к лабораторным делам - все говорило о том, что операция прошла успешно,
что мозг Некторова функционирует отлично.
- Миша, ты опять в облаках витаешь, - Зоя Павловна придвинула к нему
чашку чая.
Косовский машинально выпил его и встал.
- Немного отдохну.
- Поздно уже. Ночью опять не уснешь.
- Вот и хорошо. Надо статью закончить. Если позвонят из клиники,
разбуди. Для газетчиков меня нет.
Ом прилег. Но сон не шел.
Вот уже полтора месяца после операции, а пресса не успокаивается. Да
оно и понятно: то, к чему многие годы готовился целый отряд нейрохирургов
в разных концах страны, - свершилось. И не где-нибудь в столице, а в
скромном областном центре. Ничего удивительного. Нынче даже самые
отдаленные медпункты оснащены современным оборудованием.
Нейрохирургическое отделение клиники известно за пределами не только
области, но и страны. Не зря в прошлом году на международный симпозиум
пригласили всех троих - Некторова, Петелькова и его. А потом к ним приехал
известный итальянский профессор Ламберти и был в восторге от результатов
трансплантации. Ламберти тоже один из первых, кто решился на пересадку не
головы, как было до сих пор, а самого мозга. "И господу богу эта операция
сделала бы честь", - сказал но банкете знаменитый итальянец. Но Косовского
в этом деле меньше всего интересовал престиж. Не слишком ли был увлечем им
Ламберти? И не оттого ли его подопытные не протягивали более двух часов?
Зато Эрика жила одиннадцать дней, и вот уже скоро будет два месяца, как
здравствует Клеопатра. Сохранились записи Некторова о состоянии шимпанзе,
и как было бы ценно... Нет, об этом не стоит и думать. Предложить
Некторову описывать собственные ощущения и действия - не слишком ли! Хотя
и сам мог бы додуматься до такого, коль ученый. Да только не бывать этому.
Стоит вспомнить хотя бы сегодняшний разговор...
- Все-таки чей я подопытный - ваш или Петелькова? - с издевкой спросил
больной. - Помнится, Клеопатру приезжали снимать с телестудии. Почему же
пренебрегают мною? Не хотите ли вы с Петельковым пожать лавры сами?
Кстати, вам еще не присудили Нобелевской премии?
Пришлось парировать горькой шуткой:
- Не волнуйся, перепадет и тебе. Как-никак ты был но только нашим
материалом, но и соавтором.
- Растроган, - усмехнулся он. - Но интересно, как зарегистрировали в
документах - кто из нас донор, я или Бородулин? И что к чему пересадили?
Мою личность к нему или мое тело к его личности? Кого теперь во мне больше
- Бородулина или меня самого? Ах, как много со мной проблем! Первая -
жилищная. Не сидеть же мне в клетке с Клеопатрой. А мать и жена вряд ли
признают меня. Может, дадите кооперативную или особнячок какой? Или жить
теперь с бородулинской супругой и его детьми? А если не с ними, то
придется ли платить алименты? Это ведь мое нынешнее тело произвело на свет
двоих детей.
- Перестаньте юродствовать, - рассердился Косовский.
Но Некторова понесло.
- Ай-ай-ай, доктор, сколько хлопот у вас со мною! Какие
морально-этические проблемы! Ну скажите на милость, как я в таком обличье
явлюсь к своей жене? Мы ведь, извольте знать ребеночка ожидаем.
Косовский еле сдержался, чтобы не нагрубить, и, хлопнув дверью, ушел.
Подобные стычки случались каждый день. Колоссальная психическая
нагрузке, выпавшая на долю Некторова, не шла а сравнение ни с чем.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг