приготовился к очередной шутке Соркина, когда тот с неожиданно каменным
лицом подвел его к времянке, но отворил не дверь, а крохотную деревянную
ставенку в стене.
- Смотри!
Ладушкин прильнул к окошку и замер. За спиной его мягко светило осеннее
солнце, в то время как перед глазами - и это было невероятно! - стояла
бесконечная звездная ночь. Она хлынула на него из крошечного отверстия,
притянула, вобрала в себя, впитала, и невозможно было оторваться от этого
удивительного зрелища.
- Что за кинематограф! - наконец выдавил он, отваливаясь от окошка.
Веня мрачно смотрел на него.
- Не узнаешь?
- Ночь, звезды... Да что это?
- Звезды... - передразнил Соркин. - Это-же его глаза!
- Чьи?
- Кроноса.
- Я, конечно, отдаю должное твоему юмору и изобретательности, - сказал
Ладушкин, слегка запинаясь, - но объясни по-человечески, что здесь
происходит?
- А то! - вдруг вскричал Веня, и лицо его покрылось пятнами. - То
самое! Когда смотрю в окошко, то есть прямо в глаза-звезды, начинаю
думать. О жизни и смерти. О поэзии и любви. Я, инженер, превращаюсь в
философа. Тебя устраивает быть прозаико-слесарем? Ну и будь! Но ведь это
что-то половинчатое - инженеро-философ!
- Галисветов сказал, что скоро все будут творческими личностями.
- А мне плевать на это, пока там сторожит он, - кивнул Соркин на
времянку и вытер пот со лба.
Ладушкин обернулся, будто кто-то позвал его. Деревянная ставенка
приковывала взгляд. От волнения пересохло во рту.
- Из меня лезут стихи, - растерянно сказал он и дрогнувшим голосом
продекламировал:
В утонченной злобе и коварстве,
Разрушая лица и мосты,
Смотришь, как в твоем мгновенном царстве
Мы растим духовные цветы.
Верим: не усохнут, не завянут,
Под косой твоей не упадут,
Злобный Кронос! Берегись, восстанут
Твои дети - и тебя сожрут!
- По-моему, неплохо, - оценил Веня. - Но концовку измени. Лучше не
сожрут, а поймут. "И тебя поймут!"
Он сидел над коленкоровым блокнотом, записывая свои неожиданные стихи,
когда раздался телефонный звонок.
- Привет, это я, Галисветов. У тебя есть что-нибудь почитать о кометах?
- Нет, но достану. Как дела?
- По литературе опять схватил "банан". Мама собирается нанять
репетитора.
- Спроси у мамы, что она будет делать с тобой после десятого класса,
когда тебе исполнится двенадцать.
- Поступлю в университет. Со мной уже беседовал профессор.
- Вот как. Поздравляю. А что Егоров, уже не лупит тебя?
- Нет. Я научился давать сдачи.
- Мда... Твой темный отец в твоем возрасте хорошо гонял мяч. Должен
сказать тебе, это прекрасное занятие!
- Юлия Петровна допытывалась, откуда ты знаешь меня.
- И что ты сказал?
- Правду.
- А она?
- Очень удивилась и спросила, в кого я такой уродился.
- А ты?
- Я ответил, что, наверное, в дядю Максима.
- Это как понимать?
- У нас с дядей Максимом одинаковая мечта: поехать в Африку учить
безграмотных и кормить голодных. Жаль, что он скоро женится и уезжает.
- Приятное известие. Ну ладно, будь здоров, я тут спешу кое-что
доделать.
Он дописал в коленкоровый блокнот стихи и стал приводить в порядок
результаты опроса соседей и знакомых по поводу их представлений о времени.
- Год у меня похож на шляпу, - сказала старуха Курилова. - То снимаешь
ее, когда жарко, то надеваешь. По-другому объяснить не могу.
Для Галисветова и второклассника Петрухина дни недели представали в
образе школьного дневника. У многих людей среднего возраста зима занимала
всю левую часть воображаемого круга, а весна, лето и осень размещались
справа. Интересное признание сделала второкурсница Олька: волнующие
события измерялись ею частотой пульса, то есть биением собственного
сердца. А вот Соркин видел время в виде растущего вверх конуса, основание
которого - ушедшая в прошлое, но все же сидящая в нас цикличность, а
сходящаяся в одной точке надстройка над ним - получаемая информация,
которая в сказочном далеке, когда будет возможность приблизиться к истине,
сведется на нет. Эта точка на колпачке конуса - вечность, где время
останавливается, застывает. Ладушкин выразил беспокойство - уж не конец ли
это всему? Но Веня загадочно ответил, что это - существование сразу в трех
временах, а следовательно, не смерть, а бессмертие.
- Тогда эта точка должна быть в человеке, - взволнованно сказал
Ладушкин. - Может, это и есть орган времени?
Лишь в одном сходились все - что время удивительно ускорило свой бег.
Об этом говорили даже дети.
А Виолетта уже приближалась к солнцу, чтобы потом отправиться назад в
свой разбойный путь.
В прессе, по радио, телевидению то и дело выступали ученые, обнадеживая
мощью современной науки и техники, однако и в их выступлениях порой
проскальзывали тревога и озабоченность.
Стояли последние теплые дни, когда коллектив конструкторского бюро
выехал на воскресенье за город. Автобус остановился на уютной поляне,
окруженной зарослями кизила и шиповника. "Хорошо бы и Галисветову подышать
лесом", - запоздало подумал Ладушкин, выходя из машины вслед за пестрой
ватагой сослуживцев. Одетые по-туристски, с кошелками, полиэтиленовыми
мешочками и ведрами для ягод и грибов, все выглядели несколько иными, чем
на работе, по-ребячески раскованными и беззаботными. К Ладушкину подошла
крупная женщина в джинсах и больших темных очках. С минутным опозданием он
узнал в ней шефиню, смутился, но не подал виду, скрыл свой промах, когда
она обратилась к нему:
- Вы заразили меня идеей слежения времени. Стала расписывать все по
часам и минутам. Мой списочек социологам бы. Три-четыре часа в день на
одно домашнее хозяйство уходит. Крутились бы мужики, как мы, уже бы давно
вместо громоздких кухонных комбайнов изобрели малогабаритную автоматику.
- Еще лучше перейти на таблетки, - вмешался в разговор патентовед
Иванчук. - Бросил в рот или выдавил пасту - и сыт, как космонавт. Но я вот
о чем думаю: куда женщина будет свободное время девать?
- Как куда? - возмутилась шефиня. - Да вы знаете, что говорите?
- А вот куда? - Иванчук усмехнулся. - Рассудите сами: женщина -
существо эмоциональное, для нее на первом месте любовь.
Что ответила шефиня, Ладушкин не слыхал, потому что перед ним выросла
Орехова, взяла за руку и отвела в сторону. Брюки и курточка делали ее
похожей на хорошенького мальчика, и она знала об этом.
- Ты ищешь то, не знаю что, - сказала она. - Идем лучше туда, не знаю
куда.
Ее бесцеремонность раздражала.
- Каждый ищет в меру собственных способностей, - сказал он. - Ты -
хорошую вязальщицу, я - хроноглаз.
- А Галисветов - книгу о кометах.
Он с досадой вспомнил, что забыл отвезти ему взятый недавно в
библиотеке сборник об интересных природных явлениях.
Орехова с длинной усмешкой посмотрела на него, вынула из кармана
прозрачный пакет и стала обрывать синие ягоды терна.
Он молча углубился в лес. Хотелось побыть одному. В этом горном лесу
дышалось легко, свободно, воздух омывал и легкие, и душу. В зарослях
кто-то зашуршал. Ладушкин остановился и увидел ежа. Тот, пыхтя, волок на
спине два масленка. Справа деревья раздвигались, открывая дымчато-синие
горы.
Протяжно кричала какая-то птица. Он был здесь чужестранцем, не знающим
названий ни трав, ни животных, ни птиц. Разве что кизил и терн умеет
отличать от сосны, да кукушку от дятла. "У гор, должно быть, иное время,
чем у леса, - подумал он. - И уж совсем скоротечно оно у меня, "венца
природы". Обидно и несправедливо".
Из сосняка почти неслышно вышел человек, слегка опираясь на длинную,
выше головы, палку. На нем была овчинная безрукавка, надетая поверх
выцветшей гимнастерки, и заправленные в кирзовые сапоги штаны от
спортивного костюма. Был он стар и сед. На коричневом лице со следами
солнца и времени блестели голубые глаза. Должно быть, лесничий.
- Доброго вам здоровьица, молодой человек, - сказал старик, подходя к
нему и низко кланяясь. За плечами его висела котомка-рюкзак. Вероятно, он
прошел немалое расстояние. Кирзовые сапоги были на износе, да и вся одежда
выглядела довольно ветхо.
- Издалека, дедушка? - поинтересовался он.
- Все мы издалека, - ответил тот, усаживаясь под сосенкой. - Курева
нет?
Ладушкин не курил. Тогда старик полез в котомку, достал клочок газеты,
накрошил в нее табак из холстяного мешочка и свернул "козью ножку".
- Это хорошо, что не куришь, - сказал старик. - В лесу лучше без огня.
- Откуда-то из-за голенища он вынул старую солдатскую зажигалку и щелкнул
ею.
Чем внимательней Ладушкин смотрел на старика, тем любопытней тот
казался ему. Крупное горбоносое лицо светилось мудрой печалью. Сел рядом.
Все вертевшиеся на языке вопросы вмиг отпали. Хотелось просто сидеть с
этим человеком и молчать, слушая лесных птиц. Так вписывался он в этот
пейзаж, будто был частью лесного организма.
- Мечтаешь? - вдруг усмехнулся старик. - Ну-ну.
- Время летит, - высказал Ладушкин сокровенное.
- Эк, - крякнул старик. - Как нынче все хотят его остановить! Да ничего
не получится, коль запустили машинку. А если хочешь замедлить его,
переселяйся сюда. Здесь, в горах, оно пехом ходит, на своих двоих, а не
летит на автомобиле или мотоцикле. Да ведь не расстанешься со своей
автоматикой-механизацией.
- Не расстанусь, - согласился он.
- Тогда и не сетуй. - Дед глубоко затянулся и встал. - Идем, покажу
тебе кое-что.
Они вышли к ручью. Перекатываясь по камушкам, он нежно журчал свою
немудреную песенку.
- Остановись, - сказал старик. - А теперь смотри внимательно вот сюда.
- Он очертил палкой пространство в ручье и наклонился над ним. Ладушкин
присел на корточки. Сердце забилось, как в детстве, предчувствуя и желая
чего-то необыкновенного. В чистой родниковой воде мелькнула тень.
- Здесь что, водятся рыбы?
- Тсс... - Старик неотрывно смотрел в воду.
И Ладушкин увидел нечто, не совпадающее с реальностью. В воде, точно на
экране цветного телевизора, проступил вращающийся шар с зелеными и
коричневыми материками и голубыми пятнами морей и океанов.
- Видишь? - тихо сказал старик. - Земля-матушка. И вот что на ней
происходит.
Мрачные темно-фиолетовые тучи окружали, обволакивали шар, туго сжимали
его со всех сторон. Но изнутри его вспыхивали розовые молнии, разрывая,
развеивая их. Тучи вновь надвигались, и опять розовые зарницы разгоняли
их.
- Что это? - прошептал он, не отрывая глаз от удивительного зрелища.
- Светлые силы борются с темными. Добро - со злом. Тучи - наши темные
поступки и желания, зарницы - вспышки разума и хорошие дела. Если удастся
зарницам далеко отбросить тучи, никакая комета не притянется к Земле.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Ладушкин ступил в ручей, в
место, очерченное палкой старика. Однако ноги его не ощутили холода воды.
Он стоял в центре земного шара, с трудом сохраняя равновесие из-за
вращения, и, упираясь головой в небо, пытался разорвать облепившие его
фиолетовые клочья. От этих движений из-под рук его вызмеивались молнии,
грохотал гром, и очистительный дождь омывал все пространство вокруг.
Дышать становилось все легче и легче, и когда в легкие хлынул свежий
воздух, он очнулся и увидел рядом с собой старика. Тот, улыбаясь, смотрел
на него, зажав в зубах "козью ножку".
- Вы загипнотизировали меня, - догадался Ладушкин.
- Что я, фокусник какой или циркач, - обиделся старик.
- Да-да, вы владеете гипнозом, - проговорил Ладушкин. - Но не в этом
дело. Вы очень искусно и образно кое-что объяснили мне. Да, вы правы,
фиолетовая темень должна быть развеяна. Но что можем сделать я, вы?
- Многое, - убежденно сказал старик. - Дело в трансноиде.
- Что?! - Ладушкин так и подскочил. - Как вы сказали?
- Дело в трансноиде, - повторил старик. Ничего не объясняя, забросил
котомку на плечи и скрылся в зарослях.
В середине декабря, в день, когда выпал первый снег и все вокруг
засверкало серебряной чистотой, радио сообщило, что Виолетта облетела
Солнце и двинулась к Земле.
Ладушкин наконец-то выбрал время, чтобы занести Галисветову в девятый
"Б" книгу о кометах, в которой уверялось, что ничем, кроме гриппа, они не
угрожают.
Шел классный час, когда он заглянул в дверь. Увидев его, Юлия Петровна
очень обрадовалась. Ей нужно было срочно позвонить мужу, напомнить, чтобы
он забрал из прачечной белье, и надо было на кого-то оставить класс. Она
подскочила к Ладушкину, за руку подвела его к столу.
Девятиклассники встретили его холодновато, даже Галисветов хмуро
смотрел исподлобья. Но Ладушкин не обиделся, понимая, что взрослые дети не
любят, когда их часто воспитывают. Поэтому сразу объяснил:
- Я зашел случайно.
- Они стали совсем неуправляемыми, - шепнула Юлия Петровна. - Потом во
всю мощь легких крикнула: - Фонарев, на место! - И опять тихо Ладушкину: -
Наш двоечник.
Узкий, нескладный Фонарев сел на место, неудобно умостив под столом
длинные ноги.
- А вы у нас не так давно были, - вызывающе раздалось с последней
парты. - О Кроносе рассказывали.
Лагутина открыла было рот, чтобы возмутиться, но Ладушкин жестом
остановил ее. Учительница направилась к двери, но на полпути остановилась
и кивнула куда-то вверх:
- Вы уж извините, ничего не можем поделать с этой штуковиной.
Ладушкин поднял голову. Под потолком, шурша страницами, плавно парила
книга. Ученики заулыбались, поглядывая то на него, то на книгу. Вероятно,
она висела там давно, к ней уже привыкли, но сейчас заново восхитились.
- Что это? - запинаясь, осведомился он.
- НЛО, - неуклюже сострила одна из девочек.
- Мой учебник физики, - гордо сказал Фонарев.
- Спонтанный телекинез, транспортация, катапультация, левитация, -
выпалил Галисветов. - Внезапное проявление кинетической энергии в
результате неразрядившегося психического напряжения.
Двоечник Фонарев громко фыркнул.
- Они тут наговорят вам, - махнула рукой Юлия Петровна. - На самом деле
никто не знает, что это такое. Директор уже вызвал кого-то из Академии
наук. Ну, я пошла. - И она исчезла.
Ладушкин сел за стол, зачем-то открыл журнал. В классе стоял легкий
гул.
- Я, конечно, понимаю, чем вызвано это напряжение. - Он подвел глаза
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг