которых по инерции все еще причислял к своим ровесницам. Грустно.
Он поднялся и пошел прочь от скамьи с выпускницами. Через пару шагов
настроение вновь обрело прежнюю высоту, хотелось скакать на одной ноге,
взлетать на качелях, целиться в корабли игрального автомата. И он позволил
себе все, что хотел. Подцепил носком сандалия кусок красной черепицы,
точно играя в классики, несколько раз подпрыгнул. Купил билет на качели,
сел напротив десятилетнего мальчишки и стал восторженно взлетать и ухать с
ним вниз. Не минул игрального автомата, где подбил два крейсера и
подводную лодку. Съел еще одно мороженое с орехами, взял билет в кино. Его
место оказалось рядом с девушкой в юбке-шотландке и белой блузке. Когда
свет погас, он так облокотился на стул, что плечо коснулось девушкиного.
Она не отодвинулась, и весь сеанс он просидел с дурманом в голове,
удивляясь собственному нахальству и этому желанию близости женщины, в чем
угадывал тягу быть рядом с той, для встречи с которой ему не хватало
отваги.
После фильма, даже не взглянув на случайную соседку, так смирно
просидевшую рядом весь сеанс, вновь понесся по городу. Жажда хлебнуть
обновившейся за время его отсутствия жизни гнала вперед. Знал, что пора
взяться за ум, пора ежедневно, как это делают все приличные люди, вставать
по звонку будильника и шагать на работу, чтобы честным путем заработать
кусок хлеба, но откладывал это решение со дня на день. Он владел многими
ремеслами, мог бы устроиться электромонтером, слесарем, шофером,
оператором котельной, умел тачать обувь, шить на швейной машине, сплавлять
лес, рыть канавы, орудовать отбойным молотком в шахте. Но ни одна из этих
работ не привлекала настолько, чтобы захотелось отдать ей всю жизнь.
Главное, для чего он рожден, еще не было нащупано, открыто. Затянувшиеся
поиски и приносили беду.
Солнце припекало. Потянуло к воде, и ноги сами вынесли его к пруду.
Аромат буйно цветущей сирени ударил в ноздри чем-то забытым, близким. Даже
качнуло от этого запаха, память выбросила перед ним дом в облаке сирени,
тоненькую женщину с черной гривкой за плечами и крохотную малышку со
слегка раскосыми, как у него, черными глазами. В поселке, где жили его
жена и дочь, сирень цвела люто, яростно. Видел это цветение всего две
весны, потом сорвался, опять угодил в клетку, и, как вскоре выяснилось,
навсегда потерял семью - от него отказались и уехали куда-то на край
света, чтобы даже адреса не нашел.
Так и запечатлелась та житейская полоса будоражащим ароматом цветущей
сирени и домашними запахами. Если бы не детская кроватка, к которой он
бросался всякий раз, когда оттуда слышалось жалобное покряхтывание или
требовательный крик, давно бы покинул этот дом, куда его прибила
отчаянность. Безделушки на комоде, ковры под ногами и на стенах, мерное
тиканье старинных ходиков с маятником на длинной цепочке, бумажные ромашки
в пластмассовой вазе - все раздражало своей неподвижной прочностью.
Тяжело, но и счастливо пришлось ему в то время. Ноги напряженно рвались в
привычный бег, а сердце не отпускало, тянулось к кроватке с существом, так
лихо перенявшим его облик. Подолгу стоял над девочкой в беззвучном
изумлении, будто заглядывая в собственную потайную: вот, оказывается,
какие у него были глаза в раннем детстве, вот как смешно дрыгал он
голенькими, с нежной гладкой кожицей ножками, морщил нос и позевывал. И
какое же это чудо, что он вдруг раздвоился и теперь живет не только в
образе грубоватого, пропахшего табаком и чаем мужчины, но и в этом хрупком
обличье безгрешного дитяти, улыбающегося каждому, кто хорошо посмотрит на
него.
Жена не могла нарадоваться, наблюдая за его превращением в домовитого
хозяина: помогал стирать пеленки, убирал в доме, ходил на рынок. Особенно
с большой охотой прогуливал малышку. Завернув в легкое байковое одеяло,
брал на руки, отвергая коляску, и, надежно прижав к себе теплое тельце,
часами бродил по парку. Удивленно прислушивался: что это с ним? Все стало
не главным, подчинилось одному - желанию постоянно видеть рядом крохотное
созданье с чертами собственного, еще не распустившегося, не расцветшего
лица. Даже от гибельной чарки отвернулся. Жена не имела над ним той
власти, какая была у девочки. Но стоило ей подрасти, встать на ноги и
показать малейшую независимость от отцовских рук, как его вновь захлестнул
хмельной загул, толкающий на странный, экзотический промысел, уравнивающий
его с банальными ворами.
Размышляя о том времени, он машинально стянул с себя одежду и не
заметил, как оказался в окружении мальчишек, только что гонявших на поляне
мяч.
- Гля, какой разрисованный!
- Дяденька, ты что, из-за решетки?
- А может, из Африки?
- А ну, брысь! - цыкнул он на пацанву, зажмурился и ринулся в воду.
Лишь когда тело вошло в водную остуду, опомнился и пожалел, что не устоял
- надо бы сдержаться, не рисковать, поскольку только что выпил в буфете
вокзала рюмку коньяку. Но было поздно: кровь энергичными токами
запульсировала в висках, по телу пробежала судорога.
Пистолетный выстрел произвел бы меньшее впечатление, чем телефон:
зазвонил так внезапно, так спасительно, что она подскочила на стуле.
- Вас нет дома, - раздалось из детской.
Но трубка уже была в руке. Не зная, кто говорит, Стеклова собралась
отбарабанить, в какую обстановку угодила, когда парень быстро вошел в
комнату. На другом конце провода удивленно алекал чей-то женский голос, но
она не узнавала его. Парень смотрел на нее с цепкой настороженностью, и
это сдерживало.
- Слушаю, - сказала не своим голосом, невольно подчиняясь взгляду
пришельца.
- Таня? Таня? - допытывалась трубка, и Стеклова наконец поняла, что это
Березова. - Что случилось, Татьяна? Болеешь?
- Да.
- Что с тобой?
- Да так...
- Я чуть позже забегу. Ты свободна?
- Да! Да! - обрадовалась она и положила трубку.
- Придет? - спросил парень таким тоном, будто говорил: "Все ясно".
- Может, придет, а может, нет, - вызывающе сказала она. Разговор с
подругой обнадежил и придал уверенность.
- Что будем делать дальше? - Она потянулась за сигаретами и отбросила
пачку - та была пустой. - Может, наконец расстанемся? Вы отдохнули, что
еще?
- Не могу же я выйти на улицу в таком непристойном виде. - Кивнул на
рубашку в кровавых пятнах. - Мне бы постирать ее, высушить и зашить. А
может, у вас найдется что-нибудь взамен?
Она пожалела, что совсем недавно израсходовала фланелевую рубашку мужа
на половую тряпку - сунула бы сейчас, и будь здоров. Готовая на все, лишь
бы этот тип скорей сматывался, проговорила, стараясь сохранить в голосе
твердость:
- Снимайте, простирну. Как раз солнце с ветром, высохнет быстро.
Он послушно разделся, оставшись в майке с глубоким вырезом, и Стеклову
покоробило от татуировок на его груди.
- Не обращайте внимания, - улыбнулся он. - В тех краях, откуда я,
подобная живопись в моде. Но это вовсе не значит, что я не уберег от
наколок душу.
- Что же это за края? - процедила она. - Где находятся? На какой
планете? Впрочем, расскажете потом. - Она перехватила у него батник и
поспешила в ванную.
Насыпала в тазик "Лотос", замочила рубаху. Пока она здесь, парню ничего
не стоит пошарить в серванте. Как в плену. Кто знает, что ему придет в
голову. Вот сейчас перешагнет она порог комнаты, а он, чего доброго,
огреет чем-нибудь тяжелым по голове. Может, это не его пятна? Может, кого
ухлопал? Что, если выйти на балкон и крикнуть кого-нибудь?
Стирала деловито, не спеша, оттягивая время. Возвращаться в комнату
вдруг стало боязно до тошноты. "Господи, как в дурном детективе", -
прошептала она. Отжав рубашку, принялась за платье и Юркины штаны. Потом с
тазиком в руках, точно в холодную воду, вошла в гостиную. Стараясь не
выдать страха, деловито зашагала на балкон.
Парень сидел за столом и что-то писал.
- Уж не мой ли очерк дописываете? - на ходу усмехнулась она, удивленная
этой мирной картиной.
- Именно так, - буркнул он, не отрываясь от стола.
"Это еще можно пережить", - подумала она. Развесила белье на веревке и
перегнулась через перила. Внизу сидели две пожилые женщины с детскими
колясками, на правом балконе седьмого этажа Вася Кругликов возился с
телеантенной. Мирная картина слегка успокоила.
- Не обижайтесь, но очерк у вас, как столовский сухарь, - сказал
парень, когда она вернулась с балкона. - Все вроде нормально, однако нет
ярких деталей, глазу не за что зацепиться. По дорожке птицефермы ваша
героиня идет, "как по солнечному лучу". Ах, как красиво! А не надо
красивостей. Вы скажете, что не забыли упомянуть ее мозолистые ладони? И
это надоело, потому что было, было, было. А вот напишите, чем она живет
помимо фермы. Неужели с детского возраста лишь о том и мечтала, чтобы
возиться с курами? Нет, я не спорю, этот труд важен, почетен, нужен. Но
что он дает душе человека? Как удовлетворяет материальные потребности, я
догадываюсь. А вот душевные? Я не об элементарном удовлетворении, которое
должен приносить любой труд. Я о том, как он развивает душу человека.
Двадцать лет среди куриного помета и квохтанья... Сам превратишься в
курицу.
Стеклова опустилась в кресло. Тирада поразила ее циничной
неожиданностью. Между тем парень продолжал:
- Вот вы пишете, что в юности она прекрасно играла в драмкружке, даже
была рекомендована известным режиссером в театральный, но из-за потери
слуха все сорвалось. Нашел ли дар Ольги выход в другую сферу деятельности,
кроме птицефабрики?
- Работа не просто устраивает ее, а захватывает. К тому же она
общественница.
- Пусть будет по-вашему. Предположим, из нее и впрямь вышла гениальная
птичница. Кто в данном случае в выигрыше? Общество? Возможно. А сама
Андреева?.
- Почему вы отметаете ее возможность быть счастливой?
- Да потому, что ее актерский талант на птицеферме не нужен и в прямом
смысле - курам на смех.
- Разве мало людей, которых жизнь поставила совсем не на те места, о
которых им мечталось в юности, к чему у них природный дар? Ну так что из
этого?
- Что? А я вам скажу: пьянство, разврат, преступления, вещизм, нигилизм
и прочее.
- То есть все существующие пороки?
- Большинство.
- Любопытно. Но как же Андреева? Не спилась, не стала ни преступницей,
ни мещанкой.
- Значит, она устроена так, что умеет включать в себе некую защитную
систему и перестраиваться на иной вид деятельности. Таких людей много, но
это отнюдь не наилучший выход. Потому что стопроцентная отдача и такое же
удовлетворение происходят далеко не у каждого. Вероятно, в будущем
научатся легко распознавать тот вид деятельности, в котором человека ждет
наибольший успех. Возьмем, к примеру, вас.
- Ну-ну, - встрепенулась она.
- Вы уверены, что журналистика ваше призвание?
- До сих пор не сомневалась. По-вашему, мой удел готовить мужу
бифштексы и рожать детей?
Он скривился:
- Зачем утрировать? Речь вовсе не о женских функциях. Встряхните свою
память. Кем вы хотели быть в детстве?
- Кем только не хотела!
Журналист она неплохой, печаталась и в республиканской, и даже в
центральной прессе. Но ведь собиралась в медицинский... На факультет
журналистики попала случайно, составляя компанию школьному другу Димке
Игнатьеву. На втором курсе они оказались чужими, однако менять профессию
не захотела, тем более, что все шло успешно.
- Эдак у каждого найдутся не одна, а две-три нереализованных профессии.
А вы что, несостоявшийся газетчик?
- Вовсе нет. Просто заглянул в ваши бумаги и решил попробовать - вдруг
получится?
Его самоуверенность начинала забавлять.
- Ну-ка, покажите, что состряпали?
Он протянул ей два листка, исписанных торопливым, бегущим почерком.
"Многовато успел", - заметила она. С первых же строк узнала свой стиль, но
как бы сдвинутый, спародированный. Парень явно подделывался под нее, и
выходило это неуклюже. Но откуда ему известны подробности обстановки на
ферме, которые у нее выпали из памяти? Под пером этого проходимца Ольга
Андреева несколько ожила и даже заблистала остроумием и лукавством.
С неприязнью оттого, что вторглись не только к ней в дом, но и в ее
дела, дочитала страницу.
- Ну и как?
- Писать бы вам пародии. Только вот не врублюсь, откуда все это узнали:
что с транспортом постоянно нелады, и что Андреева изобретательна, что
остроумничает по поводу искусственной линьки кур?
- Да ведь у вас же есть намеки на это и довольно точное описание
птицефермы. Осталось лишь представить картину и сделать вывод.
- Как хоть зовут вас?
- Колян.
- Как-то странно.
- А вы привыкли ко всему не странному? Скажем прямо, стандартному?
Взгляните на свою квартиру.
- Квартира как квартира. Вам что, не нравится?
- Я не вижу в ней вас.
- То есть?
- Вас, с вашими пристрастиями, вкусом, привязанностями, с вашей
личностью. Таких безликих квартир сколько угодно.
- Бросьте, - нахмурилась она. - Перевидала я на своем веку так
называемые оригинальные квартиры с коллекциями лаптей и старинных
самоваров. Как же, впечатляюще!
- У вас есть масляные краски? Кисточки?
- Это еще зачем?
- Есть?
- Не думаете ли разрисовать стены и полы?
- Потолок.
- Что?!
- На потолке хорошо бы что-нибудь изобразить. Вам никогда не
приходилось спать в лодке или на копне сена? Чтобы над головой луна и
звезды?
- Нет уж, извольте. Расписывайте собственную квартиру. Если она,
конечно, у вас имеется.
Парень заметно сник, лицо его помрачнело.
- Я, пожалуй, приму душ, - сказал он.
- Чего уж там, - усмехнулась она. - Можете сразу ванну. Вам чай
приготовить или кофе? А может, шоколад? Или сначала салат из кальмаров?
Блеснув глазами, он, ничуть не обидевшись, подхватил ее тон:
- Не знаю, как там кальмар, а бутерброд с колбасой и чай вполне
устроят. Мой организм хотя и потерял какое-то количество калорий в
марафоне, все же насыщен ими и в сильном допинге не нуждается.
Он развернулся и, как показалось Стендовой, по-хозяйски прошел в
ванную.
Блистало кафельной чистотой, на полках громоздились разного калибра
пестрые флаконы, коробочки, бутыльки. "Должно быть, и у Зои так", -
подумал он о своей адресатке.
Купания в пруду и рюмки коньяку на вокзале оказалось достаточно, чтобы
оживить свою уникальную способность, а затем так по-глупому влипнуть. Та
же вода могла снять перевозбуждение, плохо только, что никогда не знаешь
заранее, чем обернется дополнительная водная процедура: то ли заглушит, то
ли воспламенит энергию.
Он открыл краны, смешал холодную и горячую воду до комнатной и стал под
хлесткие струи. Интересно, как бы отнеслась к нему журналистка, выложи он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг