тяжкое преступление, отодвинула прочь: уж очень не походил на злодея. А
когда вернулся в комнату, умытый, причесанный, показалось нелепостью
подозревать этого черноглазого, со смущенной улыбкой в чем-то дурном.
- Два зуба выбили, гады, - проговорил он, слегка шепелявя и прикладывая
руку к губам. - Ничего, я им тоже кое-что поотбивал.
Не совсем приличная и даже хулиганская фраза перебила нервную дрожь
неприязнью. В интонациях парня почудилось нечто знакомое, не раз слышанное
- так обычно изъясняются подростки, когда набедокурят. Хотя этот вроде бы
не похож на инфантила.
- Почему вас занесло именно ко мне?
- Случайно. А может, почувствовал, что здесь примут.
- За вами гнались? Откуда могли заподозрить, что вы здесь?
- По глупости наследил - кровью плевался. Но, скорей всего, позвонили
наугад.
Он осмотрелся, все еще прислушиваясь к чему-то.
- Где у вас тут радио?
Вопрос был неожиданным, и Стеклова не сразу ответила. Пока размышляла,
зачем ему радио, он прошел на кухню, включил репродуктор и, услышав
диктора, досадливо крякнул:
- Эх, музыку, музыку!
- Вам так весело? - недоуменно вырвалось у нее.
- Разве музыка лишь для веселья? - Он потер руки, будто сдергивая с них
что-то. - Ну, а радиола, магнитофон или транзисторный приемник - есть?
- Да сядьте вы наконец, успокойтесь. Не до музыки мне. Всю музыку муж
унес.
Парень так порывисто рванулся из кухни, что она едва успела отскочить.
- Как можно... как можно без музыки? - бормотал он, бесцеремонно
расхаживая по квартире, заглядывая то в один угол, то в другой, будто все
же надеясь отыскать какой-нибудь музыкальный предмет.
"Больной, что ли? - мелькнуло у Стекловой. - За ним погоня, а ему,
видите ли, музыку подавай".
- Чего мотаетесь, места себе не находите? Или высматриваете, что где
лежит?
Он замер, обернулся, и она устыдилась брошенной фразы.
- Извините, вырвалось.
- Ничего-ничего, - усмехнулся он. - Все правильно, все верно.
Внезапно его шатнуло, и он рухнул в кресло, откинув голову на спинку.
Лоб заблестел от пота, из груди вырвался хрип.
- Вам что, плохо? - всполошилась Стеклова.
- Ничего, пройдет, - выдохнул он, судорожно вцепившись в подлокотники.
Лицо побагровело, веки плотно сомкнулись, колени дрожали. Казалось, он
намеренно вдавливает себя в кресло. Это был явный приступ какой-то
болезни.
Стеклова метнулась на кухню за стаканом воды. Вернувшись, застала его
почти спокойным, лишь слегка подрагивающим.
- Что это было? - спросила она. - И часто у вас такое?
Он залпом осушил стакан, поблагодарил чуть заметным кивком и, ничего не
ответив, вновь откинулся на спинку кресла.
- Немного отдохну, - сказал виновато после небольшой паузы.
- Да-да, конечно, - согласилась она, присаживаясь на диван.
Он закрыл глаза и постарался расслабить сведенные судорогой мышцы. Что
ж, раз нет музыки, надо постараться выудить ее из себя, включить в
собственном мозгу. Лишь таким образом удастся сбросить излишек энергии.
Правда, есть еще один способ - вода. Но ею можно и наоборот -
дополнительно подзарядиться. Впрочем, музыка тоже не всякая разряжает.
Обратное действие оказывают марши, фуги, патетические сонаты, ритмичные
танцы.
Он заказал себе шумановские "Грезы". Сосредоточился и уже через минуту
закачался, поплыл на легких волнах, обвеваемый теплым ветром. Вмиг не
стало ничего дурного, злого, опасного, все обрело гармонию, спокойствие, и
в этой нейтральности чувств душа отдыхала от усталости и долгого
напряжения. Но вот в спокойную мелодию вплелись тревожные аккорды,
заглушили ее, растворили, и он с неудовольствием ощутил, что мышцы вновь
наливаются упругостью. Постарался погасить эту музыку иной, умиротворяющей
и даже скорбной. "Аве, Мария!" - услышал далекий голос и свободно
покорился ему.
Наилучшим выходом было бы сейчас уснуть. Однако рядом женщина,
испуганная, растерянная вмешательством в ее жизнь. Неизвестно, как долго
выдержит его присутствие. Из другой квартиры его бы уже давно выставили.
Сверхчуткость опять не подвела: постучал в нужную дверь.
Предательская дрожь... Музыку... Музыку!
Теплая южная ночь. Лодка. Мерно скрипят уключины. Плещет вода. На
морской глади лунная дорожка, уводящая в бесконечность. Ее холодное
мерцание рождает звуки. Вот... Кажется, то, что нужно.
- Может, вызвать "скорую"?
Он досадливо замычал, скривился, мотнул головой. Нет, ничего не выйдет.
Вздохнув, разлепил веки.
- Лучше бы вы помолчали, - сказал грубовато.
- С вами же делается что-то! - дернулась Стеклова. - А мне стоять и
любоваться?
- Можете сесть.
- Спасибо за приглашение. - Она ухмыльнулась.
Он с интересом огляделся по сторонам, будто лишь сейчас, в эту минуту,
его занесло сюда, и Стеклова осмотрела собственную комнату его глазами: на
столе бумажный ералаш, гора окурков в пепельнице, дорожка на полу сбита,
добротная люстра под потолком, стенка из трех книжных шкафов и серванта с
посудой. Словом, стандартное жилье женщины со средним достатком, к тому же
замотанной делами.
Парень встал, подошел к стенке, глаза его живо забегали по полкам. Было
видно, что он уже немного очнулся от погони и вполне доверяет хозяйке
дома, так опрометчиво впустившей его.
- Надо же... Достоевский, Пастернак, Воннегут... И где поотхватывали?
На базе работаете, что ли?
- В редакции, - ответила Стеклова, недовольно подумав: будто
оправдывается перед этим проходимцем. - Сами-то кто будете?
- С этого бы и начали. - Он вновь обмяк в кресле, пропустив вопрос мимо
ушей. - Значит, угодил к журналистке, - произнес так, будто оценивал
сказанное со стороны, и с беззастенчивым интересом стал разглядывать ее. -
Журналисты народ любопытный, в чем-то близкий нашему брату.
- А кто ваш брат?
Снова сделал вид, что вопрос не относится к нему. Продолжал размышлять
вслух:
- Как и у нас, жажда невероятного, стремление осветить будни
героическим, необыкновенным. Правда, областной газетчик не может сесть на
лайнер и полететь за материалом в Калькутту или Лондон. Зато в его
возможностях эдаким фертом явиться, скажем, на завод или в какое-нибудь
хозяйство, где ему будут улыбаться, как кувейтскому шаху или английской
королеве.
Развязный тон не понравился Стекловой. Между тем, парня понесло.
Ощущение безопасности вызвало красноречие и придало смелость. Его
вертлявому телу было явно тесновато в кресле, руки-ноги то и дело
подергивались, будто он вот-вот собирается вскочить и умчаться в ту
неизвестность, откуда явился. Раскосые глаза блестели избытком энергии и
были, пожалуй, тем шлюзом, который давал ей некоторый выход...
Вероятно, он решил всерьез разозлить ее, даже попугать. Откинувшись в
кресле, еще раз обвел комнату цепким взглядом:
- Недурственно живете. Книжный дефицит, хрусталек в серванте. Небось и
золотишко имеется?
"Имеется, - подумала она. - Мамины сережки, две обручалки, благородно
оставленные Кротовым при разводе, медальон на тонкой цепочке, подаренный
родителями после окончания института. Словом, достаточно, чтобы этот
бродяга, забрав все, почувствовал себя богачом".
- Вор я, - неожиданно сказал он. - Вор, - повторил он таким тоном,
каким обычно говорят: инженер, шофер. И добавил: - Правда, не стандартный.
- Полюбовался ее реакцией, потом как-то сразу расслабился, тело его
перестало подергиваться в нетерпеливом предчувствии бега, голова
склонилась к плечу, и Стеклова увидела, что парень спит.
- Вот так номер, - пробормотала она.
До сих пор не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Книги,
фильмы, спектакли о жуликах и бандитах существовали в ее сознании как бы
отдельно от жизни, хотя понимала, что преступность - не плод писательских
фантазий. Более того, было у нее несколько личных прикосновений к опасному
и темному миру уголовщины. Одно из них тянулось еще из детства, когда
родители жили в небольшом приморском городке с домами из ракушечника и
веселыми причалами. Сохранилась фотография тех времен: она, трехлетняя, и
соседский малыш Витька Косяков, эдакие два голеньких ангелочка, лежат под
солнечным зонтом на пляже. Вместе ходили в детский сад, потом в школу, но
вскоре Витька отстал, сделался хроническим второгодником, а затем и вовсе
бросил учиться. Отец Витьки беспробудно пил, мать не вылезала из больниц,
и мальчишка часто околачивался у Стекловых. Любил бренчать на пианино,
печатать с ее отцом фотографии. Уже тогда она испытывала неловкость и даже
что-то похожее на вину за то, что у Витьки нет возможности иметь пианино
или фотоаппарат. Кажется, почти не удивилась, узнав, что он украл у
кого-то велосипед. А потом пошло-поехало: связался с шайкой безнадзорных
подростков, обворовал промтоварный магазин и угодил в исправительную
колонию. Отсидел, опять на чем-то попался и теперь почти не вылезал из
колоний. Однажды, когда Стекловы уже переехали в областной центр, он
заехал к ним с просьбой переночевать. Родители были не в восторге от его
визита. Позже мать рассказывала, что всю ночь глаз не сомкнула, заметив,
что Витька по обретенной воровской привычке сунул под подушку
электрофонарик. Однако для нее он навсегда остался белобрысым мальчишкой с
вечными ссадинами на коленках.
Но однажды вспомнила о Витьке нехорошо, хотя он был тут ни при чем. Она
тогда студенткой проходила практику в районной газете, снимала комнату у
портнихи - оптимистки, терпеливо ждущей счастливого переворота судьбы в
свои немолодые годы. Как-то на праздники портниха отлучилась в гости, и
она осталась в квартире одна. Ночью проснулась от чьих-то негромких
голосов под окном. В тусклом свете уличного фонаря увидела два мужских
силуэта у входной двери, которую явно пробовали открыть. Все сжалось,
завибрировало в ней так, что услышала клацанье собственных зубов. Первое,
что пришло на ум, беззлобно объяснить ворам: у нее нет ничего ценного и
вообще последнее дело лезть в чужой дом, за это можно и угодить кое-куда.
Затем спохватилась, будет ли принята во внимание ее душеспасительная речь.
Вдруг пропал голос, хотела кашлем дать знак о своем присутствии и не
смогла. А взломщики становились все энергичней, тогда она перевернула
стул. Это заставило их насторожиться. Наконец прорезался голос, деланно
закашлялась. Воры вмиг исчезли, она же до утра не сомкнула глаз.
Было еще несколько случаев, когда ей напоминали о существовании
преступного мира, но все это происходило с кем-то, не рядом, без зарубок в
собственной душе.
С тоскливой брезгливостью смотрела на спящего. В своей немноголетней
журналистской практике до сих пор сталкивалась лишь с надоями,
яйценоскостью, пальметными садами. Не однажды думалось, что хорошо бы на
время оторваться от навоза и приплодов, раскопать какое-нибудь потрясающее
уголовное дело и выдать нечто громкое, сенсационное, чтобы за газетой с ее
статьей стояла очередь у киосков. Однако такое в редакции выпадало лишь
Майе Рубовой. Ее же уделом было не выходить за рамки сельского хозяйства.
И вот нечто ворвалось в дом, а она оказалась неподготовленной,
растерялась.
Было что-то искусственное, нереальное в сложившейся обстановке, пришло
сомнение - уж не разыгрывают ли ее? Вдруг парень сейчас вскочит,
рассмеется и признается, что он коллега ее бывшего мужа, артиста
драмтеатра Геннадия Кротова, и над ней подшутили, репетируя детективную
пьесу?
Она мяла в пальцах потухшую сигарету и бестолково прокручивала
дальнейшие действия. Вот подойдет к этому бродяжке, разбудит и вежливо
скажет: иди, голубчик, домой. Здесь не вокзал, некогда любоваться тобою.
Мне еще очерк надо заканчивать, чтобы получить гонорар и купить сыну ко
дню рождения луноход.
На ее месте любой порядочный человек давно бы позвонил в милицию.
Может, этот тип кого-нибудь прикокнул. С Надеждой посоветоваться, что ли?
Высоколобая подруга хотя и максималистка, но рассуждает трезво, практично,
без романтических заскоков, на которые лично она до сих пор падка.
Оглядываясь на парня, встала, потянулась к телефону на столе, чтобы
вынести его в коридор, когда спящий вдруг открыл глаза и совсем не сонно,
твердо сказал:
- А вот этого делать не следует. Чего боитесь? Я никого не убил.
С шумом поставила телефон на место, досадливо обернулась:
- Уснули, ну и спите на здоровье. Так нет же, еще и комментарии, что
мне делать в собственном доме! Вовсе не в милицию звонить хотела, а
подруге.
- Все равно не надо.
- А что надо?! - взорвалась Стеклова. Скопившееся наконец нашло выход.
- Я спрашиваю вас, что надо?! - Она грохнула кулаком по столу. - У меня
работа срочная, а вы развалились тут и дрыхнете.
- Могу уйти в другую комнату, - невозмутимо сказал, он, и Стеклова
отметила, что в спокойствии это совсем иной человек, нежели тот,
ворвавшийся без спроса.
Было в нем нечто, выдающее натуру грубую и опасную.
Он встал, хрустнул суставами, потягиваясь.
- Вы работайте, а я побуду там. Можно? - Не дожидаясь ее разрешения,
ушел в детскую.
Она стояла ошеломленная, не двигаясь. Прислушивалась - не заскрипит ли
под его телом диван? Нет. Равномерные шаги по комнате взад-вперед и
вздохи.
- Не вздумайте никуда звонить, - не то посоветовал, не то приказал из
детской. - Не такой я крокодил, каким представляете. Садитесь и пишите.
Она усмехнулась. Интересно, кто из ее коллег смог бы работать в
подобных обстоятельствах? Даже плодовитая Майя Рубова, зуб проевшая на
уголовщине, и та, наверное, запаниковала бы и уже нашла бы способ сообщить
милиции о преступнике. Вот он, телефон, перед ней. Стоит набрать "02" и
быстро сообщить свой адрес, этот тип даже не успеет войти, схватить
трубку...
- Успокойтесь, - раздалось из детской.
Ишь ты, психолог. Впрочем, нетрудно догадаться, о чем она думает. Села
за стол, сжала голову. В висках стучала боль. Сейчас бы самой прикорнуть.
Опять послышался вздох. Но это уже был вздох не просто усталого, а
загнанного, припертого к стенке человека.
Одна часть его существа чутко прислушивалась к тому, что делается в
гостиной, другая возвращала недавнюю явь.
Он плыл в толпе, и ноздри его нервно подрагивали, впитывая запахи
духов, пота, мануфактуры, обуви, продуктов, глаза жадно вбирали
многоцветье одежд, разнообразие лиц и взглядов. Долго он был лишен этого
праздника, и сейчас волновала каждая деталь: новые марки машин,
непривычный для глаза крой женских платьев, броские рисунки блуз, изящных
форм сумочки. Как буянистый жеребец, выпущенный из душного стойла на
вольный луг, он готов был, дурашливо взбрыкивая ногами, бежать неизвестно
куда. Мысленно обнимал встречных девушек, скользил взглядом по дряблым
лицам стариков, мужчин с нагловатым спортивным напором, так не вяжущимся с
их женски яркими рубахами. Руки тянулись к взъерошенным вихрам мальчишек и
нежным челочкам малышей. Чудилось, что все понимают его, хотя общее лицо
толпы было равнодушным.
Вскоре его прибило к городскому парку, праздничному в свежей листве
деревьев и кустарников. По аллеям горласто шныряла детвора, прогуливалась
молодежь. Он купил эскимо и сел на скамью рядом с двумя смешливыми
десятиклассницами. Они зубрили тригонометрические функции и вперемешку с
синусами и косинусами склоняли имена молодых людей, попутно обсуждая
одежду прохожих.
"Дяденька, вы капнули мороженым на брюки", - хихикнула одна из них,
длиннолицая, с цепкими рыжими глазами.
Не сразу сообразил, к кому это относится, а поняв, спохватился, достал
платок, привел себя в порядок и с досадой подумал: "Оказывается, ты уже
дяденька для этих пигалиц". Это было открытием. Там, куда он попадал не
однажды, время иллюзорно замораживалось. Считал, что впереди вся жизнь, но
оказалось - худо-бедно, однако он жил, время шло, и его поезд не то чтобы
умчался, но отбросил его на значительное расстояние от этих девчонок,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг