- Он занят, - сухо ответил Некторов.
- Вот именно. А тебе не кажется, что Петельков своего рода твой дублер?
И то, над чем ты работаешь с Косовским, может однажды состояться без
твоего участия? Тогда все лавры...
- Ирина, - мягко перебил он, - в науке иные законы, чем в спорте. Где
ты отхватила такую потрясающую брошь?
Ирина отвернулась и закурила.
- Как Клеопатра? - поинтересовалась Тоша. - Не температурит?
- Нет. - Виталий повеселел. - Представь, в ее поведении сегодня я узнал
крошку Бебби. Это было так трогательно и грустно. После обеда она, как
Бебби, меланхолично дергала себя за ухо и грызла ее любимые орешки, к
которым раньше не притрагивалась.
Настасья Ивановна не любила разговоров о подопытных обезьянах. То, что
делалось на кафедре профессора Косовского, пугало ее и настораживало. И
сейчас, когда беседа свернула на рабочую колею, поспешила улизнуть к
соседке - пусть молодежь развлекается тут сама. К тому же не терпелось
доложить приятельнице о предстоящей свадьбе.
Котельников наладил магнитофон.
- Твой кислый вид, Антония, мне совсем не нравится, - шепнул Некторов
Тоше, поднял ее со стула, и они пошли танцевать.
Когда на зимних каникулах Тоша ездила домой в свое шахтерское село, они
с Виталием забомбардировали друг друга письмами, каждое из которых по его
выдумке начиналось на древнегреческий лад: "Нектор - Антонии", "Антония -
Нектору". Это были веселые и нежные письма. Оба неожиданно узнали друг о
друге больше, чем до разлуки. И ей было жаль того времени, о котором
вспоминалось всякий раз, когда Некторов называл ее Антонией.
- Ты сегодня сонная тетеря, Антония, - щекотал он ей дыханием ухо. -
Учти, для будущей матери танцы - лучшая гимнастика.
Между тем компания развеселилась вовсю. Котельниковы уписывали за обе
щеки "наполеон" и сожалели, что в Африке вряд ли угостят их подобной
вкуснятиной.
- Зато вас ожидают жареные каракатицы с ростками бамбука, - сострил
Виталий. Но Манжуров, как географ, усомнился в этом, сказал, что за
подобной едой надо ехать в Китай. Так они шутили, каламбурили, танцевали,
когда Виталий обнаружил, что у него кончились сигареты. Кто-то предложил
свои, не он отмахнулся, кивнул Тоше "Я сейчас!" и выскочил из дому
навстречу беде. В последнюю минуту, когда дверь за ним захлопнулась, Тоша
успела подумать, что хорошо бы пройтись вместе. Но Виталии уже след
простыл. Как она потом ругала себя за то, что не пошла с ним! Знала бы,
что ожидает его, вцепилась бы руками, не отпустила бы ни на шаг.
- Не идите, милочка, в школу, идите в библиотеку или газету, - подсела
к Тоше Манжурова. - Школа не любит робких и грустных.
- С детьми я вовсе не робкая, - возразила Тоша. - А школе нужны всякие.
- Ну-ну, не огорчайтесь, это я так, - Ирина дружески похлопала ее по
плечу. - А за Некторовым глаз да глаз нужен. Всю жизнь придется быть
настороже - институтские дамы от него без ума. Признаться, и я год назад
попалась в ловушку его обаяния. Да, слава богу, быстро раскусила, что он
не моего поля ягода.
Это сообщение Тоша приняла спокойно: Виталий посвятил ее в некоторые
свои романы.
Затем Ирина пошла танцевать с Котельниковым, а к Тоша подошел Манжуров.
Подслеповато щурясь, будто что-то высматривая в ней, сообщил:
- Каждый день для меня - сущий ад. Вам же, филологам, и вовсе не
позавидуешь. Одни тетради чего стоят. Может, не будете торопиться?
- И вы? - Тоша вспыхнула. Коллективное уговаривание сменить профессию
начинало раздражать. Ну, сел не в свои сани, зачем у других отбивать
охоту? Да, трудно. Да, порой невыносимо. Но и прекрасно, и ни с чем не
сравнимо! Ей ли, дочери учительницы, не знать об этом!
- Известно ли вам, что такое классное руководство? Или открытые уроки?
- продолжал наседать Манжуров.
- Известно, - коротко ответила она и встала.
Куда запропастился Виталий? Набросила на плечи кофточку, вышла во двор.
В лицо плеснул теплый ветер, настоенный на бензиновой гари и молоденькое
листве. Слегка кружилась голова, Неужели дает знать о себе будущий малыш?
То-то почешут языки соседские кумушки, подсчитывая месяцы со дня
регистрации брака. Может, именно поэтому Виталий решил, чтобы она уже
сейчас переходила к нему? Да мет, он без предрассудков. А в том, что вышло
именно так, виновата она, Впрочем, никакой вины нет.
Она тихонько рассмеялась.
Из дому вышел Котельников.
- Вы что тут с Виталиком, целуетесь?
- Нет Виталия.
- Как нет? - оглянулся по сторонам.
- В магазин побежал.
- Еще не вернулся? Что-то долго. Наверное, встретил кого-нибудь. Ой,
Тоша, смотри, уведут у тебя жениха.
- Не уведут, - сказала спокойно. И тут же засаднила под сердцем,
забилась тревога. В самом деле, где можно столько разгуливать? Магазин в
двух шагах. Неприлично так вот бросать гостей.
- Пойду встречу, - Котельников ушел.
Во двор шумно выбежали Ирина и Майя. За ними, что-то мурлыча, плелся
Манжуров.
- Куда это все завеялись? - Майя притянула к себе Тошу. - Да что с
тобой?
Обхватив себя скрещенными руками, Тоша тряслась в нервном ознобе.
Вернулся Котельников, взъерошенный, растерянный. Подошел к компании и
неестественно громко сказал:
- Ребята, тут вот что, только не паниковать. Словом, тетка у магазина
сказала, что недавно кого-то сбила машина.
- Ну и что? - беспечно повела плечами Ирина. - За день уйма
происшествий.
Котельников молча подошел к Тоше, взял под руку, и ноги ее ватно
провалились в пустоту.
Потом Манжуров обзванивал больницы. Из областной клиники ответил
молоденький, почти веселый голосок дежурной, что да, около часа назад на
одной из центральных улиц "рафик" сбил мужчину лет двадцати пяти -
тридцати. На этом же "рафике" пострадавшего доставили в реанимационное
отделение. Кто-то из персонала узнал в раненом ученика профессора
Косовского. Его срочно вызвали в клинику, и сейчас идет операция.
Положение больного тяжелое. Возможен летальный исход.
2
Профессор Косовский сидел, запершись в своем кабинете, и перечитывал
два эпикриза. Первый констатировал смерть некоего Бородулина Ивана
Игнатьевича, тридцати пяти лет, умершего вследствие черепно-мозговой
травмы. Это был несчастный и трагикомичный случай. Жена Бородулина
попросила его достать с антресолей вязальный аппарат. Ножка табуретки, на
которую влез Бородулин, надломилась, и он упал. Высота мизерная, и все бы
ничего, если бы аппарат не свалился на него и не проломил левую височную
кость.
Второй эпикриз извещал о гибели Некторова Виталия Алексеевича, двадцати
восьми лет, сбитого машиной. Пролом грудной клетки, тяжелое ранение
тазовых органов.
Оба пострадавших были одновременно доставлены в реанимационное
отделение и скончались в один и тот же час с интервалом в одну минуту. Все
попытки спасти того и другого оказались тщетны. Но аппараты искусственного
кровообращения не отключали и после того, как раненые умерли. Косовский,
однако, не заметил этого. Нелепая гибель любимого ученика потрясла его, и
когда Петельков шепнул ему на ухо; "Михаил Петрович, может, попробуем?" -
он взглянул на него, как на сумасшедшего. Петельков выдержал взгляд.
- Последняя надежда, - сказал он. - Биологические индивидуальности
одинаковы.
Косовский оцепенел. Он еще не успел принять решения, как что-то уже
сработало в нем, и он машинально спросил:
- Изоантигенная карта готова?
- Конечно.
- Группа крови?
- Вторая.
- У того и другого?
- Разумеется.
- Резус?
- Положительный.
- Лейкоцитарные антигены?
- А1, 2, 7, 15.
- Все совпало? - не поверил он. И лишь тогда понял - это единственный
шанс. Коротко приказал: - На стол!
Через минуту все были готовы к сложнейшей, уникальнейшей в своем роде
операции.
И вот седьмой день его кабинет осаждают репортеры из Киева и Москвы. А
он решительно избегает всяких интервью и не перестает удивляться иронии
судьбы, сделавшей именно Некторова пациентом нейрохирургического
отделения.
Опять настойчивый стук в дверь:
- Доктор, откройте! Минутное интервью - всего два вопроса! Согласен
выслушать и за порогом. Вопрос первый: о чем вы думали, приступая к
операции? Вопрос второй: каково будущее пациента?
Этот журналист наверняка считает себя оригинальным, в то время как все
только об этом и спрашивают. Ну о чем думаешь, когда от тебя зависит
человеческая жизнь? А тут еще жизнь дорогого тебе человека. В такой
ситуации не до размышлений. Тут превращаешься в комок нервов,
сосредотачиваешь всю свою энергию на одном - спасти! Позже от этих
бесконечно растянутых, напряженнейших часов остаются лишь смутные
воспоминания о тревоге, тоске перед возможной потерей, о заливающем глаза
поте со лба и полуавтоматических командах: "Салфетка! Зажим! Скальпель!"
Мысль легче передать в словах, а чувству в оболочке слов всегда тесновато.
Но как объяснишь это корреспондентам? Они наверняка считают, что у тебя
эмоции атрофированы. Второй же вопрос требует целой монографии, а сейчас
не до этого.
Косовский встал, спрятал бумаги в сейф и быстрым шагом вышел из
кабинета, не дав опомниться отскочившим от двери журналистам. По его лицу
они поняли, что интервью опять не состоится, и с досадой убрались
восвояси. Но один, самый дотошный, в зеленом батнике, с портативным
магнитофоном, пустился следом.
- Всего одно слово: Павлов или Сеченов были бы в восторге от всего
этого?
- Не знаю, спросите у них сами, - грубо отмахнулся он и зашагал в
палату, размышляя на ходу, скоро ли оперированный выйдет из состояния
коматоза. И выйдет ли?
Распахнул дверь и усомнился - туда ли попал? Больной смотрел на него
осмысленным взглядом. Лежал и улыбался. Рядом налаживала капельницу
постовая сестра.
- Чудесно, - пробормотал Косовский. - Улыбайтесь двадцать три раза на
день и скоро будете танцевать. Глюкозу с инсулином вводили? - спросил он
сестру.
- Да, - кивнула она. Поправила на капельнице бутылочку с плазмой и
вопросительно взглянула на Косовского. Взгляд ее был чуть растерян.
Вероятно, больной чем-то взволновал ее.
- Давление?
- Сто двадцать на восемьдесят.
- Отлично. - Он моргнул ей, и она понимающе вышла. Придвинул к кровати
стул, сел. - Итак, как вас зовут?
Больной удивленно поднял брови.
- Чем заслужил столь официальный тон, Михаил Петрович? К чему этот
вопрос? Есть угроза амнезии? Наверное, меня здорово зацепило? - спросил
он, прислушиваясь к своему голосу, хриплому и какому-то вялому.
Прокашлялся. - Что со мной?
Память воспроизвела эпизод, когда он, возвращаясь из магазина, позвонил
по автомату Верочке Ватагиной, и та скорбно поинтересовалась, правда это
или сплетя, что он расстается со своей холостяцкой свободой.
- Правда, - нарочито трагически ответил он, удивившись однако быстрым
ногам молвы.
- Поросенок, - процедила Верочка. - Не ожидала от тебя. Впрочем, лишнее
доказательство вашей мужской несамостоятельности - ни шагу без няньки. - И
частые гудки.
Вероятно, в эту минуту Верочка усомнилась в соответствии его телесной
формы душевным качествам. Ничего, ей встряски полезны - напишет цикл
хороших стихов. Да, именно об этом думал он, переходя дорогу, когда уронил
на мостовую сигареты. Тут-то и выскочил из-за угла "рафик". Едва успел
инстинктивно выставить ладони, как его швырнуло на землю. Все. Больше
ничего не помнил.
- Кто ты? Где работаешь? Живешь? Кто твои родители? - перешел Косовский
на "ты".
- Что за допрос, ясное море! - больной повернулся не бок, придерживая
иглу в вене левой руки. Закружилась голова. К горлу подступила тошнота.
- Ого! - вырвалось у Косовского. - Мы не забыли свои изящные
ругательства?
- Так жив я или нет? Вроде жив. - Он "щупал себя. - Михаил Петрович,
руки-ноги целы, а вы не радуетесь, задаете странные вопросы - И попытался
сесть.
- Ради бога, лежи! - испуганно придержал его Косовский.
- Надеюсь, это не тот свет?
- Этот, этот, но радоваться рановато.
- Что у меня? Сотрясение? - он ощупал забинтованную голову. - Черепок
не снесло? - и снова хотел сесть, но профессор грубовато притянул его к
подушке.
- Что-нибудь серьезное? - всполошился он.
- Да, - кивнул Косовский.
- Что именно?
- Пришлось делать трепанацию. Эпидуральная гематома, - сказал он
первое, что пришло на ум. - И для большей убедительности уточнил; - В
левой височно-теменной области.
- Вот как? Значит, сапожник не без сапог, - хмыкнул больной. - С
ангиограммой ознакомите?
- Расслабься, - попросил профессор. - Ляг поудобней и сними зажимы.
Проверим рефлексы.
- Парезов нет, все в порядке, - больной стал сгибать и разгибать
колени, голеностопные суставы. - И угораздило меня. Столько дел, а я...
Кстати, как гам обезьянки? Клеопатра здорова?
- Можешь не болтать? - Косовский укрыл его одеялом и зашагал по палате.
Нервы профессора явно сдавали, и больной заметил это.
- Скажите, наконец, что со мной?
Косовский подошел к нему, положил ладонь на лоб. Стараясь быть
спокойным, повторил:
- Расслабься. Вот так. Еще. Хорошо. А теперь выясним, что тебя
беспокоит.
- Я, кажется, охрип. Голос совсем чужой. Однако о каких пустяках мы
говорим! Меня спасли, я жив-здоров и безмерно благодарен родной медицине.
Кстати, кто оперировал? Вы или Петельков? Вдвоем? Чудесно. Может, теперь я
стану гениальным, как тот средневековый монах, которого трахнули палкой по
башке и пробудили в нем необыкновенные способности?
- Еще! Какие еще изменения?
- Ноет низ живота справа. Похоже на хронический аппендикс, если бы его
не вырезали у меня три года назад. И голове раскалывается. Одним словом,
не в своей тарелке. Но вы до сих пор не посвятили меня в детали операции.
Какой был наркоз?
- Электро, разумеется. - Косовский вздохнул. Нет капризней больных, чем
медики. А здесь случай и того хуже.
Оперированный опять пощупал бинт на лбу. Взгляд его задержался на
руках. Он поднес их близко к глазам и фыркнул:
- Чертовщина какая-то. Они же не мои! Профессор, это не мои руки! Это
руки фотографа! Да-да, пальцы желтые от проявителя. Или их зачем-то
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг